Большая семья большерецких казаков, особенно прославившаяся в русско-японскую войну 1904-1905 гг.

Семья камчатских учителей Селивановых, подарившей полуострову прекрасную писательницу Наталью Николаевну Селиванову, члена Союза писателей России.

Но разговор о Селивановых мы начнем с Сергея Афанасьевича -- одного из первых камчатских комсомольцев. http://www.npacific.ru/np/library/publikacii/potomki/potomok.htm

ПОТОМОК ПЕРВОПРОХОДЦЕВ

---

Он родился почти с новым веком: восьмого сентября тысяча девятьсот первого года. В семье казака. И после смерти отца сам стал, как это было положено, казаком Камчатской команды. Казаком потомственным, чей род пустил корень в этой дальней земле лет, может, двести назад, возможно даже с тех пор, как привел сотник Тимофей Кобелев первый отряд поселенцев на Камчатку, которые, отстроив здесь крепости-остроги, осели в здешней земле, собирая ясак в казну государеву и собственную с непокорных ительменских родов.
А через двести лет инородцы-камчадалы сами ясак платили исправно и вовремя, без роптаний несли повинности, и властительными чиновниками жестоко эксплуатировалось теперь небольшое число оставшихся на полуострове казаков, рожденных от ительменских мамок: и с почтой они маялись, сопровождая на батах или собачьих нартах ее из Петропавловска в казачьи села — Усть-Камчатск, Тигиль, Ново-Маринский пост (Анадырь), Якутск и обратно — за тысячи верст. Охраняя ясак, выезжали за море-океан, в порту несли охрану казенных складов, на мысе Лопатка — бобровых лежбищ, а то и просто в денщиках прислуживали у начальства окружного или губернаторского, всюду терпеливо снося муштровку, зуботычины и холодный карцер. И все — за «шинелку» с погонами, паек и штаны с лампасами.
И несли свою службу каторжную, не подозревая даже о золотых денечках патриархов их старинных казачьих родов, и вставали на смену отцам, верные присяге своей и долгу перед царем-батюшкой...
Но вот свергли царя-батюшку, и шестнадцатилетний Сергей Селиванов попал в водоворот таких событий, о которых сегодня трудно говорить объективно. Поэтому мы продолжаем этот и последующий свой рассказ о гражданской войне и Советской Камчатке на основе того, что говорили о себе в восьмидесятых годах, когда и были написаны эти очерки, сами герои: в газетных ли статьях, при встрече с автором, или говорили и оценивали моих героев и их поступки самые близкие для них люди. А история потом разберется: кто был или не был прав...

* * *
Восемнадцатый год... Камчаткой управляет колчаковский ставленник Червлянский. Коммунисты в глубоком подполье. Их здесь не так уж и много — ведь главные события гражданской войны решаются сейчас на материке.
Белякам здесь бояться особо-то и некого. Червлянский и иже с ним спокойны. Камчадальское население за эти два века приручено, по их мнению, к такому покорству, что вряд-ли в чью инородческую голову придет мыслишка о свергнутых большевистских Советах. А придет — хватит здесь штыков, чтоб ее, каналью, оттуда ковырнуть. А еще где зашевелится — своими же руками и продырявят камчадалы эту голову: для того и создается в Петропавловске Камчатская военная команда из инородцев. Скорее же всего никого дела этой команде на Камчатке не найдется — так что отправим-ка этих камчадалов помогать адмиралу Колчаку в Сибири. Здесь же и милиции своей хватит: вооружены до зубов, военное дело и солдаты, и казаки знают, а то, что числом их не так много, так ведь и людишек в Петропавловске — раз-два и обчелся. Глубинка камчадальская не в счет — она за горами, за долами, за болотами, в тайге дремучей и тундре... Люди там тоже дремучие: нет им никакого дела до той революции в России, до Ленина и Колчака... Власть для них — кто дерет больше (другой не знают), так что здесь, на Камчатке, можно переждать всю эту революцию и войну гражданскую, как у бога за пазухой....
...Коммунистов в Петропавловске было только двое: Маловечкин и Воловников. И еще один кандидат — Фролов. А задача ставилась серьезная: нужно было сорвать формирование военной команды и завоевать доверие петропавловских милиционеров. Цель везде преследовалась одна — свержение колчаковской власти и установление Советской. А без вооруженных отрядов сделать это было попросту невозможно. Так что другого пути у них не было. И действовать нужно было без проигрыша....
А как? — рассуждали они, собравшись на конспиративной квартире. На кого опереться? И есть ли она, эта опора, здесь?
Камчадал? Оторванный от всего происходящего в стране? Не понимающий, а то и просто не подозревающий, что и где происходит?
Казак? Человек той социальной касты, что вымуштрован веками верноподданической службы на благо его императорского величества, будь то Дон или Забайкалье, Кубань или эта самая Камчатка?...
Иль, может, на сынков купцов Машихиных, Подпругиных или Ворошиловых понадеяться? Так они своих сыновей сами, добровольно позаписывали в эту самую команду.
И все-таки, — соглашались между собой подпольщики, — опора должна быть. Ведь кто такой камчадал? Обездоленный, обворованный, замордованный инородец. По рукам и ногам связанный своим вечным долгом — ясаком. Зависящий от промысла рыбы или зверя, как та же чавыча от воды, и нет силы такой, чтобы оторвать его от реки или тайги. Разве лишь смерть. Может ли он стать по эту сторону баррикады? Если очень поверит в то будущее, в которое верим мы, коммунисты.
А казак? Это ведь тот же камчадал, но с дополнительной повинностью: то ли воинской, то ли полицейской, сразу и не поймешь. Недаром же он сам себя каторжником называет — значит и его эта власть допекла. И он подневольный. Так что, если поверит нам, коммунистам, будет с нами.
Кроме них там, в команде милиции, есть еще и русские: демобилизованные солдаты, бывшие сезонники с рыбных промыслов, то есть своя, пролетарская косточка, которые не по доброй воле пошли на службу...
А что касается сынков купеческих и папаш ихних — поговорим с ними позже. Придет время. А теперь давайте-ка распределим силы. Мы с Маловечкиным займемся военной командой. А ты, Фролов, давай записывайся в милицию. С завтрашнего дня — 1 августа. Иди, Фролов, действуй...
А во вторую годовщину февральской революции на общем собрании граждан Петропавловска по поручению подпольного комитета решено было дать слово Маловечкину. Чтобы привлечь на свою сторону население, коммунисты решают действовать открыто и идут на смертельный риск: Маловечкин гневно обличает на собрании зверства палачей-колчаковцев в Сибири и Приморье, говорит о самых насущих проблемах Камчатки — о снабжении ее продовольствием и о кооперации. После его выступления равнодушных не было.
Взбешенный начальник милиции Закржевский подскочил к своим милиционерам.
— Арестовать! — махнул он рукой в сторону окруженного говорливой толпой Маловечкина.
— За что? Он сказал правду, — глядя прямо в глаза колчаковца, спросил старший милиционер Фролов.
Закржевский резко повернулся к стоящим рядом милиционерам Косыгину, Варнавину и Сергею Селиванову.
— Он говорил правду. Его не за что арестовывать...
Закржевский побежал в казарму. Но и оттуда он выскочил один.
...В ночь с 9 на 10 января 1920 года мела пурга. Ветер сбивал с ног. Сухая снежная крупа царапала лица, обжигала холодом руки, сжимающие винчестер или винтовку.
Город точно вымер в эту ночь — даже собаки молчали, хотя — Сергей это знал точно — по всем трем улицам Петропавловска — Большой, Таможенной и Третьей двигались вооруженные отряды.
К утру все колчаковцы были арестованы. В двенадцать часов дня состоялось общее собрание. Пришла, как и в 1917-м, новая власть...

* * *
Осень двадцать первого... Из Читы поступило сообщение о военной экспедиции белых на Камчатку. На военных транспортах двигался отряд генерала Полякова и уполномоченного правительства — камчатского рыбопромышленника Бирича.
Облнарревком принял решение о создании партизанского отряда, командиром которого был назначен начальник петропавловской милиции Н. П. Фролов. С ним готовились уйти в сопки и все его сотрудники.
В конце октября в Авачинскую бухту вошли японские суда: крейсер «Ивами», миноносец и транспорт с военным десантом, а еще через несколько дней — русские военные пароходы — «Свирь», «Кишинев», «Батарея».
Партизаны отошли за город, где у них были заранее подготовлены базы. Отряд был небольшой — двадцать один человек — и противостоять белому гарнизону, конечно, не мог. Поэтому было принято решение об отходе в с.Колыгирь, за сто километров от города, чтоб поднять на борьбу с белогвардейцами охотников и рыбаков всех окрестных сел — Жупаново, Налычево, Шемлячика... После того, как отряд вырос, партизаны снова подошли к городу и перекрыли дорогу в центр Камчатки на с.Завойко, намертво блокировав белых в городе. Холода стояли жестокие, но посты на дорогах не снимались круглые сутки. А скоро был дан и первый бой...
Командир разведки В. М. Чекмарев сообщил в штаб, что из Петропавловска вышла группа белогвардейцев, человек тридцать. Главный у них — подполковник Лукомский. Цель: пробиться на западное побережье Камчатки.
Тревога. Краткий приказ. И вот уже партизанская засада на дорожном перевале зарылась в снег — белые камлейки хорошо скрадывали бойцов.
Показались нарты. Следом, на лыжах, двигался отряд. Солдаты не ожидали никакого нападения — видимо, думали, что слухи о партизанском отряде — обыкновенная выдумка. Но дружный залп из винчестеров убедил их в обратном, смешал ряды. Кто-то, правда, попытался было отстреливаться,но камчадалы-снайперы быстро находили в снегу серую мишень. Белые спешно повернули назад. Сам Лукомский соскочил с нарт и бросился в лес. Но его уже держал на прицеле партизан Тимофей Трухин.
А на другой день против партизан выступил с отрядом в 80 человек сам генерал Поляков. Он хотел одним ударом уничтожить малочисленный партизанский отряд. Бой длился больше часа. И он тоже оказался проигрышным для белых, несмотря на изрядный перевес в силе. Потеряв убитыми шесть человек, белые вынуждены были отойти в город. Блокаду прорвать им не удалось.

* * *
Весна двадцать второго... Сергей Селиванов служил в партизанской разведке. Лучшие лыжники отряда собрались здесь. И недаром прозвали их красными орлами, и группу — летучей: словно на крыльях перемахивали сопки, чтоб за Мишенной у Сероглазки в дупле ветвистого тополя или березы найти сообщение жены своего командира, которое тайно приносила сюда шестнадцатилетняя связная Вера Панова. Или через Петровскую и Красную сопки по берегу Богородского озера выходили к колонии прокаженных в Раковой бухте, где встречались с другим связным — фельдшером Беляевым.
Но чаще всего Сергей пробирался тайком в город, домой. Отчим, Константин Александрович Штрандман, тоже был партизанским связным.
...На этот раз Сережа пришел пораньше — по сопкам только-только разливались сиреневые сумерки.
Бил тело сухой колючий кашель. Горло драло внутри, точно кто его веткой шиповника прочистил. Жар опалял лицо, сушил губы...
В отряде разрешили остаться дома до утра. Немного отогреться, но с рассветом, получив разведданные, обязательно уйти.
Ночью разбудили громкие удары в дверь. Били чем-то тяжелым. Скорее всего — прикладом.
Только успел скользнуть в подпол, как тяжелая крышка захлопнулась. На колени упало что-то мягкое и обступила темень... А наверху раздавались чьи-то голоса. Спрашивали о нем. Видимо кто-то заметил и сообщил. Или просто проверка — на всякий случай, дом-то на подозрении.
А кашель подступал все ближе и ближе. И уже не было сил сдерживаться, когда рука снова коснулась мягкого, что бросила ему сюда в последний момент мать: подушка! И Сергей ткнулся в нее лицом, содрогаясь всем телом в кашле... Белые ничего не услышали. Обессиленный, прямо на картошке и уснул. Его укутали потеплее, а будить не стали — все не под кустом в лесу, не в обледенелой землянке.
Утром, с донесением Штрандмана, минуя посты белых, прошмыгнул за город. Идти было тяжело: лыжи шаркали по оплывшему заледенелому снегу, как по наждаку. Сергей снял их и пошел пешком. Был уже крепкий наст, и он даже не проваливался. Значит, весна скоро, — радостно отметил он про себя. — Настоящая весна — с ручьями, теплом, солнцем. Сергей огляделся. Ого! Почки вон уже как понабухли — клейкие, тугие, нажми — сок брызнет. Да, скоро уже земля откроется, обдаст парным теплом. А там, глядишь, и белым конец. Недаром дядя Костя говорит — лютуют они в городе. И лиса в капкане скалится. А потом лапу отгрызет и — в тайгу. Нет, этих зажали крепко. Только за японскими пушками на крейсерах и спасаются. Но в Камчатку не прорвутся. Разве только на пароходах уйдут. Ну и пускай дают деру...
А денек разгорается славный: солнышко хворь как рукой снимет. И приятно сознавать, что ты сдюжил, сдержал свое слово, клятву свою, данную еще в двадцать первом, когда коммунисты отряда приняли тебя вместе с Василием Зориным в комсомол...
Он навсегда останется в памяти, тот день, та клятва: «Клянусь, что жизнь свою посвящу борьбе за освобождение и счастье трудового народа... не испугаюсь трудностей... выдержу все испытания... и если потребуется, отдам свою жизнь для строительства новой жизни на земле...»
Нет, никто не скажет, что подвел Серега, не сдержал своего слова, сдрейфил. Он готов продолжать борьбу. А вот беляки зашевелились: дядя Костя говорит, что скоро прибудет в Петропавловск какой-то батальон смерти... Да, нужно будет сразу целый батальон покойниками делать, чтобы это их название оправдать... Так что надо спешить в отряд, время не ждет, еще не время на солнышке греться... Но придет оно, наше время!...
* * *
Лето 1922 года... Начальник штаба партизанских отрядов (возле Петропавловска дислоцировалось уже четыре партизанских отряда) Фролов прочел экстренное сообщение связного из города. Нахмурился. Приказал собрать разведчиков.
— Вот что, ребята. Нынешний комендант города, капитан Поярков, приказал никого не выпускать из города. А кто попытается пройти в город или уйти — арестовывать и пытать, как партизанских связных. Короче, прекратив торговлю, он хочет оставить население уезда без продуктов и настроить народ против партизан: дескать, это они перекрыли дорогу. А в результате попытаются использовать это недовольство для массированного удара по нам — там, глядишь, и завойкинцы в спину ударят — кулачье. Пора, орлы, кончать с этим выродком — достаточно уже он нашей кровушки попил. Есть план. Мне сообщили, что в последнее время комендант постоянно ночует в одном из домишек на Третьей улице. Что если мы зайдем к нему в гости с Петровской сопки и попотчуем горячим ужином? А? Ну, тогда готовьтесь в ночь. Погодка сегодня в самый раз...
...Смеркалось быстро. Когда поднялись на вершину Петровской сопки, лишь Авачинская бухта чуть светилась внизу, да кое-где в подслеповатых окнах городских домишек бился изнутри дрожащий огонек жирников или свечей, а все остальное поглотила тьма — густая, как растопленный вар для просмолки шлюпок.
Спускались осторожно, друг за другом. Фролов, Метальников, Трухин, Пересвет-Солтан, Старцев, Селиванов.
— Т-с-с... Ложись. Кажись, пришли.
Две тени метнулись к ограде и растаяли в темноте. Дождь скрадывал шаги. И только врожденное чутье подсказывало, где сейчас Метальников и Трухин.
Вот они пересекли двор. Пробрались к окну.
— Пошли, — толкнул Сергея в бок сосед, — нас зовут...
Трухин уже пристроил у окна небольшой бочонок, влез на него, прижался щекой к прикладу винчестера. Полыхнул из ствола огонь. Грохнул выстрел. И зазвенели осколки стекла, разбрызгивая свет...
* * *
С открытием навигации 1922 года в Петропавловск из Владивостока прибыл батальон смерти. Командир батальона Ильин был назначен новым комендантом Петропавловска и сразу же приступил к разработке плана уничтожения партизанских отрядов, дислоцирующихся в районе сел Халатырка, Паратунка и Авача.
Вечером 31 июля паратунским партизанам из отряда Г. Елизова сообщили, что пароход «Свирь» подошел к берегу и высадил десант в бухте Тарья — не менее тридцати человек. К ночи они могут быть уже в Паратунке. Жители спешно покинули село. Остались лишь несколько парней, которым доверили в паре с партизанами занять посты, и семь партизан — остальные в это время были в разъездах...
Никто не спал в эту ночь. Под рукой было оружие. А время тянулось медленно, как унылый вязкий дождь на дворе. Конечно, можно было отступить — силы были слишком не равны. Но важнее отстоять село — ведь людям нужно будет куда-то возвращаться. И они верят в партизан. А потому необходимо принять бой.
И об этом бое Сергей Афанасьевич Селиванов будет вспоминать потом:
«Была глубокая ночь. Хотелось спать. Командир уже было принял решение — снять часового с наблюдательного пункта у церкви, как вдруг раздался неистовый лай собак. Дверь избушки открылась и мы услышали крик часового:
— Нас окружают белые!
Мы немедленно бросились на улицу и услышали властный голос своего командира: «Товарищи! К бою приготовьтесь». Одновременно незнакомый голос где-то подал команду в темноте «пли!». И ночную тьму прорезали огненные языки из нескольких десятков винчестеров. Не успев даже выстрелить, упал смертельно раненый командир, наш товарищ Елизов. Укрываясь за линией огня, мы яростно сопротивлялись. Расстояние между нами — горсткой партизан и во много раз превосходящим нас белым отрядом — составляло не более 10-15 метров. Отстреливаясь, мы вынуждены были шаг за шагом отступать, унося на руках раненого командира. В это время пошел проливной дождь. За нами еще слышался треск винчестеров, но белые, видимо, не ожидавшие такого яростного отпора, побоялись преследовать нас в темноте. Постреляв еще немного, белобандиты оставили село. И когда на другой день в него прибыл весь наш партизанский отряд, от белых не осталось и следа».
Елизова похоронили здесь же, на месте его последнего боя.

* * *
В августе Ильин разработал план нападения на главный партизанский отряд, штаб которого размещался около села Авача.
«Мы начали готовиться к бою, — вспоминал Н. П. Фролов, — все мелкие партизанские отряды собрали вместе, усилили разведку, а в ночь на 15 августа, когда из города должны были выйти белогвардейцы, мы заняли самые важные укрытия на подступах к Аваче, а один отряд послали контролировать дорогу на Завойко.
Рано утром показались белогвардейцы. Впереди шла разведка. Мы ее пропустили, а как только основная часть белогвардейцев вышла на открытое место, дали залп. Белые бросились с дороги по направлению к Авачинской бухте и стали отстреливаться. Крутой берег на время скрыл их. Но партизаны обошли берег и с двух сторон снова открыли огонь. Белогвардейцам пришлось спуститься по крутому берегу к Авачинской бухте и по берегу уйти в город. Так бесславно закончилась авантюра, на которую возлагали столько надежды Поляков и Бирич. В этом бою мы не потеряли ни одного человека... героически сражались все партизаны, и особенно отличились Метальников, Глухарев, Мандебуро, Старцев, Пересвет-Солтан, Чекмарев, Ивашкин, Селиванов и другие...»

* * *
Осень 1922 года завершилась. Подходила к концу и гражданская война на Дальнем Востоке.
10 ноября партизанские отряды вошли в Петропавловск. В городе установлена Советская власть. Милиционеры-фроловцы вернулись к прежней службе, не менее сложной и опасной, чем в партизанском отряде. Они были и чекистами, и таможенниками, и сторожами, и следователями. На службе, во время обыска у оружейника Киселева, встретился Сергей со своей Наташей.
В городе с 1923 года действовала инициативная группа — Виктор Соловьев, Алексей Шишкин, Борис Григорьев, — подготавливая первый отряд камчатской молодежи для вступления в комсомол и создания комсомольской организации Камчатки.
Собрание состоялось 8 июля 1923 года.
В областной газете «Полярная Звезда» 22 июля этого же года был опубликован список тех, кто получил билеты с первыми камчатскими номерами — восемнадцать действительных членов РКСМ, девять кандидатов с трехмесячным стажем и четыре кандидата с шестимесячным стажем.
Но были уже и свои ветераны комсомола — секретарь горрайкома Виктор Соловьев, красные партизаны Василий Зорин и Сергей Селиванов, оперативные работники органов ГПУ Александр Домман, Алексей Чмыхалов, Леонид Суворов, Петр Могутин, Николай Одляницкий...
После отъезда с Камчатки Соловьева секретарем горрайкома избран Сергей Селиванов. В тот же год он подал заявление о вступлении в партию и стал коммунистом ленинского призыва...

* * *
Он был в самой гуще событий и дел. Его ставили на самые ответственные участки, и он брался за новое дело уверенно, напористо, азартно. И никто не знал, что он уже болен, неизлечимо по тем временам...
Член губбюро РКСМ, коммунист Селиванов в 1925 году направлен в Усть-Камчатск, где начинается строительство первенца советской рыбной промышленности на Камчатке — рыбоконсервного завода на восемь линий.
В 1928 году начинается подготовка к коллективизации. Сергея избирают секретарем сельсовета в Елизово. И здесь, в Хуторе, демобилизованные камчатские пограничники создают первый на полуострове колхоз.
В 1932 году Сергея Афанасьевича командируют в таежное село Ключи. Теперь он плановик-экономист на Ключевском деревообрабатывающем комбинате — первом лесоперерабатывающем предприятии Камчатки, пущенном в этом самом, 1932-м году...
Все было новым по тем годам. А у него было церковно-приходское образование и несколько классов духовного училища, из которого он был изгнан за непослушание... Основу новых знаний положила учеба на рабфаке во Владивостоке. Это было в 25-м. Потом уже и знания, и силы брались из бессонных ночей и постоянной сжигающей его работы.
В 1941 году пошел на фронт. Не допускал мысли, что имеет право на бронь, что может быть негодным по состоянию своего здоровья. И добился своего — ушел добровольцем... А через девять месяцев привезли его обратно. И жена Наташа, Наталья Трофимовна, не узнала мужа своего, Сережу, в этом старике с седой, по пояс, бородой.
А он невыносимо страдал. И страдал не столько от боли, сколько от собственной беспомощности. И сжигал себя уже этим. Сжигал дотла...

* * *
И дети пошли в него.
Шестнадцатилетний Интерн в войну устроился на пароход юнгой. Потом выучился на моториста. Работал в морском торговом порту. По комсомольской путевке после окончания войны Интерн Сергеевич был направлен на Южный Сахалин, освобожденный от японцев. И тут раскрылся отцовский характер: простудился в море во время работы и умер совсем молодым.
Затем в самостоятельную жизнь вступил Анатолий. Его приняли учеником радиста. Тоже в шестнадцать лет. Азбуку Морзе он освоил в первую же ночь. В первую свою бессонную ночь. Такой уж тоже был характер. Отцовский. Литой.
Уже опытным специалистом, мастером послали его на соревнования в Москву. И Селиванов был в первой десятке лучших радистов страны, представляя далекую Камчатку.
Он увлек своим делом и младшего брата, Сашу, теперь уже Александра Сергеевича. Выучил его радиотелеграфному делу. И Саша получил трудовую книжку одновременно с паспортом. По-селивановски, они не боялись никакой работы, выполняя ее честно, как это сделал бы отец. Как делал он это всю свою жизнь.

СЕЛИВАНОВЫ – ОДНА ИЗ ДИНАСТИЙ КАМЧАТКИ.

Не могу сказать, что наша семья входит в плеяду «северных династий» в полном смысле слова. Мои родители приехали на Камчатку сравнительно недавно, ровно 50 лет назад, в 1952 г. Здесь и родились мы с братом. Брат после окончания школы поступил в Новосибирский электротехнический институт, а, окончив его, уже более четверти века трудится в Институте ядерной физики Сибирского отделения Российской академии наук. Фактически он вернулся на родину нашей мамы - в Сибирь. А вот я, получив образование в Московском государственном университете, вернулась на свою родину, и уже около 20 лет работаю в Камчатском институте экологии и природопользования Дальневосточного отделения Российской академии наук. Так что мы оба оказались преданными своей профессии, науке и малой родине, своей и своих предков.
И все-таки, я думаю, что мы связаны давними, хотя, возможно, и очень дальними узами со старинными камчатскими династиями и довольно многочисленными однофамильцами. Дело в том, что в большой семье наших уральских предков (а наш отец – Селиванов Николай Константинович, родом с Урала, из Челябинской области) были и большие путешественники. Примерно в середине 19 века в составе Уральского казачьего войска на освоение далеких восточных зауральских земель отправился наш пра-пра-…дядя – Егор Селиванов (отчество, к сожалению, семейное предание не сохранило). По рассказам моих старших родственников, он дошел до Камчатки, где и «сгинул», т.е. попросту не вернулся назад, на Урал. Но ведь, как известно, невозвращение домой не всегда означает гибель путешественника. Вполне возможно, ему просто понравились новые края, и он остался здесь до конца своих дней. Полагаю, что Егор мог обзавестись семьей, детьми и внуками. Но крайней мере, наша фамилия получила широкое распространение среди потомков, родившихся в смешанных браках русских и коренных жителей Камчатки. Так что многочисленные местные Селивановы вполне могут быть нашими кузенами, двоюродными или троюродными.
Зная семейное предание о том, что один из наших предков осваивал далекую Камчатку, мой отец, после окончания сельскохозяйственного института, попросил распределить его сюда. Это вызвало недоумение у многих его знакомых, говорили о том, что это земля вечной мерзлоты, что здесь ничего не растет, и агроному здесь делать нечего. Но мой отец, видимо, унаследовал такие черты своих предков, как любовь к дальним путешествиям и бесстрашие перед неизведанным. По крайней мере, он отважился на многонедельную поездку сначала поездом, а потом пароходом со своей женой (нашей мамой), которая была на седьмом месяце беременности. Мой брат родился уже на Камчатке. Здесь и вправду, в то время почти не выращивали овощей, за исключением, возможно, картофеля. Даже лук завозили с материка в сушеном виде. Зато было изобилие рыбы и дикоросов. К тому же, Камчатка тогда снабжалась по особому режиму. После голодной послевоенной Сибири, по рассказам моей мамы, мои родители были поражены богатым выбором продуктов в магазинах Петропавловска, можно было свободно, без карточек, купить сливочное масло нескольких сортов, разнообразные консервы и кондитерские изделия. В общем, Камчатка оказалась щедрой и доброй землей. А мой отец стал одним из первых агрономов, который начал внедрять овощные культуры, ранее практически не выращиваемые здесь в хозяйствах (морковь, свеклу, капусту, редис, лук, петрушку и прочую зелень). Для этого пришлось применять разные агротехнические приемы: посев семян в компостные горшочки задолго до начала фактической посевной страды, затем высаживание рассады из горшочков в парники, досвечивание и пр. Но дело пошло, и не в последнюю очередь благодаря трудолюбивым колхозницам, большинство из которых были переселенцами из Белоруссии, приехавшими на Камчатку в начале войны, примерно за десять лет до приезда моих родителей. Папа часто восхищался необычайным трудолюбием и энтузиазмом этих женщин. Он также пользовался уважением и авторитетом среди сельчан.
Но квартирный вопрос и в те времена стоял остро. Хотя мой отец приехал на Камчатку по распределению, как молодой специалист, квартиру колхоз предоставить ему не смог. Молодую семью определили на жительство в дом камчадальской семьи Осьминыных, и как оказалось, они состояли в родстве с Селивановым Константином Ивановичем, который проживал, кажется, в Большерецке и был полным тезкой моего деда. А так как по возрасту, мой отец вполне мог быть сыном этого родственника Осьмининых, хозяин на расспросы односельчан о постояльцах отвечал, что это семья его племянника («Племяш приехал», говорил он). Отец мой был темноволосым человеком, а, пребывая на солнце большую часть трудового дня, имел сильно потемневшую от загара кожу, так что вполне мог и внешне походить на камчадала. Поэтому версия о «племяше» не вызывала ни у кого сомнения, и долгие годы своей жизни на Камчатке мой отец считался «своим» среди местного населения, и это часто помогало ему в работе, когда он стал руководителем. Одним из первых в области он получил звание «заслуженного агронома РСФСР» и стал одним из самых молодых директоров совхоза, когда колхозы были расформированы. Он возглавил самый большой тогда Октябрьский совхоз, включавший 4 отделения: Елизово, Пограничный, Николаевку и Паратунку. Затем был совхоз «Термальный», и работа в областном управлении сельского хозяйства, а также в отделе народного контроля. В общем, за исключением 2-х лет (с 1956 по 1958), которые мой отец, как неисправимый романтик провел на целине, едва только был брошен клич о ее освоении, всю свою трудовую жизнь он посвятил сельскому хозяйству Камчатки. Вернувшись сюда снова после целинной эпопеи с пополнившейся семьей (на целине, под Семипалатинском, родилась моя младшая сестра Надежда, которой, к несчастью, уже нет в живых, она умерла в прошлом году), отец занялся научными проблемами сельского хозяйства в Камчатской областной сельскохозяйственной станции в поселке Сосновка. Но чистая наука не очень увлекала его деятельную натуру, и он снова вернулся к производственной деятельности. Мне кажется, что из двух моих родителей (оба были агрономами), именно у мамы были задатки научного работника: необыкновенная тщательность в опытах, четкость ведения дневников наблюдений, терпение и усидчивость. Имея троих малолетних детей, она не могла вести самостоятельную тему, но была великолепной помощницей отцу в его работе. Возможно, эти ее качества и передались нам с братом и определили нашу научную ориентацию при выборе профессии.
А отец сумел использовать свой агрономический дар и стремление осваивать новые направления для расширения ассортимента овощных культур, выращиваемых на Камчатке, работая директором совхоза «Термальный». Там на огромной по тем меркам площади теплиц, отапливаемых подземными термальными водами, выращивались ставшие теперь обычными, а тогда экзотические культуры: огурцы, помидоры, перцы, различная зелень, а также теплолюбивые цветы, которые не росли в открытом грунте. Это был совершенно новый опыт, требовавший иных подходов в работе, даже в организации труда. Ведь в летний полдень температура в теплицах нередко превышала сорок градусов при высокой влажности, работать было очень трудно. Поэтому летом рабочий день начинался около 6 часов утра, продолжался до 10, а затем делался длительный перерыв на период жары, к работе приступали вновь уже в предвечерние часы и работали до 10-11 вечера. Необходимо было также подобрать самоопыляемые сорта овощей, так как пчелы – главные опылители иных сортов, тоже не выдерживали условий теплиц и часто погибали. Большую трудность представляла борьба с многочисленными вредителями растений, особенно, паутинным клещиком, наносившим большой урон урожаю овощей.
Этот опыт пригодился отцу в преклонные годы. Выйдя на пенсию, он продолжал выращивать в домашней теплице роскошные георгины, гладиолусы, хризантемы, пионы, такой насыщенной цветовой гаммы, каких я более не видела на Камчатке, ни в те времена, ни теперь, при всем нынешнем цветочном изобилии. Мой отец умер на семьдесят втором году жизни в 1993 г. после долгой болезни. Эту заметку я посвящаю его памяти, 1 мая 2002 года ему бы исполнилось 80 лет.

О.Н. Селиванова

Селиванов Николай
отставной казак, участник обороны Камчатки в период русско-японской войны, Георгиевский кавалер
" Коснулась русско-японская война и далекой от Маньчжурии Камчатки. Здесь оборону полуострова и города Петропавловска возглавил уездный начальник А.П. Сильницкий — исследователь Дальнего Востока, литератор и этнограф. В апреле 1904 года он провел сбор горожан и объявил им о возможности вторжения японцев на Камчатку. Сход решил создать воинскую дружину из 89 человек. Сильницкий, подсчитав возможности русского населения и камчадалов уезда, решил, что в случае ведения партизанских действии против японских войск можно опереться на две тысячи вооруженных ополченцев. Японские военные появились на Камчатке в самом конце войны. В 20-х числах мая четыре японские шхуны высадили у села Явино, жители которого ушли в горы, десантный отряд из 150 человек под командованием лейтенанта Гундзи с одним полевым орудием. Водрузив в Явино японский флаг, десантники стали грабить село. Тревожное известие вскоре пришло в Петропавловск. Оттуда вышло в Явино небольшое судно с отрядом дружинников под командой прапорщика Жаба. Из Большерецка, отстоявшего от Явино на сто километров, двинулась дружина унтер-офицера Сотникова. В Усть-Озерной оба отряда соединились — всего набралось 88 человек, из них 71 камчадал и 17 русских, преимущественно казаков. [308] 16 июля дружинники неожиданно напали на неприятельский лагерь. Большая часть японцев на шлюпках бежала на стоявшие у берега шхуны, потеряв при этом в бою 32 человека убитыми и ранеными, а лейтенант Гундзи попал в плен. Потери дружинников составили два человека погибшие и несколько раненых. Японцы пытались высаживать десантные отряды и в других селениях Камчатки. В Усть-Большерецке местная дружина во главе с казаком Селивановым отбила нападение, в бою погибли 11 японских солдат. Под Карегой японский десантный отряд потерял 30 солдат убитыми и только пятерым удалось спастись на шхуне. Полной неудачей закончились попытки захватить прибрежные селения Коль, Воровское и Озерное, остров Медный, который успешно защитили местные жители-алеуты. В конце июля к берегам Камчатки подошли крейсера «Сума» и «Идзума» Войдя в Авачинскую бухту, «Сума» обстрелял Петропавловск. Когда японцы убедились, что город не обороняется и пуст (местные жители покинули его), на берег был высажен десант в 200 человек. После этого крейсера ушли к Камандорским островам, но из-за штормовой погоды высаживать там десант не стали. Крейсерский отряд вновь подошел к Петропавловску, и японцы оставили в городе грозное письмо с требованием освободить попавшего в русский плен лейтенанта Гундзи, одного из руководителей Патриотического общества на севере Японских островов. В ходе обороны побережья Камчатки защитники полуострова в конце войны уничтожили 20 японских шхун и до 200 неприятельских солдат и офицеров. Японцы в дальнейшем больше не предпринимали каких-либо военных действий против Камчатского уезда, опасаясь затяжных боевых и партизанских действий со стороны местных жителей — русских и коряков".
Шишов Алексей Васильевич Россия и Япония. История военных конфликтов http://militera.lib.ru/h/shihsov_av/05.html

Селиванов Николай
казак
Награжден Георгиевским крестом 4 ст. за охрану бобровых лежбищ на мысе Лопатка в период русско-японской войны 1904-1905 г. Урядник Камчатской казачьей команды Петр Толстихин, казаки Павел Крупенин, Николай Селиванов, Николай Пинизин, Николай Волынкин, Чудинов, Помазкин – отразили попытки высадки японцев на бобровые лежбища м. Лопатка.
Центральный государственный архив Дальнего Востока, ф. 1044, оп.1, д.129

Но есть еще и такая архивная запись о Николае Селиванове, казачьем пятидесятнике:

В связи с 200-летием присоединения Камчатки к Росии вручена в 1897 году медаль "За усердие".
Центральный Государственный архив Дальнего Востока, ф. 1044, оп.1 д.129

В обороне Камчатки в период руско-японской войны участвовали также:
Селиванов Иван
(Большерецкая дружина) с. Большерецк и Селиванов Иван
(Петропавловскаяй дружина).

Особо проявили себя в боях отец -- отставной казак Александр Максимович и его сын Александр Александрович Селивановы.

Александр Максимович был награжден Георгиевским крестом 3-й степени.

"Хроника русско-японской войны на Камчатке 1904 г.", ЦГА ДВ, ф. 1044, оп.1, д. 82 «Протокол. 1904 г. июня 28-го дня. 10 час. 30 мин. По полудни. Устье р.Апалы. Я, заведывающий обороной западного берега Камчатки от вторжения японских хищников старший унтер-офицер Сотников в присутствии нижеподписавшихся лиц составил настоящий протокол в подтверждение в силу следующих обстоятельств. В 9 час. утра подойдя к табору хищников, японцев, расположившихся на устье р. Апалы, на берегу увидели: около табора сложено в 2-х кучах до 300 кул. Соли, растянут для просушки один невод и у берега в реке стоят 2 японских кунгаса, в одном из них собран невод, только что выбран из реки. Во время подхода к табору мною команде отдан приказ без надобности никто не должен употреблять в дело оружия. И вообще в команде должна быть тишина и спокойствие. Таким образом атаковав табор хищников, по команде «вперед ребята!», японцы выбежали из табора, которые тотчас задержаны, в то время японцы закричали: «типо! Типо! Хае», обнажив кинжалы, которые были у каждого японца и пустились бежать от табора в сторону, видя такой поступок японцев, полагая, что они где нибудь имеют тайно сложенное оружие, а также голос их услышат со шхуны, где неизвестно нам, сколько там находится еще японцев, откуда может быть подана им помощь. Вследствие чего мною по убегающим хищникам тотчас же открыт огонь, а с готовым оружием в руках мы, 6 человек, я, Александр Максимов Селиванов, его сын Александр Селиванов, мещане Иван Ворошилов и Македон Ворошилов и камчадал Иван Панов отправились на шлюпке на шхуну, вооруженных людей, под командою кантониста Ивана Максимова Селиванова разместил в более закрытой местности, по берегу против шхуны и на случай выстрелов со шхуны во время нашего подхода к шхуне Селиванову приказал открыть огонь по шхуне, дабы мы под выстрелами могли вернуться на берег. Входя на шхуну, увидели четырех укрывшихся с саблями японцев, которые тотчас же убиты… Таким образом завладев шхуной, причем оказалось 20 японцев убито. Упромышлено в реке и погружено в шхуну до 12-ти тысяч рыбы «хайка» и «кеты»» (Шхуну «Сие-Мару» сожгли. Участники: большерецкий староста Андр. Бречалов, Павел Логинов, камч. Власий Панов).
ЦГА ДВ, ф. 1044, оп. 1, д. 129

Хроника русско-японской войны на Камчатке 1904 г. ЦГА ДВ, ф. 1044, оп.1, д. 82 «Протокол. 1904 г. июня 28-го дня. 10 час. 30 мин. По полудни. Устье р.Апалы. Я, заведывающий обороной западного берега Камчатки от вторжения японских хищников старший унтер-офицер Сотников в присутствии нижеподписавшихся лиц составил настоящий протокол в подтверждение в силу следующих обстоятельств. В 9 час. утра подойдя к табору хищников, японцев, расположившихся на устье р. Апалы, на берегу увидели: около табора сложено в 2-х кучах до 300 кул. Соли, растянут для просушки один невод и у берега в реке стоят 2 японских кунгаса, в одном из них собран невод, только что выбран из реки. Во время подхода к табору мною команде отдан приказ без надобности никто не должен употреблять в дело оружия. И вообще в команде должна быть тишина и спокойствие. Таким образом атаковав табор хищников, по команде «вперед ребята!», японцы выбежали из табора, которые тотчас задержаны, в то время японцы закричали: «типо! Типо! Хае», обнажив кинжалы, которые были у каждого японца и пустились бежать от табора в сторону, видя такой поступок японцев, полагая, что они где нибудь имеют тайно сложенное оружие, а также голос их услышат со шхуны, где неизвестно нам, сколько там находится еще японцев, откуда может быть подана им помощь. Вследствие чего мною по убегающим хищникам тотчас же открыт огонь, а с готовым оружием в руках мы, 6 человек, я, Александр Максимов Селиванов, его сын Александр Селиванов, мещане Иван Ворошилов и Македон Ворошилов и камчадал Иван Панов отправились на шлюпке на шхуну, вооруженных людей, под командою кантониста Ивана Максимова Селиванова разместил в более закрытой местности, по берегу против шхуны и на случай выстрелов со шхуны во время нашего подхода к шхуне Селиванову приказал открыть огонь по шхуне, дабы мы под выстрелами могли вернуться на берег. Входя на шхуну, увидели четырех укрывшихся с саблями японцев, которые тотчас же убиты… Таким образом завладев шхуной, причем оказалось 20 японцев убито. Упромышлено в реке и погружено в шхуну до 12-ти тысяч рыбы «хайка» и «кеты»» (Шхуну «Сие-Мару» сожгли. Участники: большерецкий староста Андр. Бречалов, Павел Логинов, камч. Власий Панов). ЦГА ДВ ф. 1044, оп.1, д.11 Заведующему обороной Камчатки от начальника Большерецкой дружины Сотникова 6 июня 1905 г. с. Явино …вблизи Явиной и Озерной с 26 мая крейсеруют три японские шхуны, до сего числа, кроме одной о которой я уже имел честь донести…, шхуны крейсеровали очень мористо, а 5 сего июня одна из них 2-х мачтовая, окрашенная в белую краску подошла к р. Озерной, бросив якорь, и остановилась не дальше 2-х верст от устья и спустила шлюпку, постояла около часа, видимо делая свои наблюдения, и затем подняв якорь и поставила паруса, слабым SSW ветром пошла возле берега к Явиной. Я в 9 час. 30 мин. Вечера взял с собой двух камчадалов: Осьминина и Евд. Ятского и казака Нагорного, отправился с ними в разведку; на половине от Явиной к Озерной, т.е. в 6 верстах встретил шхуну, которая продолжала свой тихий ход возле берега вперед к Явиной. Я Осьминина и Ятского послал в Явино с приказанием Явинскому старосте Игнатьеву, чтобы все оставленные мною в охране Явино люди, всего 10 ч., немедленно оделись и с оружием в руках к свету были на берегу моря против Явина, назначив Игнатьеву место куда притти, а сам остался для наблюдения за шхуною; на рассвете шхуна поравнялась с Явиной бросив якорь, опустила паруса и остановилась на 900 шаг., приблизительно, от берега с опущенными на воду шлюпками, предполагаю, с намерением выпустить людей на берег, а остальные две шхуны стоят в море. Имея в виду, что шхуны сегодня же при благоприятной погоде могут соединиться и впустить неравный мне десант, и, по примеру прошлого года пойдут в Явино грабить местных жителей, а нет еще хуже, что могут наделать, определив расстояние, тотчас же был открыт огонь по шхуне, с первых выстрелов японцы подняли парус и отрезали канат якорной веревки отстреливаясь по нашему отряду, но пули их не долетали, японцы видя свое положение, усиливаясь отойти дальше от берега, но огонь из-за закрытого берега был усилен учащенным и японцы бросив шхуну, высадились в шлюпки под прикрытием той же шхуны, оставили шхуну с поднятым якорем и парусами – сами удалились к другим шхунам в море. Пользуясь хорошей погодой, слабым В.З.В. ветром и отчасти туманом на море, взяли с собою того же Нагорного и 4-х камчадал (Вас. Бутина, Мих. Бутина, Вас. Дектярева, Ив. Осьминина – С.В.)… в 9 час. Утра отправился с ними в маленькой шлюпке с готовым оружием взять шхуну приступом…» (японцев в шхуне н
е было, ее пригнали к берегу, чтобы уничтожить, если не разобьет волна – С.В.) (Участники: П. Логинов, Ал. Селиванов, С. Черных, Ал. Сторожев, Ал. Мерлин, Вас. Антонов, Ник. Уваровский, Ев. Ятский). ЦГА ДВ ф. 1044, оп.1, д.11 Заведующему обороной Камчатки от начальника Большерецкой дружины Сотникова (1905 г.) …1 июля мимо Озерной проходили две японские 2-х мачтовые шхуны, окрашены: одна белая, а другая черная, а 2-го июля эти шхуны против устья р. Апала бросили якорь – остановились. Из донесения Голыгинского старосты Бутина видно, что с первых дней стояния со шхуны выезжали японцы на берег в 4-х шлюпках, в большом числе, насчитывалось ло 50 человек. С получением донесения я 8-го сего июля отправился и в 3 часа дня пришел на Апалу, 8 и 9-го на море SN зыбь, а к берегу оказался прибой волны, японцы те дни не съезжали на берег. 10-го утром японцы в 4-х шлюпках съехали, всего до 40 человек, обследовавши противника, с маленьким отрядом, 16-ю молодцов, дружинников, в 2 час. Дня ударил на японцев, стычка продолжалась с 2 до 5 час. Дня, при чем оказалось 18 японцев убито на берегу, а остальные пытались бежать шлюпками, которые на баре реки почти все убиты, могли утти лишь в 2-х наполненных водою – 7 человек, да и те раненые. …по местным условиям отряд пришлось разделить на два отделения. Я с первым занял устье, а вторым Мишланов – залив реки через косу. Во 2-м отделении бой перешел в рукопашную, хотя дружинников было только 7 чел., а японцев – 18, некоторые из них имели ружья. Все японцы – 18 чел. Бросились на 7 чел. Дружинников, но через 1 час были смяты, например, 3 японца бросились на дружинника сел. Апачи Гавриила Панова хотели взять ружье, но Панов много поперенес ударов – ружья е дал, которому молодцкевато явился на выручку Иван Осьминин, который всех японцев уложил наповал. Панову же японцы успели нанести много ударов, разбили лицо и на правой щеке дали две кровавые царапины ножом. Ружье Панова, винчестер 45-70 калибра разбили и на дружинника сел. Явино – Василия Дехтярева – 3 японца, которому японцы нанесли одиннадцать ран нохем: 1 на голове, 3 на левой щеке, 1 на левой руке и 6 ран на спине, кроме того кость левой руки ниже локтя повреждена, на выручку Дехтярева подоспел Голыгинский староста Иван Бутин. Раны Дехтярева и царапины Панова тотчас же промыты и американским гражданином г. Гемен-Краинским сделана надлежащая перевязка, все раны Дехтярева не опасны. При этом считаю долгом доложить … что при этой стычке Голыгинский староста Ив. Бутин, г. Гемен-Краинский и Ив. Осьминин оказывали примерную опытность и стрельбу. Белая шхуна «Фукяо-Мару» -- 139 тогнн, а черная «Коисо-Мару» -- 67 тонн, на черной шхуне, как способной входить в любую реку, имеется одна пушка, команда обеих шхун – 55 человек (сообщено раненым японцем с этой шхуны с._Эндо – С.В.) В 7 час. Дня шхуны снялись, веревки обрубили, а паруса поставили только малые и кливера…» (участники: Ал. Селиванов, Алек. Мишланов, Ив. Бутин, Ив. Осьминин, Вас. Дектярев, Гав. Панов, Ст. Конев, Ф. Конев, Ал. Мерлин, Ег. Мерлин, Вас. Антонов, Пет. Бутин, Пр. Дурынин, Ф. Калтяков, Пав. Мерлин).

Редкий случай -- сразу трое полных тезок -- Селивановы Николаи Николаевичи. А судьба на всех троих одна -- попали под кровавый топор  и сведения о них мы нашли в книги "Жертвы политических репрессий".:

Селиванов Николай Николаевич
1876 г.р. Место рождения: г. Петропавловск-Камчатский; камчадал; образование: малограмотный; б/п; был рыбаком-охотником.; место проживания: Усть-Большерецкий р-н, с. Колпаково Арест: 31.10.1934 Осужд. 22.11.1935 Особое совещание при НКВД СССР. Обв. по ст. 58-2-11 УК РСФСР Приговор: к 1 году гласного контроля по месту жительства. Реаб. 19.02.1990 Реабилитирован заключением прокурора Камчатской обл.

Селиванов Николай Николаевич
1904 г.р. Место рождения: Камчатская обл., Усть-Большерецкий р-н, с. Усть-Большерецк; русский; образование: низшее; б/п; был счетоводом колхоза "Пионер Запада".; место проживания: Усть-Большерецкий р-н, с. Крутогорово Арест: 21.03.1938 Осужд. 10.08.1938 тройка при УНКВД по ДВК. Обв. без предъявления обвинения Приговор: 10 лет. Сведений о дальнейшей судьбе нет.. Реаб. 25.12.1958 Реабилитирован постановлением президиума Камчатского облсуда.

Селиванов Николай Николаевич
1914 г.р. Место рождения: г. Петропавловск-Камчатский; русский; образование: среднее педагогическое; б/п; заведовал начальной школой.; место проживания: Усть-Большерецкий р-н, с. Крутогорово Арест: 07.04.1938 Осужд. 30.09.1939 КОУ НКВД. Приговор: на основании ст. 204-б УПК дело прекращено, из-под стражи освобожден. На момент реабилитации проживал в г. Петропавловск-Камчатский. Реаб. 16.01.1989 Реабилитирован на основании ст. 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР.

Но этими тремя именами список политических жертв сталинского террора на Камчатке не исчерпывается:

Селиванов Василий Максимович
1874 г.р. Место рождения: Камчаткая обл., Усть-Большерецкий р-н, с. Большерецк; русский; образование: малограмотный; б/п; был рыбаком-охотником.; место проживания: Камчаткая обл., Усть-Большерецкий р-н, с. Большерецк Арест: 13.04.1933 Осужд. 01.01.1934 тройка при ПП ОГПУ ДВК. Обв. по ст. 58-2-6-11 УК РСФСР (по т.н. делу "Автономная Камчатка") Расстрел Реаб. 27.04.1957 Реабилитирован определением Военного трибунала ДВО.

Селиванов Георгий Николаевич
1909 г.р. Место рождения: Камчатская обл., Усть-Большерецкий р-н, с. Большерецк; русский; б/п; был ответисполнителем АКО.; место проживания: г. Петропавловск-Камчатский Арест: 04.07.1938 Осужд. 13.02.1940 Усть-Большерецкого РО НКВД. Обв. по ст. 58-2-8-11 УК РСФСР Приговор: на основании ст. 204-б УПК дело прекращено, из-под стражи освобожден. Реаб. 28.11.1989 Реабилитирован постановлением прокурора Камчатской обл.

Селиванов Иннокентий Николаевич
1901 г.р. Место рождения: Камчатская обл., Усть-Большерецкий р-н, с. Кавалерское; камчадал; образование: незаконченное среднее; член ВКП(б); был рыбаком-охотником.; место проживания: Камчатская обл., Усть-Большерецкий р-н, с. Кавалерское Арест: 23.06.1934 Осужд. 04.09.1935 Особое совещание при НКВД СССР. Обв. по ст. 58-2-11 УК РСФСР Приговор: 5 лет. Умер в заключении 22 декабря 1938 г. (Севвостлаг). Реаб. 06.01.1959 Реабилитирован постановлением президиума Камчатского облсуда.

Первые сведения о Селивановых на Камчатке:

Селиванов

1842 г. -- частный командир, зауряд-хорунжий, служит в Тигиле
ЦГА ДВ, ф. 1007, оп.1, д.255

Ирина Николаевна Селиванова

Камчатская ветвь Селивановых
Семейная история
Документальный очерк

Историю любой страны можно «разложить» по фамилиям. В книге Сергея Вахрина «Тайны камчатских фамилий» сделана такая попытка – через судьбы почти шестисот представителей камчатских родов показать историю не только Камчатки, но и России последних трехсот лет. Эта работа вдохновила и меня на более глубокое изучение и исследование камчатского рода Селивановых, к которому я принадлежу.
Имя нашего рода произошло от канонического имени Селиван (из лат. Silvanus – “бог лесов”). Селиваном нарекли вновь обращенного (крещеного) татарина Кичибея, пришедшего на службу к рязанскому князю после взятия Казани еще в XVI веке. Как записано в истории, мой татарский пращур оказался хорошим воином, стал боярином, а его потомки за то, что верой и правдой служили отечеству – дворянами.
Селивановы – роды дворянские, записаны в Родословные книги Рязанской Тамбовской, Пензенской и Воронежской губерний. Но было это так давно, что сейчас не найти конца той ниточки к дальним прародителям. Порастерялась, порастратилась память о предках… Что говорить о пращурах Селивановых, если про родного деда по отцовской линии, о его воинской доблести в русско-японской войне 1904 – 1905 гг. я узнала почти через сто лет после его смерти и через десять лет после смерти отца.
Узнала из книг и свидетельств, архивных документов, книг путешественников и исследователей Камчатки, собирала по крупицам сама и с помощью специалистов отдела краеведения Камчатской краевой научной библиотеки им. С.П. Крашенинникова. Дед умер от черной оспы в 1919 году, когда моему отцу было пять лет. Из рассказов матери, от старших братьев и сестер он знал, что его отец служил в казачьих войсках.
Но обо всем этом наш отец – Николай Николаевич Селиванов (1914 – 1993) своим дочерям не рассказывал. А в архивных документах 1930-х годов, в анкетах отца, его братьев и сестер нет и намека на то, что они дети отставного казака. В них Селивановы по социальному происхождению или крестьяне (середняки), или дети торговца (иногда добавлено крупного торговца), или кулака. По национальности они то русские, то камчадалы.
Объяснить это можно, на мой взгляд, тем, что с 1920-х годов советская власть осуществляла ликвидацию «казачества, как особой экономической и этнографической группы». «Все казаки рассматривались советским правительством как неблагонадежные и социально-опасные элементы»1. Как показала история нашей семьи, к «опасным» относили и детей казаков.
Сегодня казачество реабилитировано, и я открыто могу сказать, что являюсь внучкой камчатского казака. Одно печалит, что и через 90 лет документы о репрессированных родственниках доступны их наследникам только в усеченном виде.

Большерецкий мальчик и шведы

Лето в 1991 году в Петропавловске-Камчатском начиналось с праздников. Торжественно отмечалось 250-летие открытия Аляски. В 1741 году 16 июля корабли Беринга и Чирикова подошли к Америке. Была открыта Аляска – Русская Америка, а путь к ней шел отсюда, с Камчатки!
…В 1991 году произошло еще одно событие – «открытие» Камчатки «американцами». До этого Камчатка, как пограничная зона, была совершенно недоступна ни американцам, ни любому другому иностранцу. В феврале 1991 г. Петропавловск-Камчатский посетила первая делегация американцев с Аляски. Летом – еще одна группа. Оказалось, не только американцы устремились на Камчатку.
Телефон звонил в квартире камчадала, моего отца Николая Николаевича Селиванова:
– Ваш телефон мне дали в Краеведческом музее, – в трубке слышался взволнованный женский голос. – Я журналистка из Швеции Елена Нильсон, ищу свидетелей научной экспедиции шведского путешественника Стена Бергмана в 1920-х годах. Мне сказали, что Николай Николаевич Селиванов знал его. Он может мне дать интервью? Я искала свидетелей месяц, а узнала про господина Селиванов только накануне отъезда. Я прошу вас, примите меня, я завтра улетаю….
Подростки с. Большерецк накануне переезда села.
Николай Селиванов (в центре). Около 1928 г.

Хелена спешила убедить свою собеседницу – жену Селиванова Фаину Георгиевну.
– Он плохо себя чувствует, – остужала пыл журналистки Фаина Георгиевна. Но в конце концов вняла просьбе иностранки и пригласила ее в гости.
Неожиданно отец заупрямился:
– Поправлюсь... Тогда пусть и приходит. – Однако жена и младшая дочь его уговорили.
За сутки до прихода иностранной гости, в доме царил переполох – генеральная уборка и подготовка к приему… Шутка ли, журналистка из далекой Швеции придет!
Большая комната, где собирались принять гостью, была критически осмотрена, и хозяйки пришли к выводу, что в таком виде иностранке ее показывать нельзя. Из квартиры старшей дочери Натальи Селивановой принесли тяжелый огромный ковер и уложили на пол вместо старенького паласа, переставили мебель, из другой комнаты принесли журнальный столик с креслами…
Фаина Георгиевна стряпала на кухне: лепила вареники с вишней, купленной втридорога на рынке. Решили, что этим удивят гостью больше, чем рыбой и традиционной икрой, ведь шведка уже месяц на Камчатке.
В назначенное время в дом явилась маленькая худенькая девушка, она довольно хорошо владела русским языком. Но тут случилось непредвиденное. Отец, еще накануне согласившись дать интервью, наотрез отказался выйти к иностранке. Как мы ни уговаривали, он не переставал артачиться.
Договорились, что Хелена будет задавать вопрос, дочь – пересказывать его отцу и передавать ответ журналистке, а та – записывать на диктофон. Так я и бегала из комнаты в комнату, стараясь не упустить все детали отцовских воспоминаний. Но, как в детской игре «испорченная почта», особенности лексики отца утрачивались из моего пересказа, хотя я старалась.
– А почему она не нашла, – и отец назвал фамилию большерецкого проводника Бергмана (увы, я ее не запомнила). – Он еще живой. А я что? Я был мальчишкой, мне было всего восемь лет… Помню всякую глупость.
… Шведская экспедиция во главе со Стеном Бергманом прибыла на Камчатку, когда шла гражданская война. Исследователи побывали в десятках селений, преодолели сотни километров за два года (1920 – 1922), ими сделаны уникальные фотографии, на которых запечатлены жители полуострова, их занятия и быт. В том числе Большерецка, в котором еще сохранялись традиции прошлого и общинный уклад жизни старинного села, бывшей столицы Камчатки. В Большерецке в то время проживало преимущественно русско-казачье население. Советская власть только-только утверждалась, а до «переезда» Большерецка было почти десять лет. В 1931 году на другом месте началась новая история старого Большерецка, уже под именем – село Ковалерское.

Агафья Михайловна Селиванова (Винокурова) с сыном
Георгием. 1931 г.

Именно в этих местах на западном побережье Камчатки в основном и проживали представители камчатской ветви рода Селивановых.
Шведская экспедиция после исследования юго-западного побережья Камчатки (здесь ее сопровождал и краевед П.Т. Новограбленов) из Большерецка направлялась вглубь полуострова через село Апачи, мимо источников, на которых камчадалы издавна лечили «рубленые и рваные раны».
В разгаре стояла летняя страда, старшие сыновья и дочери Агафьи Михайловны Селивановой были заняты на сенокосе и заготовке рыбы. Младший Колька поранил ногу косой. Агафья Михайловна уговорила проводника взять мальчика с собой. Так мальчик познакомился со шведами.
Ехали на лошадях. Все шесть иностранцев были светловолосые, высокорослые, одеты в невиданные мальчиком одежды – ком-би-не-зоны, говорили не на японском языке, который мальчику был знаком. Привлекали внимание и необыкновенные вещи, которые они вытаскивали из своих мешков, а особенно фотоаппарат…
Однажды на привале Колька пошел вслед за двумя «мужиками» в кусты, чтобы справить нужду, и был потрясен… Покраснев, как лощавый кижуч, он выскочил из кустов, забыв о своих намерениях. Два мужика… оказались женщинами.
Мальчик никогда не видел женщин, одетых так же, как мужчины, коротко стриженных, к тому же курящих. Большерецкие женщины ходили в длинных юбках, девушки носили косы или закручивали волосы и покрывали их косынками, женщины короной укладывали косы на голове.
Эта история рассмешила шведскую журналистку, о курьезном случае и судьбе Н. Селиванова в целом она написала в очерке, опубликованном в шведской газете Svenska dagbladet (12 июня 1992 г.), а потом включила в моем пересказе в документальный фильм, посвященный Бергману. После этой встречи я стала записывать воспоминания своих родителей.
… Вернулся с Апачинских ключей мальчик здоровым. Агафья Михайловна прижала сына к груди, Николай был так похож на мужа, которого три года назад похоронили. И перед глазами встала картина того страшного года.

Черная оспа

…Николай Ильич здоровьем был крепок, в 1919 ему бы исполнилось 65 лет. Высокого роста, выносливый, отличный охотник! В зиму 1919 года, как только появилась на Манаковой (река) шуга, закончили ловить гольца, заготовили кижуча, и река встала, охотники потянулись в лес. Ильич, нагрузив нарты юколой для собак и охотничьим снаряжением, отправился промышлять соболя в сторону Опальской сопки – красивейшего вулкана, что южнее Большерецка.
Пока Николая Ильича не было, большая беда пришла в Большерецк, и на Камчатку – эпидемия черной оспы.
Страшная болезнь, не единожды косившая население Камчатки, в этот раз пришла с прибрежной косы недалеко от Большерецка. Охотское море, принимавшее воды Большой реки, в пятидесяти километрах от устья которой стоял Большерецк, словно играя с ней, сотни лет намывало песчаную гряду, которая мешала реке войти в море. Море удлиняло и удлиняло косу, а Большая спокойно несла свои воды вдоль, и все-таки впадала в него. Эта песчаная коса (кошка), исхлестанная и утрамбованная волнами сурового моря до сих пор тянется более 30 км и является лучшим местом для ловли рыбы.
После поражения России в войне с Японией (1904 – 1905) здесь стали хозяйничать японцы. 52 рыбных участка на Западном побережье Камчатского полуострова были отданы в концессии японским добытчикам и переработчикам рыбы. «На западном берегу Охотского моря на одном из японских рыбзаводов заболел черной оспой и умер японец, – вспоминал православный миссионер Нестор (Анисимов). – Рыбопромышленники втиснули труп в пустую бочку, забили ее и поставили вместе с другими бочками, наполненными рыбой. Это и послужило причиной быстрого распространения эпидемии по всей Камчатке».2 Так или иначе, эпидемия черной оспы 1919 – 1920 гг. выкосила тысячи ительменов, камчадалов, коряков, ламутов, унесла жизни многих большерецких жителей.
Николай Ильич о начале эпидемии не знал. Он подкатил к родному дому, расположенному в центре села недалеко от церкви на собачьей упряжке уже в темноте. В Большерецке было гнетуще тихо и темно. Но он этого не заметил. Изголодавшийся, промерзший за несколько недель изнурительной охоты за ценным, но хитрым зверьком, он спешил домой…
В это время власти объявили карантин, въезжать в село было строго запрещено. «Взметнулась над селом страшная болезнь – черная оспа. Косила людей, словно косой. То над одним, то над другим домом печально повисали черные полотнища – вестники побывавшей здесь смерти»3, – писала о тех событиях представительница породненного с Селивановыми рода Логиновых – Евдокия Лангбурд.
Два года свирепствовала оспа и наконец успокоилась.
В Большерецке из оставшихся 185 постоянных жителей в 1920 – 1925 гг более пятидесяти человек носили фамилию Селивановы, из тридцати жилых домов восемь принадлежали Селивановым.
Одни старшие Селивановы были по отчеству Ильичи, другие – Максимовичи. Покойный Николай Ильич Селиванов (1854 – 1919) был в указанные годы старшим в роду. Имел брата Александра Ильича (1857 г.р.) и сестер: Неонилу Ильиничну (1864 г.р.) и Любовь Ильиничну (1866 г.р.). Это подтверждает запись в книге Большерецкой церкви Успения Пресвятой Богородицы, сделанная священником Григорием Коллеговым, совершившим таинство крещения в 1896 году Виринеи Николаевны Селивановой, дочери Николая Ильича. «Льготный казак Николай Ильич Селиванов и его законная жена Асинефа Иоанновна, оба православного вероисповедания. При этом присутствовали брат Николая Ильича Александр (39 лет) и сестра их Неонила (32 г.). Восприемники (крестные) были льготный казак Павел Максимович Селиванов и его жена Дарья Фаветовна Селиванова».
В свою очередь, у Павла Максимовича Селиванова были братья Александр, Иван и Василий. Василий Максимович Селиванов был казачьим урядником, то есть унтер-офицером.
Предполагаю, что Ильичи и Максимовичи были двоюродными братьями и сестрами, а их родители – родными.
Об отце Николая Ильича – Илье Селиванове пока ничего неизвестно, как и о Максиме Селиванове. Известно, что в 1842 году частным командиром, зауряд-хорунжим в Тигиле4, расположенном севернее Большерецка, служил Селиванов (имя неизвестно). Возможно, именно о нем упоминает бывший чиновник Департамента внешней торговли, писатель-беллетрист В. Войтъ: «… Очень много медведей водилось в то время на Камчатке … Был пример, когда казак по имени Селиванов в одну зиму убил 52 медведя».5
«Первым из представителей этой фамилии в документах начала XVIII-го столетия назван служивый казак Агафон Селиванов и гренадер Стефан Силиванов (умерший от ран, полученных при штурме Нижнекамчатского острога, захваченного камчадалами в период Харчинского бунта 1731 г.)».
В начале и середине XIX века на западном побережье Камчатки проживало немало казаков, их родных, детей и жен, носивших фамилию Селивановы. Они были одного корня, и пока можно только предположить, что Агафон и Стефан были родоначальниками камчатской ветви рода Селивановых.

СЕМЬЯ КАЗАКА

В научном отчете другого путешественника и известного на Камчатке врача и естествоиспытателя В.Н. Тюшова уже упоминается Николай Ильич Селиванов. Мой дед был у доктора проводником. Николай Ильич хорошо знал юго-запад Камчатки. Доктор Тюшов пишет о Селиванове, как об опытном охотнике и описывает случай, как они переходили речку Амчигачеву (совр. Амчигача)6.
Упоминания о моих прадедах и дедах в трудах исследователей Камчатки говорят о том, что предки мои были людьми уважаемыми и хорошо знавшими свои края, соответствовали своей фамилии.
Имеются свидетельства камчатских писателей-документалистов, которые рассказывают о Селивановых, как о людях добрых и порядочных. Эти воспоминания особенно волнуют. Благодаря им, я как в машине времени «погружаюсь» в прошлое на сто с лишним лет и ярко, как живых, представляю родников в уже не существующем древнем большерецком селении.
Другой «машиной времени» являются архивные документы. Когда я знакомилась с делом отца по обвинению его по ст. 58-10 УК РСФСР, с помощью которой осуществляли политические репрессии, у меня учащенно билось сердце и дрожали руки.
Итак, старшие из Селивановых Николай Ильич и Александр Максимович в конце XIX века были уже льготными казаками Петропавловской казачьей команды, отслужившими действительную службу.
Льготными казаками называли тех, кто служил в третьем периоде казачьей службы. По закону 1875 г. казачья служба длилась 20 лет (с 18 лет), делилась на четыре периода: подготовительного разряда – 3 года, действительной службы – 4 года, льготной службы – 8 лет и запаса – 5 лет.
Ежегодно льготных казаков отправляли на службу на несколько месяцев, чаще всего летом, охранять заповедные места, лежбища морских животных, места рунного хода лососевых от иностранных браконьеров, чаще всего японцев. В остальное время года казаки занимались охотой, рыболовством и другими промыслами, чтобы прокормить свои семьи.
В 1897 году служивым из Большерецка приказали явиться в Гавань, так тогда называли Петропавловск. В Петропавловском порту казаков посадили на судно, груженное оружием, порохом, патронами, палатками, продуктами, всем необходимым для походной жизни на острове.
Судно вышло из Петропавловска в Тихий океан и направилось на острова Беринга и Медный. Два-три месяца, пока шел окот морских млекопитающих и малыши «поднимались» на ласты, казаки охраняли их от японских, американских и иных браконьеров. Это было время неограниченного хищнического истребления морских животных. За полтора столетия со дня открытия Командорских островов 2-й Камчатской экспедицией из миллионного стада морских животных сохранилось около 15 тысяч. Американцы, японцы, русские, как только на прибрежных скалистых берегах Командорских островов появлялись котики, каланы, тюлени, на сотнях лодках и шхунах устремлялись за легкой добычей. Браконьеры понимали только «язык» казачьих берданок и карабинов.
Когда вышли из бухты, началась сильная качка, но Ильичу это было не впервой, на Командорах он был уже не раз.
– Как там, в Большерецке Асинефа управляется с Иваном и Виринеей? – подумал Ильич о жене и детях.
Казаков в Гавани провожали торжественно. Многим из них накануне вручили серебряные медали «За усердие»7 в честь 200-летия присоединения Камчатки к Российской империи, которое отмечали в 1896 году. Он взглянул на прикрепленную на бешмете сверкающую серебром награду. На одной ее стороне изображен профиль императора и написано: «Николай II Император и самодержец Всероссийский», на оборотной – «За усердие», обрамленное полувеночком.
Перед отплытием на острова казаков сфотографировали.
Коллективный снимок казачьей Петропавловской команды хранится в Камчатском краеведческом музее. Среди них и пятидесятник Николай Ильич Селиванов. Но разве найдешь среди них деда?! Ведь фотографий в семье Николая Ильича не сохранилось.
Еще ему была преподнесена котиковая шуба – царский подарок. В те годы шубы из котикового меха очень ценились.
… Вернулся Николай Ильич в Большерецк через два месяца с подарками для детей и жены, привез и котиковую шубу. Хотя в Большерецке в то время проживали преимущественно русские, мужчины таких шуб не носили. Когда отправлялись на охоту или зимнюю рыбалку, предпочитали одежду, сшитую из меха оленя: на ноги надевали торбаса, наколенники, штаны, сверху кухлянку, малахаи, которые искусно шили ительменки, камчадалки и корячки, или ходили в тулупах. Одежда была легкой, теплой и удобной. Летом мужчины носили русские рубахи с воротником стойкой и разрезом посредине, в сапогах. Николай Ильич казачий мундир берег, надевал только по случаю.
Хозяина встречал дом, полный гостей. Соседи, братья и сестры Ильича. Поздравляли с наградой, любовались на шубу «с царского плеча». Ильич примеряя, посмеивался: «Ну куда я таким барином выйду…». Когда гости ушли, попросил Асинефу убрать подарок. Жена уложила шубу в мешок и унесла в балаган для сохранности от вездесущих мышей.
В 1899 году в дом Селиванова пришло первое горе. Умерла жена и хозяйка
Асинефа Иоанновна (1872 – 1899). Прожила всего-ничего 27 годочков. Николай Ильич остался с шестилетним сыном Иваном (1893 – 1948) и трехлетней дочерью Виринеей (1896 – 1955). Старший уже многое понимал, а малышка все звала и звала маму…
Второй женой Николая Ильича стала дочь мещан селения Старый Острог (ныне г. Елизово) Михаила Григорьевича и Юлии Георгиевны Винокуровых – 21-летняя Агафья, вторая по старшинству из семерых детей Винокуровых. Вдовцу-жениху – было 45 лет.
Семейная история не сохранила рассказов о встрече и знакомстве с Агафьей, и почему молодая девушка вышла замуж за вдовца. Возможно, он знал эту семью, когда по службе бывал в Старом Остроге, и она ему полюбилась. Возможно, это был выгодный брак для небогатой мещанской семьи.
Николай Ильич послал сватов в дом Винокуровых. А вскоре и сам, надев казачий бешмет и пристегнув медаль «За усердие», явился в дом невесты. Получив родительское благословение и сыграв свадьбу, он увез Агафью в Большерецк.
Молодая жена стала матерью для детей Николая, и, родив своих, никогда не делала разницы между ними. Агафья сразу окунулась в заботы по уходу за малолетними Иваном и Виринеей и по ведению большого хозяйства. В 1901 году у них с Николаем родился первенец, которого назвали Иннокентием.
Николай Ильич и Агафья Михайловна прожили дружно двадцать лет. Агафья родила шестерых детей, подняла восьмерых. В сорок один год овдовела, осталась с пятью несовершеннолетними детьми.
За Иннокентием после пятилетнего перерыва родились дочь Людмила (1906 – 1960), Мария (1908 – 1941), Георгий (1909 – 1977), Николай (1914 – 1993) и Илья (1914 – 1985). Главе семьи, когда началась русско-японская война, было пятьдесят лет.
– Ну что, Агафья, снова тебе одной управляться, япошки обнаглели. Разбили наш флот под Порт-Артуром и думают, что теперь будут хозяйничать и у нас, – говорил Ильич жене, собираясь в очередной поход. – Отправляют нас к мысу Лопатка, теперь поближе к дому, на лежбища.
Ближе к мысу Лопатка на оконечности полуострова на удобных скалистых берегах морские котики «устраивали» раз в год родильные площадки. Японские рыбаки и до войны приплывали с Курильских островов, ловили рыбу в реках Камчатки, били морских животных. А когда Япония разгромила Российский флот и стала теснить российские сухопутные силы в Манчжурии, японские рыбаки на рыболовецких шхунах нагло высаживались в рыбных местах, местах лежбищ котиков, варварски бесчинствовали. Порт-Артур еще отражал атаки японцев, впереди еще было Цусимское сражение, в котором погибла Тихоокеанская эскадра русского флота. И теперь и на Камчатке ожидали и вооруженные японские десанты. И долго ждать не пришлось.
Вернулся из этого похода Николай Ильич живым и здоровым, а вскоре пришла и первая боевая награда – Георгиевский крест 4-й ст. за охрану бобровых лежбищ на мысе Лопатка в период русско-японской войны 1904 – 1905.
«Урядник Камчатской казачьей команды Петр Толстихин, казаки Петр Крупенин, Николай Селиванов, Николай Пинизин, Николай Волынкин, Чудинов, Помазкин – отразили попытки высадки японцев на бобровые лежбища м. Лопатка».8
РУССКО-ЯПОНСКАЯ ВОЙНА
О нападении японских военных кораблей на Российский флот, о начале войны с Японией в Большерецке узнали в конце февраля 1904 года. Телеграфа в Большерецке не было. Весь 1904 год приносил тревожные сообщения о поражениях русского флота.
– Ну, Агафьюшка, – прощался снова Николай Ильич с женой, – оставляю тебя одну с детьми. До Большерецка японцы, конечно, не дойдут, вы тут не волнуйтесь…
…На площади у церкви собрались большерецкие казаки и ополченцы. Были тут его родной брат Александр и двоюродные братья Александр, Павел и Василий (Максимычи) Селивановы, другие односельчане.
В мае 1904 г. началась высадка японцев на камчатский берег.
Первая схватка произошла на реке Большой, где дружинники под командованием казака Селиванова на ботах атаковали японскую шхуну и сожгли ее. Во второй половине мая были уничтожены еще четыре шхуны в реках Колпаковой, Облуковиной, расположенных севернее Большерецка на побережье.
…По апрельскому насту в 1905 году прибыл гонец «с полетучкой» (донесение) от уездного начальника А.П. Сильницкого, а вскоре обозом на собачьих упряжках привезли из Гавани берданки. У казаков оружие было, но самих-то казаков в Большерецке было немного, человек семнадцать. В Петропавловске решено было набирать ополчение. Берданки предназначались для местного населения, в большинстве своем отличных охотников, вооруженных винчестерами. Патронов для них было мало.
«Коснулась русско-японская война и далекой от Маньчжурии Камчатки. Здесь оборону полуострова и города Петропавловска возглавил уездный начальник А.П. Сильницкий – исследователь Дальнего Востока, литератор и этнограф, – описывал оборону Камчатки военный историк А.В. Шишов в фундаментальном труде «Япония и Россия»9. – В апреле 1904 года он [А.П. Сильницкий] провел сбор горожан и объявил им о возможности вторжения японцев на Камчатку. Сход решил создать воинскую дружину из 89 человек. Сильницкий, подсчитав возможности русского населения и камчадалов уезда, решил, что в случае ведения партизанских действии против японских войск можно опереться на две тысячи вооруженных ополченцев». По переписи населения в 1901 году на Камчатке проживало 8683 человека (Авт.).
«В 20-х числах мая (1905) четыре японские шхуны высадились у села Явино, жители которого ушли в горы – десантный отряд из 150 человек под командованием лейтенанта Гундзи с одним полевым орудием. Водрузив в Явино японский флаг, десантники стали грабить село».
Тревожное известие вскоре пришло в Петропавловск. Оттуда вышло в Явино небольшое судно с отрядом дружинников под командой прапорщика Жабы. Из Большерецка, отстоявшего от Явино на сто километров, двинулась дружина унтер-офицера Сотникова. В Усть-Озерной оба отряда соединились – всего набралось 88 человек, из них 71 камчадал и 17 русских, преимущественно казаков.
16 июля дружинники неожиданно напали на неприятельский лагерь. Большая часть японцев на шлюпках бежала на стоявшие у берега шхуны, потеряв при этом в бою 32 человека убитыми и раненными, а лейтенант Гундзи попал в плен. Потери дружинников составили: два человека погибшие и несколько раненных.
Японцы пытались высаживать десантные отряды и в других селениях Камчатки. В Усть-Большерецке местная дружина во главе с казаком Селивановым отбила нападение, в бою погибли 11 японских солдат. Под Карагой японский десантный отряд потерял 30 солдат, и только пятерым удалось спастись на шхуне. Полной неудачей закончились попытки захватить прибрежные селения Коль, Воровское и Озерное, остров Медный, который успешно защитили местные жители – алеуты.
В конце июля к берегам Камчатки подошли крейсеры «Сума» и «Идзума» Войдя в Авачинскую бухту, «Сума» обстрелял Петропавловск. Когда японцы убедились, что город не обороняется и пуст (местные жители покинули его), на берег был высажен десант в 200 человек. После этого крейсеры ушли к Командорским островам, но из-за штормовой погоды высаживать десант не стали. Крейсерский отряд вновь подошел к Петропавловску, и японцы оставили в городе грозное письмо с требованием освободить попавшего в русский плен лейтенанта Гундзи, одного из руководителей патриотического общества на севере Японских островов.
В ходе обороны побережья Камчатки защитники полуострова в конце войны уничтожили 20 японских шхун и до 200 неприятельских солдат и офицеров. Японцы в дальнейшем больше не предпринимали каких-либо военных действий против Камчатского уезда, опасаясь затяжных боевых и партизанских действий со стороны местных жителей – русских и коряков».10
В истории русско-японской войны успешное отражение камчадалами японских десантов, был хотя и нерешающим, но положительным фактом на фоне полного поражения русской армии и гибели русского флота. Малочисленные казаки, поддержанные ополченцами, защитили свою родину, в их числе были казаки Селивановы.
За участие в русско-японской войне Н.И. Селиванов был награжден Георгиевским крестом 4 степени, но в 2013 г. в Санкт-Петербурге выяснилось, что за отражение японских десантов, он был награжден вторым Георгиевским крестом 3-й степени (до 1913 года он назывался Знаком отличия военного ордена). Как известно, его двоюродный брат Александр Максимович Селиванов с сыном Александром, а также Иван Максимович Селиванов особенно отличились в схватках с японцами. Они также были награждены Георгиевскими крестами.
Награды в семье не сохранились (только известны номера ордена), ведь это были атрибуты Российской империи и российского казачества (и не только) – их переплавляли тоннами, как рассказывал мне известный петербургский коллекционер.

Большерецкие времена (1906 -1932)

Дом Николая Ильича стоял рядом с домом Сторожевских, недалеко от церкви и школы. Рядом с домом Николая Ильича построился его старший сын Иван, взявший в жены дочь большерецкого крестьянина Власия Ивановича Кравченко – Ольгу.
Оба селивановских дома располагались в центре старого села. «Отсюда открывался красивый вид на церковь, стоящую на пригорке. На площади расположились лавки купцов. Большая, чуринская, поменьше – местных купцов. Площадь окружали дома довольно богатые и просторные, с большими окнами, нарядными крылечками, большими дворами, полными скота. Когда приезжали знатные гости, то им в первую очередь показывали эти дома.
Однажды в Большерецк приехал родственник богатого торговца Чурина.
– О, эти дома мне знакомы, – сказал гость. – Я уже был приглашен в очень приличный дом Селивановых». 11 Речь о доме Николая Ильича, а Максимовичи на окраине села на берегу Манаковой.
Сельская молодежь нередко устраивала в доме Селивановых вечерки.
«А по субботним и воскресным вечерам – в доме тишина. Девки, нарядившись в обновки, шли на вечерки, – описывает жизнь Большерецка, основываясь на воспоминаниях своих тетушек Евдокия Логинова (Ландбурд). – Вечерку ныне устроили у Селивановых. У них горница просторная, а главное – они тоже граммофон купили, а логиновские девицы новые пластинки привезли. Пашенька модные танцы с ними разучила: краковяк, польку-бабочку».12
– У нас в доме была необыкновенно яркая керосиновая лампа, «трехлинейка», – вспоминал Николай Николаевич Селиванов. – Фитили у нее располагались не в два, а в три ряда.
Сегодня благодаря писателю Д.П. Логинову, можно получить представление о том, каким движимым и недвижимым имуществом владели Селивановы и другие жители Большерецка в те годы13. Бросается в глаза, что не было особого социального расслоения, во всяком случае в этом селе, если судить по количеству амбаров, балаганов, бань, собачьи упряжек, дойных коров, лошадей и другого имущества, которым владели большереченцы (1920 – 1925). Почти у каждого хозяина были дойные коровы: минимум – одна, максимум – три, не считая молодняка. Из 34 владельцев усадеб лишь у шестерых не было амбаров. Лошадьми владели 23 хозяина из тридцати четырех, это более 68 процентов. Однако надо учитывать, что тогда лошадей из-за отсутствия дорог использовали как гужевой транспорт значительно реже, чем собак. Не имели имущества в селе пристав, священник, учитель…
«Николай Ильича имел просторный дом, два амбара, баню, упряжку собак, две дойные коровы, лошадь. Сын Иван владел таким же имуществом».14
Старшую дочь Виринею выдали замуж за Константина Ильича Панова.
А через десять лет в протоколе судебного заседания от 10 июля 1939 года о классовой принадлежности Н.Н. Селиванова, сообщалось: «Селиванов происходит из крестьянских середняков, местный житель, был … в броне, имел три добрых коровы, 5 лошадей. Всего с молодняком – 12 голов, собак 25 штук, два дома, два бата (лодки), один амбар, один балаган для юколы»10.
Здесь неточность: это принадлежало братьям Селивановым. Николай Николаевич в эти годы учительствовал в Колпаково и хозяйство не вел.


Учитель Н.Н. Селиванов со своими учениками.

Селивановы материального благополучия добились тяжелым трудом и нелегкой службой в казачьих войсках. Уйдя в отставку, казаки занимались рыболовством, охотой. Н.И. Селиванов кроме этого занимался торговлей. В тяжелых условиях на нартах доставляя продукты и необходимые товары в дальние поселки. Работников не нанимали. Работали с мужем его родной сестры Константином Петровичем Логиновым.
Дети росли умные и трудолюбивые. Николай Ильич Селиванов заботился, чтобы они получали образование. Если Иван закончил только начальную школу, то Иннокентий после окончания семилетки в Петропавловске (в школе преподавал П.Т. Новограбленов), учился во Владивостоке в учительской семинарии (1917 – 1918), и только революционные события в Приморье помешали ее закончить.
Дочери замуж выходили по любви. Людмила вышла за Георгия Михайловича Коллегова, бывшего дьякона большерецкой церкви.
Младшая Мария Николаевна вышла за Петра Сторожевского.
Советская власть расправляла крылья над всей Камчаткой, учиться стало модно, и молодым такая возможность предоставлялась.
Николай Селиванов окончил начальную школу в Большерецке, а семилетку – в Петропавловске. Активному комсомольцу (с 1928 г.) предложили продолжить учебу в Высшей школе комсомольского состава в Хабаровске. В 1930 году Агафья Михайловна благословила и собрала Николая в дорогу. Сын впервые отправлялся в такой дальний путь. До Петропавловска Николай добрался на лошади, там несколько дней ждал пароход. Пять дней плыл на пароходе до Владивостока, потом ехал по железной дороге до Хабаровска и через полмесяца был на месте:
– А школу перевели в Москву. Вам разве не сообщили? – удивились в отделе кадров. – Поезжайте в Москву, раз у вас есть направление.
«Хорошо сказано», – подумал паренек, ведь денег было только в один конец. Не только до Москвы – вернуться во Владивосток едва хватит…
Во Владивостоке он бродил по порту в поисках работы. Удача, а может, судьба улыбнулась юноше.
– Николай! – окликнул его кто-то.
Он обернулся и увидел своего учителя Прокопия Трифоновича Новограбленова, у которого учился в Петропавловской семилетней школе. Новограбленов не только учил детей, но был страстным краеведом, изучал Камчатку.
– Ты что тут делаешь? Что такой унылый? – спросил Прокопий Трифонович.
– Приехал учиться, – ответил Николай и рассказал, как ему не повезло.
– Что собираешься делать?
– Не знаю, не решил.
– Не хочешь стать учителем? В Петропавловске Педагогический техникум открывают. Возвращайся домой, педагоги на Камчатке очень нужны.

Н.Н. Селиванов с учениками. Петропавловск-Камчатский, школа №14 на Ленинградской
ул., 1952 - 1957 гг.
Николай заколебался, ему хотелось вернуться домой, но как сказать, что у него нет денег…
Будто догадавшись, учитель сказал:
– Чего тут думать?! Пойдем, купим билеты, пароход завтра отходит.
Таким образом через два года (в 1932 г.) в селе Пымта (Немтик) Соболевского района появился 18-летний учитель русского языка и истории Николай Николаевич Селиванов. Напрасно сегодня искать это село на карте западного побережья Камчатки, оно, как и Пымтинский рыбокомбинат, появившись в 1933 году (официально), было упразднено в 1977 году.
А в 1937 году, когда Николаю было 23 года, его назначили заведующим школой-интернатом Крутогоровского рыбкомбината АКО. В те годы в селе Крутогорово проживало около трехсот человек, в школе-интернате учились и жили и дети из ближайших поселков. Школа располагалась на 5-й базе.
... К началу 1930-х годов почти все дети Агафьи Михайловны Селивановой стали самостоятельными. Самый младший Илья тоже определился в выборе своей будущей профессии, решил стать учителем, как брат Николай.
Агафья Михайловна после переезда в Ковалерское вступила в колхоз, который возглавлял их сельчанин Александр Ворошилов. Да и свою личную судьбу устроила, вышла замуж за Бречалова. На единственной фотографии, сохранившей образ бабушки Агафьи Михайловны, она запечатлена рядом с сыном Георгием. На обороте фотокарточки написано: «Родной маме. I обл. съезд делегатов. Ваши успехи показали в Области родной Камчатки, на полях кол-за ударные стахановские темпы. Люблю родную маму, и будут любить все наши родники*»(* родные, обл.). Год не указан, но учитывая, что Георгий 1909 г.р., это могло быть в 1930-е годы. Георгий работал в Петропавловске в АКО экспедитором.
Иннокентий после смерти отца заменил Николаю и Илье отца, следил за их учебой и жили они у него в доме. У Иннокентия к тому времени была семья, жена Елена Демьяновна Панова и трое детей. В 1922-м Иннокентия выбрали секретарем сельревкома Большерецка, а в 1928-м году – председателем Усть-Большерецкого райисполкома. Иннокентий вступил в партию большевиков в 1929 г., когда по всей Камчатке коммунистов было чуть больше трехсот человек.
Агафье принесли газету, в которой писали про сына:
«На первой конференции камчатских коммунистов 10-15 января 1930 г. Иннокентий выступил против хищнического истребления соболя: «Делегат Усть-Большерецкого района камчадал И.Н. Селиванов подчеркнул, что в целях охраны ценнейшего камчатского соболя надо в будущем применять какие-то сильные меры, вплоть до уголовных… Нужно ввести какую-то систему регистрации пушнины и применять разные меры к злостным несдатчикам». 15
Налаживалась жизнь в новом селе Ковалерском, где Селивановы поставили хорошие дома. Село стояло на высоком месте, на берегу Ковалерки и Семейки, и реки уже не угрожали сельчанам наводнением.
Тревогу у Агафьи (и не только) стали вызывать начавшиеся еще в Большерецке аресты. Священника Николая Константиновича Логинова, племянника покойного мужа, арестовали, конфисковали все имущество, грозились отобрать дом и отдать детей в детдом, да родники не отдали.
(продолжение следует)