Культуртрегер
- Подробности
- Опубликовано: 19.05.2025 22:19
- Просмотров: 6633
Александр Викторович Петров. 06.08.1966, г. Гомель, Гомельской области республики Беларусь - 22.04.2024, Петропавловск-Камчатский. На Камчатку с семьей приехал в 1982 году. В 1988-1990 жил Невинномысске Ставропольского края, вернулся на Камчатку. В 1995 уехал в Израиль, занимался книгоиздательсвом и редакторской работой, в 2001 году возвратился в Россию, на Камчатку. С тех пор его жизнь неразрывно связана с Камчатским краем.
Александр известный не только в Камчатском крае журналист, фотограф, краевед, сам называл себя еще культуртрегером. Он не только был в курсе всех культурных событий края, но и освещал их в своем блоге «Камчатка с Александром Петровым».
До отъезда на Ближний Восток Александр работал в газетах «Голос», «Судоремонтник», писал в «Камчатский комсомолец», «Рыбак Камчатки», и др.. Когда вернулся, сразу стал редактором газеты «Частная жизнь». и делал ее почти один, за домашним компьютером. Позднее ушел работать руководителем пресслужбы Севвострыбвода, когда там сменилось руководство, перешел в управление «Охраны камчатских лесов», а последние годы работал специалистом по связям с общественностью Елизовской Думы, все это время оставался и корреспондентом ИТАР ТАСС.
В соавторстве с Игорем Ванштейном и Владимиром Зыковым Александр Петров сделал несколько фотоальбомов; Камчатский природный парк Налычево», «Петропавловск-Камчатский» «Любимый город Петропавловск Камчатский», «Соболевские просторы», «Отсюда началась Камчатка» (об Усть Большерецком районе», «Счастливая судьба колхозной Сероглазки». Со съемками фотографы объехали Камчатский край и представили в фотографиях жизнь полуострова во всех аспектах: уникальная природа, трудовые будни, наука, спорт, культура и праздники. Издание фотоальбомов завершилось масштабным проектом «Камчатка 21 век». Благодаря Александру альбомы наполнились не только современными фотографиями, он подбирал к каждому разделу публикации из старых камчатских газет. Александр участвовал в подготовке, верстке и дизайне издания о Законодательном собрании Камчатского Края «История и современность», сделал множество буклетов, ежегодно готовил к изданию календари «Бизнес и общество».
Александр Петров помог многим камчатским, да и не только, авторам в издании их книг, мемуаров, он был высокопрофессиональным редактором, обладал абсолютным чувством слова и знанием русского языка. Он редактировал книгу известного камчатского доктора и депутата Леонида Грачева, помогал в работе над мемуарами автору и исполнителю песен Сергею Косыгину, начал с Игорем Ванштейном работу над его мемуарами, но не успел. Его литературоведческим мнением дорожили многие поэты и прозаики России. присылали свои книги для знакомства и оценки, частенько еще неизданные.
Более десяти лет Александр работал над серией книг «Камчатка в заповедной строке». Успел издать только девять. К публикации на сегодняшний день готовы еще шесть. В этой серии особый отзыв вызвало издание «Мельпомена в краю вулканов», пока в нем вышли две книги, вероятно, что еще одна увидит свет в следующем году. Это книги, составленные по газетным публикациям об истории камчатского театра, они получили самую высокую оценку не только в камчатском театральном сообществе, но и на Всероссийском уровне, подобных изданий, где просто вообще России нет.
Две книги «Заповедная Камчатка в газетной строке» интересны всем неравнодушным к проблемам охраны природы в России. Антология Стихи о Камчатке (выпуск 1) включила пока не все стихи камчатских авторов и гостей полуострова, из того, что нашлось в газетах, получилось больше пятисот страниц.
При жизни Александра была издана первая книга «Соболевский район в газетной строке», подготовлены пилотные экземпляры «Тигильский район в газетной строке», «Мильковский район в газетной строке», «Камчатская кунсткамера», «Восхождения на Камчатские вулканы».
Но мало кто знает, что Александр был еще и Поэтом., а может быть, Поэтом, в первую очередь. Стихи он писал в молодости, попробовал себя и в прозе – рассказы, эссе и литературоведческие статьи, позднее начал исторический роман о Камчатке, но не успел… Несколько книг издал Саша самиздатом, в единственных экземплярах они хранятся в домашнем архиве. С поэзией он распрощался в 90-е годы, причин этому, вероятно, много. Я могу только предполагать. 90-годы, крушение идеалов, неоправданные ожидания, перелом в личной судьбе, отъезд за границу на 6 лет. Он обсуждать эту тему не любил.
Хочу представить вашему вниманию стихи Александра. В одном из стихотворений он сказал: «Сам себя выдумал, сам и слепил. Не задержусь у этой черты». А выдумал он себя ярким и противоречивым. В его стихах тоже множество противоречий, но в них есть явный талант владения поэтическим словом.
Татьяна Зайковская.
АЛФАВИТ
А далее… «Света от света,
Рождённого прежде всех век»
Алые стяги майского дня
Безропотность изведанного толка
Белый всадник — тоска. Чёрный всадник — покой
Болью, волей иль чем ещё
Бросает всё, что, скудное, имел
Будка, шлагбаум, застава
Бёклиновская олеография
Вдали исчезнет месяц без следа
Вздрагивай над жизнью оголтелой
В игре постылого досуга
В мир — провожая
В один из дней мне отрицанье — выбери
Воевать научен
Восприятие мира взлелеяно
В раздутый автобус протиснусь
Время длится, длится, длится
Вся Россия выстужена вьюгой
Входящий в мир по водам, как по суше
В этом мире, вечном и тленном —
ГДЕ ДУША А ГДЕ МОЛИТВА
Для печальных прогнозов не нужно большого ума
Если уходят — нам остаются чувства
Живи, твори — так требует эпоха
ЗНАК СОМНЕНЬЯ
И всё, о чем молчал, прорвётся вдруг
И не случится ничего
И опять — проклятые вопросы
И уже не страшна коммунальная Лета
Когда, без суеты и спешки
Когда вдали шумела полумгла
Когда никто из них от смерти не избавлен
Когда спасает лишь угрюмость
Кожу прорвало Господне крыло
Кто небо целовал и видел вечность
Кто с судьбой говорил — все равно не поймёт меня, нет
Люди лунного света и тёмной тоски
Мир тревожен. Коль некто повинен в распаде —
Мой горький свет. Моя слепая тень
Накипь иного слова
На написанный в раме оконной пейзаж загляжусь
Небо подрубит шагающие берега
Невидимый напев хрустальных древ
Негодяй, пустобрёх и мерзавец
Не замучить в ладонях шамота
Незачем, некуда, в никуда
Не кентавры и не кадавры —
Неминуемо и невозможно в веке прогресса
Не пеки по воде голышами блины
Не плющом обвивает, а хмелем
Не повредить бы кувшинок веслом
Нет ни памяти, ни мысли, ни печали, да
Нету эпохи. Замолкли певцы золотой середины
Не фарисей, не путник и не мытарь
Неча на Бога пенять, коли рожа крива
Не по нраву — по праву ли
Не шагаю за выцветшим хлебом
Никто меня не звал на этот пир
Ни мысли, ни слова, ни вздоха
Он до сих пор пестует речью
Опьянённый своею победой
Осыпанный пеплом рассвет
Отвергая поэта своим многолетним сомненьем
От встреч до встреч — ни жизни, ни покоя
Оттого что кончается время
Погружается в гибельный ящик
Полон музыкой и стихами
Попробуй эту сказку расскажи
Последний осенний кузнечик
Похмелья холод-жар. Тоски истома
Провинциальность не Москвы, не Петербурга
Прошёл сквозь боль и понял: неправа
Пушкин — великолепный кенотаф
Русский и английский «народные мотивы»
Свежестью мяты подуло и ветер полынью горчит
С круга наземь срываясь
Словно полёт шмеля
Слово из нуля возникнет вряд
Слушая старого кифареда
Скатерть. Водка. Рождество
Содомитов осенних потускневшие очи
Сосчитай столбы и пни
Среди слепых, глухих и нéмых
Странник не выйдет из дома
Странное, вечное слово «вокзал»
Сухим листком
Счастливого плаванья
Театральный рассказ
Трёх раздавленных поколений
Три жизни прожить. Две — прожиты, третью — живу
Ты запомни меня, исчезая в забвения мгле
Ты мечтал услыхать над последней рекой
Фонарь сползает по теченью
Что ж ты, приятель, во мраке елозишь
Я до тех пор не поднимусь с колен
Я не помнил параграфы чувств
Я свой голос обрёл сквозь хрип табачных бессонниц
И.Б.
Белый всадник - тоска. Черный всадник - покой.
Скачет странный тандем над угрюмой рекой,
Скачет странный тандем по простору души,
И копыта звенят, как в кармане гроши.
Затихает в приемнике камерный джаз,
Затухает зеленый тревожащий глаз,
За немытым оконцем цикада звенит.
Издалека доносится топот копыт.
По дрожащей земле, под простором небес
Молча странная пара летит в никуда
Через хрипло шуршащий покинутый лес,
Над которым горит сиротливо звезда.
И не сбить их с коней. Даже если вдогон
Старый Simson, разящий изринув огонь,
Горстку Pb"а кинет, пусть даже в упор -
Ничего. Эта пара жива до сих пор.
Молча бабочки рвутся на свет сквозь стекло.
От глотка коньяку и камина - тепло.
Стоит только забыться в слепом полусне -
Как копыта захлещут в ночной тишине.
Эти странные всадники вечно со мной,
И от них никуда мне не деться.
А цикада звенит за немытым окном,
И тоскою заходится сердце.
А они все летят - только искры вразбрызг -
Вдаль по лунной дорожке - привычные вдрызг.
Я усталой рукою сжимаю звезду.
Если топот утихнет - из жизни уйду.
Мне без всадников этих ни жить, ни любить.
Этот звук не отринуть и не позабыть.
1989.
* * *
Слушая старого кифареда,
Молча душа покидает тело.
Звук дребезжащий колок и редок.
Глядь - куда-то душа отлетела.
Черными стрелками кипарисов -
Направленье сознанья к небу.
Лишь - погрузиться и раствориться,
Как никогда в этом мире не был.
Музыка - через вечную толщу
Мрамора греческих каменоломен.
Тело душа покидает молча.
Мир, как прежде, пуст и огромен,
Мир, как всегда, незряч и невидим.
Мир без плоти, как призрак старый.
Только звенит над седым Аидом
Звук одинокой седой кифары.
1989.
ЛЕТНЯЯ ЭЛЕГИЯ
Глебу Анищенко
Словно полет шмеля,
Словно полет жмура -
Басом виолончельным
Несмолкаемый звук -
Третий слог между двух -
Полудремой вечерней.
Чаячий наглый плач.
Ветер пуст и горяч.
Подбивая итог,
Укрываясь плащом,
Говоря ни о чем -
Вкруг перста завиток.
Ласточкино гнездо
Пронизали стрижи.
Сыпь песок в решето,
Курьих богов нижи
На прозрачный шнурок...
Как хороша тоска,
И печаль так сладка -
Если ты одинок.
Патмос ли, Соловки...
Море, скалы, пески.
И Господней руки
Тень дрожит у щеки.
Кладезь бездны открыт.
Крылья - стук колесниц.
Кто еще не убит -
Падает навзничь, ниц.
Лепта моя - мала.
И непохожие
Псы империи зла
За слово Божие
Рвут ошметки чела.
1990.
* * *
Когда спасает лишь угрюмость
И душу комкает покой —
О многом можно передумать
С неясной дикою тоской.
Но, право, не было мне хуже,
Чем в этом горестном году.
Душа — зима. Иду по стуже
И не надеюсь, что дойду.
1990
* * *
Я свой голос обрёл сквозь хрип табачных бессонниц,
Через страх ареста и сотни жалких словес.
Пахнет едким дымом мой стих — одинокий стоик,
Ад и рай познавший и немоту небес.
Я любил и пил. Но не знал никогда веселья.
Горько складки у губ угрюмые пролегли.
Жизнь моя — моя смерть, на соседском пиру похмелье.
Я устал. Изгони меня прочь. Отринь. Удали.
Получал забвенье — один, посреди природы.
Я был счастлив и растворен в бытии, когда
Водопада в синей тайге вниз падали воды…
Где всё это? Где? куда ушло без следа?
1990
ТРИПТИХ ЛЮБВИ К МИРОЗДАНЬЮ
Накипь иного слова,
Бреда седой портрет.
В сумерках окольцован
Нерождённый рассвет.
Циклы галлюцинаций,
Медитативной лжи:
Боль рождена в прострации,
Ты о ней расскажи,
Молча поведай миру,
Как повелось бежать,
Строить тугую лиру,
Лгать и ложью дышать.
II
Вечером тьма, а утром
Чёрный оскал тоски.
Только в тумане мудром
Не разглядеть ни зги.
Вперишь дурацкий палец
Ввысь (архаизм — «горе»),
Смысл по швам развалится
В непонятной поре.
III
Хмурого города озимь
Рухнет навстречу злу.
Приближается осень,
Не обогнав весну.
На перекрёстках ритмов,
Созданных не тобой,
Ягодицею рыхлой
Прижимает запой.
Некуда падать долу.
О судьбе не молясь,
Вверить року и полу
Жизни со смертью связь.
1986
ДИПТИХ ОТЧАЯНЬЯ
Безропотность изведанного толка
Сквозь зряшную картину бытия
Вползает ослепительной иголкой,
Безмолвно, беспричинно вопия.
А сладость мазохизма беспредельна,
А выплеск злобы тяжек и гнетущ,
А после — нет ни мыслей, ни идей, и
Далёко парадиза райских кущ.
Своей виной, тоской своей извечной
Худую жизнь ломаю и крушу,
А после — в отрешенье спелой речи
Бегу и там свободою дышу.
И сплин грядет, свинцовый и казённый,
И дни — однообразны, как с клише.
Работы гнёт — растление казармы,
А сердце — распахнулось, как мишень.
Не знаю. Не умею. Не предвижу.
«Второе Я» подспудно и темно.
И сам себя извечно ненавижу,
И сам себе твержу, что — всё равно.
Но снова — боль и злость, тоска и сладость,
Толчок — и погруженье в никуда,
И снова — злость (читай — «простая слабость»)
И разобщение (читай — «беда»).
А если чуждость — то зачем струенье
Навстречу пароксизму бытия?
Раскаянье похмелья. Озаренье.
Лишь жить виной, безмолвно вопия.
II
Поэт и воля — не синоним счастья.
Поэт был лжец, холодный и слепой.
А счастье — вновь на круги возвращаться,
Очерченные пристальной судьбой,
И жить в согласье, подчиняясь ларам,
И знать: назавтра день пребудет добр,
Без злости и отчаянья угара,
Что за собой влеч»т иной раздор.
Тоски вселенской татняя идея
Когда-то осеняла жизнь и быт,
Крутила душу и швыряла тело
В обьятья неосознанных обид.
Но правота безбожна и случайна,
А подчиненье — паче правоты:
Тяни судьбу безропотно-печально,
Покуда не уйдёшь от маяты.
Пусть маятник сознания застынет
Близ апогея счастья и добра…
Какую сказку наплела мне ныне
Раздумий тщетных рьяная игра!
1990.
* * *
Кто с судьбой говорил — все равно не поймёт меня, нет.
Из оставленных комнат ночной вырывается свет,
За окном пробежит неуверенный таксомотор.
Так оставь свою боль и настрой свою мысль на минор,
Так кури и спокойно гляди на потемки двора,
Обжигаясь окурком и сумрачным бредом пера,
И с судьбой говори, и внезапно в себя оглянись…
Неужели всё то, что вокруг, называется «жизнь»?
Не поверишь, но — так. И вороний мелькнёт силуэт,
Осеняя крестом своим ряд непотерянных лет,
Что ты тратил взахлёб в полутьме неизвестной тоски,
Что ты прятал в пространстве, чьи рамки безмерно узки.
Звёзды осенью наземь летят, как вода из ковша.
Ты спокоен и вечен, твоя неизменна душа.
Ты вернулся к тому, что искал неизвестно когда,
А в реке Гераклита — по-прежнему та же вода.
Так — замри у окна. Только шелест листвы на ветру
Пусть напомнит:
«Ты выжил в безвременном, странном миру».
1991
ТРИПТИХ ОБРЕТЕНЬЯ ПОКОЯ
Слово из нуля возникнет вряд
Ли, но нуль — отсчет вперёд-назад,
Отправная точка для судьбы,
Рухнувшей в непознанность тропы.
Семь годов — неделя во хмелю,
Как отмщенье прежнему вралю,
Канувшему в озеро без дна
Из истомы злого полусна.
II
Вектором ошую возвратясь,
Не казнясь ни капли, не винясь,
Об одном слагать свои слова —
Даже если данность солова,
Радужно-реальна, но права —
Скатываясь в выморочный бред,
Не найти разогнутый ответ,
А обресть покоем бытиё.
Мысль определяет питиё.
III
Не расставить сети для ловца
Человечьих душ, для пришлеца,
Странника, изгоя, по гербу
Бредшего испытывать судьбу,
Ибо — не бросать, но — обретать.
И — взахлёб Благую Весть читать:
Иоанна Первое.
Права вечная четвёртая глава.
1991
* * *
Мир тревожен. Коль некто повинен в распаде —
То увижу его, в амальгаму взглянув.
Виноградин горячих тяжёлые пряди
Передавят в забвение и тишину.
Мир печален и горек. Черемухи терпкость —
Проповедника Слово — печально сладка.
Отвечаю за всё, хоть огромная дерзость —
Рассчитаться за сотню столов кабака.
Зазнобит самомненьем и ветреным страхом.
Не до жизни в миру. Не до жаркого сна.
Мир печальный тревожно горчит, одинаков
От Христа до второго пришествия. Вечность — одна.
1991.
* * *
Свежестью мяты подуло и ветер полынью горчит.
Ноздри, чувствительны, вздулись в преддверье дороги.
Чем надоел этот мир, этот город, привычный, как скит,
Что окружают колоды — язычников боги?
Чем надоел этот круг, что подобен замку без ключа?
Гордиев узел нельзя развязать — так разрубим.
Всё опротивеет вновь — и, резко махнувши сплеча,
Urbi et orbi, стиснувши сердце, разлюбим.
Сколько назад не гляди — соляным не станешь столбом.
Можно вернуться назад из глубин одиночеств.
Есть и другое — остаться в краю золотом,
Где ни отечеств, ни отчеств…
Мята, полынь… Что же дальше — терновый венец?
Три силуэта расплавятся в летней истоме.
Стражник румян и небрит, его ворот в вине.
Смочена уксусом губка на длинном иссопе.
1986
* * *
Кто небо целовал и видел вечность,
Кто жил сквозь зубы в пасмурном миру —
Тому не главное услышанные речи,
Пришедшиеся к красному двору.
Но после горна сердце в радуге окалины,
Его не обломать, скрутив в кольцо,
И кисловатый аромат пекарни
Не призовёт просить, поднявшись на крыльцо.
И исчезают застарелые обиды,
Подобно письменам мизинцем у воды.
Тщеславье видевшего виды
Уходит с тусклым знанием беды.
И мир, как свет, из поднебесья хлынет.
И, осиянная блаженная душа,
Лирический герой умрёт в пустыне,
Макушкой лежа в направленьи миража.
1991