Дочь академика Болдырева -- Елена Владимировна, доктор наук.
2007.12.15 Вечерний Новосибирск"
Эта азартная игра — наука
Впервые награда Международного исследовательского общества вручена российскому учёному — доктору химических наук профессору НГУ Елене Болдыревой
22 октября в центре Стефано Франчини (Монте-Верита, Аскона, Швейцария) состоялось очередное вручение награды Международного исследовательского общества Eurostar-Science «За выдающиеся достижения в области физической химии и ее приложений«. Ранее этой награды удостаивались ученые из Швейцарии, США и Великобритании, но нынче она была впервые вручена российскому ученому — ведущему научному сотруднику Института химии твердого тела и механохимии СО РАН, доктору химических наук, профессору НГУ, заведующей кафедрой химии твердого тела Елене Болдыревой.
К награде привело… ещё детское любопытство
— Елена Владимировна, познакомьте, пожалуйста, наших читателей с этой наградой.
Елена Болдырева
— Эта награда присуждается раз в полтора-два года. Лауреата выбирает специальная комиссия, в которую входят представители из Швейцарии, Франции, Великобритании и Германии. Обсуждения закрытые, поэтому деталей, как именно происходил отбор, я, конечно, не знаю. Критериями являются оригинальность направления исследований, влияние исследований на работы, проводимые в других научных коллективах, наличие публикаций в высокорейтинговых журналах, возможность применения результатов отмеченных фундаментальных исследований в области фармацевтической промышленности. Присуждение этой награды мне, по сути, означает подтверждение признания оригинальности и высокого уровня нашей новосибирской научной школы в области химии твердого тела, которую с середины прошлого века успешно развивал мой отец, Владимир Вячеславович Болдырев. Я думаю, эта награда — награда новосибирской школе, а не только лично мне.
— Полученная вами награда связана с исследованиями биологических процессов?
— Да, я как-то незаметно возвращаюсь в биологию. Химия твердого тела вроде бы полностью поглотила, но, видимо, где-то остался детский интерес к биохимии. Это же естественно — пытаться понять самое сложное — жизнь. Когда в 1994 году я работала в Англии, прочитала объявление о конференции, посвященной столетию формулировки Фишером принципа «ключ-замок» — основы биологических процессов. Конференция была потрясающая, все лекторы — нобелевские лауреаты. Три дня на одном дыхании слушала доклады и с удивлением обнаружила, что их исследования действительно очень похожи на то, чем занимаемся мы. Там у меня установилось личное знакомство с Жаном-Мари Леном и еще со многими знаменитостями. Можно сказать, уже сознательно, на новом уровне вернулась к органическим и биологическим системам. Связи с биологами крепнут. В прошлом году я ездила в Японию на конференцию, которая была посвящена применению высоких давлений при изучении биологических систем, выступала там с приглашенным докладом. В общем, нишу я свою нашла, она оказалась связанной с применением исследований процессов в кристаллах в биологии и фармации. Круг замкнулся. Точнее, спираль сделала новый виток.
— Давно ли вы приступили к разработке темы, за которую получили премию?
— Последние десять лет я плотно занимаюсь исследованием фармацевтических препаратов в условиях экстремальных воздействий: высоких давлений, низких температур, факторов, которые позволяют повлиять на их свойства как при производстве, так и при хранении. Мы пытаемся понять, как повлиять на возможность прессовать таблетки лекарственных препаратов, как повысить их эффективность, продлить срок хранения. Плюс к этому недавно мы начали изучать влияние давления на кристаллы аминокислот. Были пионерами в этой области, сейчас у нас появилось много последователей и — что неизбежно, когда работаешь в интересной области, — конкурентов.
— Сотрудничаете ли вы с местными предприятиями?
— Я сама непосредственно прикладными работами не занимаюсь, но у нас в институте и научно-образовательном центре в НГУ есть группы, которые работают с предприятиями. Моя группа занимается фундаментальными исследованиями, обучением студентов. Но предприятия к нашим разработкам проявляют интерес. Мы работали по совместному исследовательскому гранту с фирмой Pfizer — фармацевтическим гигантом, слышали, наверное, о такой? В последнее время к нам большой интерес проявляют сибирские, алтайские предприятия, может, и получится сотрудничество. Наука ведь такая вещь, должно пройти некоторое время, прежде чем исследование станет востребованным.
— А где лучше условия работы — за рубежом или у нас, в Сибири?
— У меня нет однозначного ответа, где лучше. Везде есть свои плюсы. Но я считаю, что у нас достаточно высокий уровень оснащенности лаборатории. Есть все условия для того, чтобы работать не хуже, чем за рубежом. По сравнению со старыми университетами Европы оснащенность, может быть, даже и получше. Мне кажется, по сравнению с Америкой у нас больше условий для спокойной, несуетливой, целенаправленной деятельности. Мы дальше от «лихорадки большого города». Возможно, у нас более основательная, что ли, жизнь. И мы более склонны к работе командой, это отмечают и иностранные гости, приезжающие поработать у нас.
Отец не пускал в свой институт
— Вы решили связать свою жизнь с наукой, потому что папа был ученым?
— И потому еще, что я выросла в Академгородке 1960-х — 1970-х годов, когда профессия ученого была намного более уважаема и привлекательна, чем сегодня — профессия футболиста или банкира. Жизнь моих родителей и их работа были нераздельны, и я выросла среди таких же подвижников, как они. Более преданного науке человека, чем моя мама, я не встречала. У меня были фантастические учителя в 130-й школе и очень сильный класс, в котором было «престижно» лучше других решать задачи по математике и знать историю культуры, а не иметь какие-то особенные шмотки. Нашими играми были не компьютерные «стрелялки», а соревнование, кто больше задачек решит из популярного тогда журнала «Квант» и больше книжек прочтет.
— Химия, физика, наверное, были любимыми предметами?
— У меня все предметы были любимые, а больше всего я занималась лингвистикой (и русским, и иностранными языками) и математикой. В седьмом классе даже выступала на студенческой конференции НГУ по секции «Языкознание» и получила диплом. В старших классах заинтересовалась биохимией, в значительной степени благодаря книжке Шредингера «Что такое жизнь с точки зрения физика?». А оттуда уже плавно переключилась на химию твердого тела. Помню, меня крайне потрясло сходство процессов в биологии и твердых телах. Я решила, что в элементарном механизме процессов в кристаллах будет разобраться проще, чем в запутанных биохимических процессах. Вот до сих пор и разбираюсь. Уже к третьему курсу, когда было распределение, для меня не стоял вопрос, на какую специальность пойти. С четвертого курса я начала работать в институте химии твердого тела, тогда иначе называвшемся. До сих пор я пребываю в двух местах одновременно. Институт — мой дом, я выросла там и продолжаю работать, и такой же дом — университет, в котором я начала преподавать сразу же после окончания. Мои первые студенты были практически моими сверстниками, а вернувшиеся из армии парни — иногда и старше, чем я.
— А помогало ли в работе то, что ваш отец — известный ученый?
— Мне помогало и помогает то, что мои родители меня воспитали, выучили, привили любовь к тому делу, которым я занимаюсь, и всегда были единомышленниками и друзьями. Я им за это бесконечно благодарна. Если же говорить о «прямой выгоде» как помощи в продвижении по служебной лестнице, то было скорее наоборот. В качестве «дочки» я должна была рассчитывать только на себя и все делать лучше других сотрудников. С меня спрос всегда был больше. За этим и мама строго следила — она всегда была эталоном порядочности и совестливости. Мой отец гораздо больше помогал другим, чем мне. Он и в институт меня в свое время категорически не хотел брать, чтобы не создавать «прецедент семейственности». Я всегда все получала в последнюю очередь, чтобы никто не сказал, что меня тащат. Но в итоге это очень помогло мне. Я выросла самостоятельной. Сама выбрала свое направление работы, чтобы быть независимой, потом много работала в зарубежных лабораториях в тех областях, где моего отца не знали. Для нас обоих было большой радостью, когда на какой-то международной конференции меня спросили: «А что, ваш отец тоже химик?» Уже не меня стали называть «дочкой Болдырева», а его — «отцом Елены Болдыревой». Сейчас, когда, я надеюсь, уже никому ничего не надо доказывать, мы наконец начали не дистанцироваться друг от друга, а работать совместно, и я рада, когда могу помочь в чем-то отцу.
— Наверное, излишне спрашивать, жалеете ли вы о своем выборе?
— Я ни разу не пожалела о своем решении. Время моего прихода в институт было благодатным для молодежи. Институту нужно было омолаживать кадры, и нам была «зеленая улица». Молодежь быстро росла, быстро защищалась. Мы вели себя очень активно, чувствовали себя хозяевами, много ездили на всесоюзные конференции, а когда началась перестройка — и на международные. Иногда целый вагон наша молодежная делегация занимала. Все время что-то придумывали сами, нас никто не подстегивал и не контролировал. Сами сутками пропадали в лабораториях. Очень счастливое было время.
В науке всё бывает с точностью до наоборот
— Скажите, а в мировой науке много женщин-ученых?
— Очень много. В некоторых областях, таких как кристаллография, фармацевтическая, химия, женщины сегодня даже лидируют. Сейчас во многих странах женщины больше стремятся к науке. Мужчины идут зарабатывать деньги в других сферах. У мужчин и женщин немного разный склад ума, есть области, в которых женщины имеют преимущества из-за своей склонности к кропотливым действиям и способности многократно повторять одно и то же. А мужчины — поисковики, как правило, они более способны совершать прорывы, предпринимать что-то совершенно новое, «авантюрное». Хотя, конечно, бывает и все с точностью до наоборот.
— Никогда не возникало желание остаться за границей?
— Знаете, никогда. Даже когда жила четыре года в Германии. По окончании гумбольдтовской стипендии у меня была возможность получить собственную лабораторию с приличным финансированием и набрать людей, с которыми я хотела поработать. Но у меня уже тогда появилась надежда, что можно будет добиться результатов на родине. Да и климат в Европе ужасный — зима слякотная, без снега. И конечно, воспитывались мы патриотами. На примере спортсменов, плакавших на пьедестале при звуках государственного гимна. Для меня на самом деле принципиально, что я представляю на конференциях Новосибирск.
— Как вы считаете, чем привлекает людей наука?
— Не знаю, как сейчас, об этом лучше скажет молодежь. А в наше время наука была безумно популярна. Болели за то, кто первый сделает какое-то научное достижение — мы или американцы. Все телевизионные программы были посвящены науке, особенно в городке, здесь все вертелось вокруг нее. Это была самая престижная, уважаемая профессия. Шли в нее самые амбициозные, честолюбивые школьники. Шли лучшие. Наша работа — игра. Мы очень счастливые люди, есть возможность всю жизнь оставаться в детстве. А игра наша страшно азартна. Головоломки более сложные, чем какие-то кроссворды, потому что некуда заглянуть в поисках ответа. Мы идем по следу. А соперничество с другими лабораториями — как в спорте, очень много адреналина выбрасывается в кровь, нужно быть первыми и лучшими.
