ЗАБЫТАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Всех героев этого очерка, и оставшихся навсегда в истории великих географических открытий, и оставшихся в камчатских именах (топонимах) и фамилиях, объединил человек, которому удалось по тем временам просто невозможное — он был по монаршей милости произведен в высшее должностное лицо всей Северо-Восточной, еще неизведанной, части Российской империи, убедив петербургских чиновников в том, что ему известны пути-дороги в «незнаемые» земли, продемонстрировав в столице карту, какую здесь еще не видели. В 1725 г. (между 18 и 20 июля) якутский казачий голова Афанасий Федотович Шестаков прибыл к главному командиру Кронштадта вице-адмиралу П. И. Сиверсу, рассказал о Сибири, Камчатке и Японских островах и показал карту северо-восточной Сибири, составленную по его указанию на основании рассказов местного населения и описи, сделанной И. М. Евреиновым и Ф. Ф. Лужиным. П. И. Сиверс рекомендовал А. Ф. Шестакова А. Д. Меншикову (ЦГАВМФ, ф. 315, оп. 1, д. 534, л. 4), второму по значимости лицу в государстве.
И в 1727 году якутский казачий голова Афанасий Шестаков, хотя это были уже другие исторические (после смерти императора Петра) времена, начал свой поход.
Для него самого этот поход был очень коротким -- уже 14 марта 1730 года он его закончил на реке Эгач, которая с той поры зовется рекой Шестакова, ибо сложил Афанасий Федотович свою буйную голову именно на ее берегах, будучи «на голову» разбитым чукотскими воинами.
Но дело, замышленное им и поддержанное государственными вельможами, продолжалось и принесло несомненный успех... если бы... Впрочем, об этом-то и пойдет у нас речь.

Перед Шестаковым были поставлены не только очень серьезные государственные задачи по продвижению россиян «встречь солнцу» и изысканию для государства новых земель, но и другие не менее серьезные, а может быть, судя по дальнейшей обстановке, и более значительные задачи по приведению «немирных» инородцев под высокую государеву руку. Для решения этих задач ему были предоставлены все необходимые для этого средства. Но кто же мог предполагать, что Шестаков столкнется с силой, которой не сможет противопоставить ни лучший по тем временам тихоокеанский флот России, ни огнестрельное оружие, ни обученные солдаты из Тобольского драгунского полка, ни закаленные в дальних походах казаки, собранные в его команду со всех сибирских острогов. И этой силой были как раз те самые инородцы, которых практически беспрепятственно покоряли до этого россияне, стремительно продвигаясь от Уральского камня до берегов Великого океана. И хотя географические результаты экспедиции Шестакова будут ошеломляющими по своим успехам (открытие Америки; успешные промеры судоходного устья Амура задолго до посещения этих мест первыми русскими кругосветными экспедициями, не нашедшими этого устья; описание побережья Охотского и Берингова морей), о них станет известно только тогда, когда этими путями-дорогами давно уже пройдут другие. Экспедиция окажется забытой и современниками, и потомками. И забудут, наверное, потому, что ее след в истории окажется настолько кровавым, что эта кровь затмит и память -- современники предпочтут забыть об этой экспедиции, а потомки по разным причинам не захотят об этом вспоминать.
И большинство из наших героев этого очерка, совершив то, что почитается отечественной историей за подвиг первооткрывателей, примут смерть (либо мученическую, либо в бою) или долгие годы проведут за решетками царских «казенок» -- приказов и тюрем, будучи под следствием «по государеву слову и делу».
Конечно, было бы просто объяснить этот факт тем, что Россия посылала на восток всякое отребье, которое или гибло в бою, захватывая чужие земли, или заканчивало жизнь на каторге за то, что преступало законы государства Российского — грабило, убивало, насиловало...
История покорения Сибирского царства полна примеров, которыми мы могли бы легко доказать, что такое объяснение вполне заслуживает нашего внимания. Но не все так просто — жизнь гораздо сложнее привычных повседневных формул. И нам на страницах этой книги еще придется убедиться в этом не раз.
А пока представим героев этого очерка.
Афанасий Шестаков — якутский казачий голова, руководитель экспедиции, командир всего Северо-Востока России, патриарх рода якутских и камчатских казаков Шестаковых.
Его первый помощник по сухопутной части экспедиции — капитан Тобольского драгунского полка Дмитрий Иванович Павлуцкий, также оставивший свое имя на Камчатке. Из ссыльных поляков, как и Иван Петрович Козыревский, монах Игнатий, первооткрыватель Курильских островов, по собственной воле примкнувший к экспедиции и начавший один из первых неудачных походов этой экспедиции – из устья Лены Северным морским путем на хлипком эверсе, раздавленном льдами. Отец Ивана Петровича Козыревского – Петр Федорович был сборщиком ясака на реке Коль (притоке реки Камчатке), которую Иван Петрович самолично переименовал в Козыревку.
Помощники по морской части — штурман Якоб (Яков) Генс, голландец на русской службе, подштурман Иван Федоров, геодезист Михаил Гвоздев, ботовых дел подмастерье (инженер-судостроитель) Иван Г. (Григорьевич?) Спешнев, который присоединился к партии в Казани (6 сентября 1727 года). Нужно сразу подчеркнуть, что это были люди, которые входили в морскую элиту России и были совсем даже не простыми людьми по своему происхождению. Геодезист Михаил Спиридонович Гвоздев, хотя и был «из солдатских детей», но его отец служил в лейб-гвардии его императорского величества Семеновском полку, и потому Михаила направили сначала в Московскую математико-навигацкую школу, а потом в Морскую академию в Санкт-Петербург. Стоит вспомнить, как император Петр Первый «ковал кадры», посылая лучших боярских недорослей учиться различным наукам за границу — и в первую очередь учиться строительству морских судов. Тогда же были заложены и основы отечественной морской науки.
Следующий в нашем списке Иван Спешнев, в честь которого в 1756 году дали фамилию одному из новокрещенных камчадалов из острожка на реке Воровской, который и стал патриархом одной из крупнейших династий камчадалов Камчатки. Иван Спешнев также был не из захудалого рода. Откроем самую высокоразрядную для дворянской элиты той поры «Бархатную книгу» и узнаем, что Спешневы —дворянский род, восходящий к началу XVI в.: Семен Григорьевич Спешнев был стрелецким головой, убит под Астраханью в 1591 г. Многие из Спешневых были воеводами -- Иван Спешнев был, например, воеводой в Новодевичьем монастыре (1616), Михайло Иванович Спешнев в 1617 - 1639 гг. служил воеводою в Данкове, Козлове, Коломне и Великом Устюге, Фрол-Чегодай Васильевич Спешнев - в Новосили (1632 - 33) и у Воцкой Засеки (1639), Осип Иванович Спешнев был воеводой в Луху и Кокшайске (1655 - 57), Григорий Силич - на Короче, в Усмани и Ефремове (1663 - 80). В XVII в. многие Спешневы служили стольниками и стряпчими при царском дворе, а это очень высокие государственные должности того времени.
Из элитной боярской семьи был и Иван Федоров, который учился в навигацкой школе вместе с другим хорошо известным на Камчатке мореплавателем, Дмитрием Овцыным, помощником Витуса Беринга (и его фамилию также носили новокрещенные камчадалы).
То есть, повторяю, это была морская элита России, которую олицетворяют такие имена сокурсников Федорова - Гвоздева, как Федор Лужин, Степан Малыгин и последующие поколения мореплавателей и морских офицеров, обучавшихся в навигацкой школе, Морской академии, морском кадетском корпусе, подвигами которых гордится весь мир, так как они были первопроходцами, открывая России морские пути на восток.
Что же касается Якова Генса, то и в этом случае выясняется, что на морскую службу в Россию приглашались отнюдь не худшие иностранные моряки, — вспомнить Витуса Беринга, Свена Вакселя, Мартына Шпанберга...
У Павлуцкого под ружьем было 400 солдат и казаков.
В распоряжение Шестакова для морских вояжей были предоставлены два построенных судна -- «Фортуна» и знаменитый «Святой Гавриил», на котором Витус Беринг совершил свой первый поход. И два судна для экспедиции должен был построить Иван Спешнев (и он их построил в 1929 году – малый бот «Лев» и большой бот «Восточный Гавриил», но судьба у них была короткой – «Лев» был сожжен восставшими ямскими коряками, а «Восточный Гавриил» разбился у камчатских берегов). Все четыре судна были полностью укомплектованы экипажами, в том числе и опытными матросами-мореходами, такими как Лаврентий Сметанин (потомки которого и по сей день живут на Камчатке) и Лаврентий Петров (хотя тот был поначалу при Шестакове больше по хозяйской части).
То есть для этой экспедиции были подобраны незаурядные личности, но это-то как раз и стало в скором времени камнем преткновения для решения общих задач, -- каждый мнил себя главным, руководствуясь собственными инструкциями, а не общими интересами.
Сначала, естественно, разошлись в разные стороны (и характером, и судьбой) командиры -- Афанасий Шестаков и Дмитрий Павлуцкий. Шестаков на «Восточном Гаврииле» пошел через северную часть Охотского моря в земли пенжинских коряков, чтобы, устроив остроги на реках Пенжине и Олюторке, примирить воинственных ясашных инородцев, а потом дойти до Анадырской крепости, чтобы здесь вплотную "заняться немирными" чукчами— и погиб в первом же бою, не дойдя и до реки Пенжины. Осталось лишь имя на карте. Правда, 11 марта, за три дня до трагической гибели, Шестаков успел дать последнее, как выяснилось, историческое распоряжение для морской части экспедиции – идти к Большой Земле, как в то время называли северо-западную, еще неоткрытую часть Америки.
Команда была дана. Но посеянная первыми руководителями вражда уже имела во многом необратимые последствия: Афанасий Шестаков приблизил к себе, одарив властью, матросов (например, Лаврентий Петров вообще был наделен правами первого и непосредственного его помощника, который после смерти Шестакова объявил себя главным начальником Тауйского острога, где зимовал по приказу Шестакова, допустив множество злоупотреблений властью, а потом, боясь ответственности, пытался бежать из острога, и будучи пойманным наделал еще много дел, в результате которых позже и выяснилась исключительная роль этой экспедиции в открытии Аляски), а на стороне Павлуцкого находились Я. Генс и И. Спешнев (Гвоздев же вообще оказался в непосредственном подчинении Дмитрия Ивановича).
Потом рассорились между собой руководители сухопутной и морской частей экспедиции — Дмитрий Павлуцкий и Яков Генс. Штурман Генс отправился на Камчатку на «Восточном Гаврииле» и разбил судно. Капитан Павлуцкий повел свой отряд на Чукотку — и безнадежно застрял там на долгие годы (с небольшим перерывом, когда он состоял в Следственном комитете по изучению причин Харчинского бунта, о котором речь впереди) вплоть до своей героической гибели у горы, которую чукчи назвали потом Майорской — по чину, который имел к 1747 году, к дате своей смерти, драгунский офицер Павлуцкий.
Яков Генс в 1731 году готовит к морскому походу в будущее Берингово (а тогда Анадырское) море «Святой Гавриил», который и совершит в конце концов все те открытия, которые обессмертят имена всех, без исключения, членов экспедиции Шестакова, но ему самому не удастся совершить великое географическое открытие — не успеет бот выйти из устья реки Камчатки, как вернется из-за «противного ветра», а тут будет уже ждать известие от казаков о камчадалах, которые подняли знаменитый свой бунт, писать о котором намеревался даже великий А.С. Пушкин.
Афанасий Шестаков стремился к абсолютной власти – и в противовес решению якутского воеводы о назначении камчатских приказчиков назначил правителем полуострова своего сына Василия, который своей ставкой сделал Нижнекамчатский острог. «Кроме того, -- писал А.С. Сгибнев в своих очерках, -- осенью 1729 г. на боте «Гавриил» прибыл в Большерецк племянник головы Шестакова – Иван Шестаков, который также считал себя начальником». Но помимо Шестаковых на Камчатке в этот же период посменно (практически год через год) командовали приказами – братья Петровы, Иван Новгородов с «пищиком» Мухоплевым и служилам Максимом Лукашевским, Михаил Шехурдин, Василий Пашков и Кузьма Олесов, при каждом из которых был отряд «ясашных зборщиков».
Вот, что писал об этом «передовом» отряде Александр Степанович Сгибнев, делавший свои выводы на основе архивных материалов: «С самого начала появления русских в Камчатке камчадалы познакомились с наглостью и безнравственностью ясачных сборщиков и казаков, которые для своих выгод не щадили никаких средств. Правительство наше, осведомясь об огромных поборах, делаемых русскими в Камчатке, издало указ, которым повелевалось всем коммисарам при ясачном сборе не брать никаких взяток, под смертною казнию, а ежели ясачные принесут в почесть волею какую-нибудь мягкую рухлядь, то принимать ее в казну. Коммисарам же и другим лицам прежде ясачного сбора никакими товарами не торговать. Но коммисары не справлялись с указами, а брали себе чащины (камчатское название взятки. — Авт.) с каждого иноземца по два и по три места, а за место считался бобр, соболь и лисица. Кроме того, казаки брали чащину для артели, а кто не платил, того били батогами до полусмерти».

«В особенности же отличались взяточничеством и жестокостью коммисары Новгородов и Шехурдин и подъячии их Мухоплев и Свешников. Они брали с каждого камчадала в один год по два и даже по три ясака и для себя по 3 и 4 лисицы или соболя, а у кого не оказывалось требуемого, брали в холопство жен и детей. Кроме того, летом собирали с каждого человека по три и по четыре вязки юколы и по 1 1/2 пуда сладкой травы, кипрею и сараны, по 50 уток и несколько штук гусей и зайцев. По неимению же этих предметов, по лисице с души. Служилые, посылаемые за этими поборами, брали еще и для себя по лисице, кроме продовольствия. Все эти поборы камчадалы должны были доставлять в Нижнекамчатск на свой счет, летом на батах, а зимою на собаках. Прибывших же с этими вещами камчадалов прикащики посылали в лес за дровами для себя и команды, а иногда держали их для работ по полугоду.
Поступки Новгородова и Шехурдина вывели, наконец, из терпения камчадалов, и они с уходом из Камчатки экспедиции Беринга решились уничтожить у себя владычество русских; но прибывшая в Камчатку по выезде Беринга партия служилых под командою Василия и Ивана Шестаковых удерживала камчадалов от исполнения их намерения. В 1731 году партия Василия Шестакова соединилась с служилыми, пришедшими в Нижнекамчатск на боте «Гавриил» с штурманом Генсом для того, чтобы отправиться в Анадырск по приказу Павлуцкого. Камчадалы, осведомясь об этом, сговорились по выходе бота в море одновременно на всех пунктах полуострова сделать нападение на русских.
Бот «Гавриил» 20-го июля 1731 г. снялся с якоря; но за противным ветром остановился на якоре в устье р. Камчатки. Многие казаки из Нижнекамчатского острога собрались к морю провожать знакомых; здесь же находился в это время прикащик острога сын боярский Кирков и иеромонах Иосиф, для служения на боте напутственного молебна. Камчадалы, рассчитывая, что бот уже ушел на устья реки, начали восстание убийством казаков при устье реки Козыревской и вниз по реке Камчатке до Хапиц и далее к морю. Потом вошли в Нижнекамчатский острог, где били русских, не щадя ни пола, ни возраста, и разграбили их имущество. Завладев острогом 21-го июля 1731 г., они выжгли в нем все, кроме церкви, в которую сложили имущество обывателей (в это время в остроге было 20 дворов. — Авт.), а 22-го камчадалы праздновали свою свободу. Нарядившись в лучшее платье, иные в женское и даже в священническое, они ели, пили, плясали и шаманили. Еловский тоен Федор Харчин принял на себя звание коммисара и приказал крещеному камчадалу Савину, знавшему грамоту, петь молебен. В это же время была разорена и пустынь Козыревская».

Но недолго камчадалы праздновали победу – уже 21 июля 1731 года отряд из пятидесяти двух человек, снятый с бота «Святой Гавриил» под командованием Ивана Спешнева выступил с устья реки Камчатка. Спешневу «велено иноземцев изменников сыскивать и уговаривать к повиновению ласково, а ежели не согласятся на убеждения, то идти на них войною».
Но уже на следующий день Спешнев «просил с дороги Генса послать к нему две большие пушки, пороху, свинцу, две мортиры с чинеными (начиненными порохом, разрывными. — Ред.) ядрами и, для вспоможения, еще служилых, ибо иноземцы засели в крепости и все казачьи корма забрали. Генс отправил солдата Змиева с 25 человеками и вышеозначенными припасами и велел ему быть в согласии со Спешневым.
Спешнев, подойдя к острогу, стал уговаривать камчадалов сдаться; но они объявили, что предпочитают смерть владычеству сборщиков и начали стрелять по русским, за что оные изменники, по взятии острога приступом, зле и погибли, многих Божиею помощью на бою побили, а которые из острогу убежали, и тех на побеге и поимке побили. Многие же, сидя в остроге, ясачную избу зажгли с порохом, и в ней сами сожглись и зажгли острог со строением».
Бунт будет жесточайшим образом подавлен. Мы расскажем только о том, что произошло на реке Воровской, где позже возродится род камчадалов Спешневых: «На р. Воровскую и далее посланы были служилые для усмирения. Одних примирили и ясак взяли, других на бою побили; а иные сами кололись и давились. Но на р. Харюзовой построен был крепкий острог, которого русские не могли взять и воротились, не усмиривши камчадалов. После того из Большерецка послан был туда пятидесятник Штинников с служилыми Соловьевым, Герасимовым и Дурыниным; а всех в походе было русских 50, да иноземцев 30 человек. Поход начался с Воровской, потом по Облукоминской и кончился на Белоголовой. Во время этого похода перебито и переколото иноземцев без всякой причины человек 170; в плен взято жен и детей их 220; да в живых осталось человек до 100. Сопротивление показали только на р. Воровской. Здесь убито с оружием в руках человек 15, а прочих невооруженных связывали и из рук кололи, хотя они не показывали русским никакого сопротивления.
Пленных казаки разделили между собою, на каждого служилого досталось по три, по четыре человека, а командирам по шести. Платье убитых также разделено; кроме того досталось в добычу казакам много лисиц и соболей, из которых 50 штук соболей пожертвовали в камчатскую пустынь».
Таким образом казаки «замаливали» свои грехи.
Но уже первые сведения о причинах бунта, полученные в Тобольске, были ошеломляющими: «В допросах главнейшие бунтовщики Федька Харчин и Хантей Юрин показали: «В 1730 г. коммисар Новгородов посылал за ясаками брата своего Матвея с подчиненным Мухоплевым, которые, кроме двойного ясака, брали по пяти голов с человека в чащину соболями и лисицами, а у кого не было зверей, то кухлянками, парками, женами и холопьями; да в 1731 году коммисар Шерхудин, подъячий Иван Свешников, служилые Григорий Попов и Андрей Орлик брали по три ясака, да по пяти чащины. Сверх того, сбирали неподобные сборы: сладкую траву, кипрей, сарану, уток, гусей, юколу, ушканину (зайцев); собирали ясака за умерших и били за недачу насмерть. За обором камчадалы голодуют и умирают; а по отнятии жен и детей и от смертного битья многие давились и, не стерпя таких обид, стали быть во зломыслии».

На Камчатку для проведения следствия была направлена походная розыскная канцелярия во главе с Якутского полка майором Василием Мерлиным (который также оставил свою фамилию камчатским крестникам-камчадалам), помощником которого был назначен майор Дмитрий Павлуцкий. Розыскная канцелярия прибыла на Камчатку в сентябре 1733 года и следствие продолжалось до 1739 года.
А в промежуток между этими событиями и было совершено великое географическое открытие – 12 августа 1732 года бот «Святой Гавриил» стал на якорь у берегов Аляски.
Но об этом тогда знали только участники этого плавания – подштурман Иван Федоров, геодезист Михаил Гвоздев, архангелогородские мореходы Кондратий Мошков и Иван Бутин, матросы – Лаврентий Сметанин и Лаврентий Петров и камчатские служилые – Ефрем Пермяков, Лаврентий Поляков, Иван Портнягин и другие.

Следователи походной розыскной канцелярии не только выяснили причины бунта, но и провели расследование как, кто и где этот бунт подавлял и кто, что и сколько с этого поимел. Злоупотребления, как выяснилось, носили тотальный, крупномасштабный и изуверский характер. Об этом очень подробно написано и у Крашенинникова, и у Стеллера в их «Описаниях земли Камчатки», и в сборнике «Колониальная политика царизма...».
И «заводчики», и виновники бунта, и те, кто нагрел на самом бунте руки, были жестоко наказаны — повешены, биты кнутом, сосланы в дальние сибирские остроги (если что-то считать дальним после Камчатки).
В списках виновных известные камчатские фамилии, которые сохраняются и по сей день в династиях русских старожилов и в династиях камчадалов, получивших при крещении фамилии своих крестных отцов, породнившихся за последующие столетия и духовно и кровно с аборигенами – Лукашевские, Усовы, Новограбленные, Черных, Шехурдины, Мухоплевы, Петровы, Борисовы, Новгородовы, Чудиновы, Коневы, Гуторовы, Колеговы, Воробьевы, Сургуцкие, Минюхины, Рюмины, Волынкины, Поповы, Вагины, Келтякины…

Но ни Спешнев, ни Гвоздев не были обвинены ни в одном из перечисленных грехов и, начиная со злополучного дня начала бунта, продолжали оставаться в Камчатке, восстанавливая из пепла на новом месте Нижнекамчатский острог и подготавливая к морскому походу бот «Святой Гавриил», с которого никто не снимал продолжение той задачи, которую историки позже определят, как открытие северо-западного побережья Америки.
.
Иван Федоров по возвращении из похода умер.
Михаил Гвоздев и Иван Спешнев были назначены соправителями Камчатки (руководителями Камчатской партии экспедиции), но ненадолго: в отношении всех троих оставшихся руководителей партии (в том числе и Генса) было заявлено «слово и дело», а это никогда и не для кого добром в России не кончалось. Автором доноса (навета, как позже выяснилось) были матрос Петров и казак Скурихин.
Штурман Генс, геодезист Гвоздев и судостроитель Спешнев в 1735 году были высланы с Камчатки под караулом в Иркутск. В Якутске у Гвоздева отобрали все казенные бумаги, в том числе и карту похода «Святого Гавриила» в Америку, которая впоследствии бесследно пропала.
Затем Генс и Гвоздев были отправлен в Тобольск, где Генс умер в 1737 году, будучи «на поруках», то есть оставаясь под следствием.
Иван Спешнев был оправдан только... в 1739 году. 30 октября этого года Сибирский приказ «санкционировал выдачу всех отобранных у него различных товаров, а через месяц указал сибирскому губернатору «о даче отправляющемуся в Санкт-Питербурх в Адмиралтейскую коллегию бывшему в Камчатской экспедиции ботового и шлюпочного дела подмастерью Ивану Спешневу на две ямские подводы денег» 5 рублей 31 копейку».
Что же касается Генса и Гвоздева, обвиняемых в государственных преступлениях «по первому и третьему пунктам», то матрос Лаврентий Петров признался в лжесвидетельствовании. О его судьбе сообщает Л.А. Гольденберг: «Согласно указа 11 октября 1733 г. за ложный донос Петрова в Москве прогнали пять раз сквозь строй из 500 солдат. Для определения матроса к дальнейшей службе 20 ноября 1736 г. он был прислан в Адмиралтейств-коллегию, а оттуда 16 декабря того же года был направлен в Кронштадт».
Но на судьбе невиновного Генса это уже никак не отразилось — мы знаем, что в 1737 году он умер, будучи еще под следствием. Но отразилось на судьбе Гвоздева: Лаврентий Петров за ложный донос был заключен в Кронштадтскую крепость. Находясь там, 9 февраля 1738 г. он подал командиру Кронштадтского порта доношение о плавании вместе с М. С. Гвоздевым и И. Федоровым к берегам Америки и необыкновенном богатстве пушного зверя на открытых ими землях. Доношение заинтересовало Адмиралтейств-коллегию и 14 февраля 1738 года на ее заседании принято решение о Генсе и Гвоздеве: «...ежели содержутся, ис под караула освободить и, выдав подлежащее им жалованье, Генса отправить по-прежнему в Камчатскую экспедицию к капитан-командору Берингу, а геодезиста Гвоздева, где он обретаетца, в прежнюю команду при указех немедленно». Только через несколько лет после смерти мужа вдова штурмана Мария Генс «для сущей ее с малолетними детьми бедности» получила через Адмиралтейств-коллегию жалованье, причитающееся штурману за 1735 год.
Гвоздев был освобожден из-под стражи в июле 1738 года и отправлен служить в Охотск. В 1740 году, обиженный тем, что он обойден «безвинно» в жалованьях и чинах, он пишет челобитную на имя Анны Иоанновны. Ответа не последовало. Промолчала и Адмиралтейств-коллегия, куда он тоже попытался обратиться с «нижайшей» просьбой о милосердии.
Об открытии им совместно с экипажем «Святого Гавриила» Америки Гвоздев даже не заикался — разве можно о таком говорить в присутствии Беринга, Чирикова и Шпанберга, на экспедицию под руководством которых была затрачена уйма средств.
Ситуация усугублялась еще и тем, что вместе с Берингом полномочия по управлению Северо-Востоком России (Охотским портом) имел еще один весьма незаурядный и очень на всех обиженный человек — особа, действительно, некогда приближенная к императору, один из фаворитов Петра Первого Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев, сосланный в Сибирь всесильным князем Александром Меньшиковым, не желавшего делить власть с конкурентами. А затем эту власть получил и другой бывший фаворит императора и незадачливый зять Меньшикова Девиер, у которого также были весьма сложные отношения с руководителями Второй Камчатской экспедиции.
Но неожиданно для всех (как это часто бывает в России) истина все-таки открылась — ссыльный Скурихин (тот самый, что писал ложный донос на Спешнева и за что сам же и пострадал, как и Петров) написал новый, теперь уже чистосердечный донос на Гвоздева – об открытии Америки. Это произошло в апреле 1741 года в канцелярии Охотского порта — тот есть почти через девять лет (1732 г.) после похода к берегам Америки.
И сразу возник преогромный интерес к этому походу, а главное к бумагам и картам побережья Чукотки и Аляски во всех губернских и столичных инстанциях, так как Чукотка оставалась после подавления Харчинского бунта на Камчатке самым болевым местом на Северо-Востоке России, где не прекращались боевые действия. Но в Якутске обнаружить казенные бумаги не удалось. Без пропавшего вахтенного журнала воссоздать карту Гвоздев не мог. Девиер, которому было поручено исследовать и доложить результаты того похода, увидел во всем этом от Гвоздева «и злости и с упрямством к команде противности».
По инициативе М. Шпанберга М.С. Гвоздева 14 июля 1741 года зачисляют геодезистом во Вторую Камчатскую экспедици, готовясь, вероятно, повторить поход Федорова-Гвоздева-Мошкова к берегам Большой Земли.
Одновременно активизируется деятельность Анадырской партии, чтобы получить новые сведения о Большой Земле — Аляске.
Но в 1743 году деятельность Второй Камчатской экспедиции прекращена.
В 1750 году Михаил Спиридонович добивается многочисленными прошениями повышения в чине — становится геодезии подпоручиком. К этому времени на основании личного журнала подштурмана Федорова, все эти годы хранящегося на Камчатке (!) у рудознатца Гордеболя, совместными усилиями с другими участниками Камчатской экспедиции, воссоздана карта похода 1732 года. Но и ей суждено было пропасть. Позже материалы об этой экспедиции нашлись... во Франции.
Последующие годы Михаил Гвоздев служит геодезистом в Иркутске.
В июне 1758 года он подает челобитную на имя Елизаветы Петровны с просьбой об отставке -- «из-за болезней, старости и долговременных трудов». Просьбу ветерана уважили. О последних годах его жизни пока нет никаких сведений — по всей видимости, умер в безвестности. Как ничего неизвестно и о дальнейшей судьбе Ивана Спешнева, отбывшего в Санкт-Петербург.