Пока все, что известно:

Копец Иосиф
польский ссыльный на Камчатке
Иосиф Копец (польск. J[ch243]zef Kope[ch263]; 1758—1827) — польский шляхтич. Служил сначала под начальством Георгия Коллонтая, в 1794 отличился при обороне Варшавы. Под Мацеевицами был взят в плен и сослан сначала в Иркутск, а затем на Камчатку, откуда через несколько лет вернулся и получил помощь от Ф. Чацкого. Оставшиеся после него рукописи издал С. Рачиньский под заглавием: «Dziennik podr[ch243][ch380]y J[ch243]zefa Kopica przez ca[ch322][ch261] wzd[ch322]u[ch380] Azyj[ch281] l[ch261]derm do portu Ochocka etc.» (Бреславль, 1837; дополнен. Берл., 1863—1868).

В 1994 году к 200-летию польского восстания 1794 г. иркутским историком Болеславом Шостаковичем были опубликованы отрывки из «Дневника путешествия Юзефа Копця, бригадира войск польских», свидетельствующие о его пребывании в Иркутске. Публикация сопровождалась вступительной статьей и комментариями, касающимися биографии Копеца, истории написания и издания Дневника.

Марина, а есть ли возможность получить этот материал в электронном виде для нашей библиотеки "Северная Пацифика"?

Да, конечно. Я разыщу эту публикацию.

Болеслав Шостакович, историк ИГУ.
Иркутские страницы «Дневника» ссыльного костюшковца Юзефа Копця
(к 200-летию польского восстания 1794г.) //
Земля Иркутская. – Иркутск, 1994. - № 2. – с.46-51

     На нынешний год приходится внушительная юбилейная дата польского национально-освободительного восстания под руководством убежденного патриота, демократа Тадеуша Костюшко (12 марта-16 ноября 1794 г.). Как известно, в истории Польши это восстание явилось начальным этапом продолжительной эпохи борьбы ее народа за восстановлении своей попранной независимости. К числу последствий подавления данного восстания, так или иначе выходивших за рамки внутренней польской истории, относится и высылка царскими властями многих его участников в восточные регионы Российской империи, включая Сибирь и даже Дальний Восток. Таким образом, судьбы некоторых костюшковцев оказались в прямом соприкосновении и с иркутским регионом.
     Здесь нам приходится обратить внимание на тот парадоксальный факт, что интересующая нас фигура ссыльного костюшковца Юзефа Копця – в общем-то уже давно приобрела за рубежом (преимущественно в Польше, но отчасти и в общеевропейском масштабе) популярность в качестве так называемого «сибиряка». Такое весьма уважительное прозвание по традиции закрепилось в Польше за всеми теми соотечественниками, которые прошли через нелегкие сибирские испытания, так или иначе прочно вписались в сибирскую историю, нередко способствовали распространению знаний об этом крае как у себя на родине, так и в мире в целом. К сожалению, для нашего современного читателя и Ю. Копэць, и большинство подобных ему иных «сибиряков» остаются пока, если можно так выразиться, «знаменитыми незнакомцами». Ныне, думается, настала уже пора обратить внимание и на эту важную сторону нашей собственной родной истории, столь непростительно долго выпадавшую из общественного поля зрения. Будущее подробное знакомство с последней вполне закономерно начать теперь с личности Юзефа Копця и его сибирских записок.
     Юзеф Копэць происходил из обедневшего шляхетского рода с крепко укоренившимися военными традициями. Он родился 15 мая 1762 г. В Пинском воеводстве Речи Посполитой, относящемся к территории современной Белоруссии (Беларуси). Здесь уместно упомянуть о вышедшей книге очерков В. П. Грицкевича (1). Сделать это следует хотя бы потому, что эта книга является фактически единственным современным популярным русскоязычным изданием, содержащим определенные сведения об интересующем нас лице (в числе иных повествований о выходцах из белорусского региона, попадавших на Урал и в Сибирь с середины XVII до начала ХХ вв.), к тому же снабженным некоторыми ссылками на документальные материалы и литературу, что для подобного жанра весьма редкое достоинство. И тем досаднее, что данная книга вводит читателей в заблуждение. Все дело в том, что автор ее сознательно задался целью, вопреки исторической реальности, представить всех своих героев… однозначными белорусами. Таким образом, и поляк Юзеф Копэць предстает там как… белорус по фамилии Копоть (2)! Не станем в данном случае специально разбирать все негативные последствия подобных фальсификаций. Считаем лишь необходимым предостеречь читателей от излишней доверчивости к такого рода литературе.
     Однако подлинные факты биографии Ю. Копця упрямо свидетельствуют о том, что сам он ощущал себя поляком и был искренне предан делу сохранения независимой польской государственности. В шестнадцать лет он начал военную службу рядовым во 2-ой (так называемой Пинской, а позднее Литовской) Бригаде Национальной Кавалерии, и с тех пор с нею оказалась связана вся его  последующая военная карьера. Воинская служба Копця пришлась на бурный и трагичный период постепенной ликвидации Речи Посполитой в результате начавшихся разделов ее между тремя соседствующими державами и попыток поднимавшихся передовых сил польского общества еще противодействовать этому процессу. В составе своей бригады он участвовал во всех основных военных кампаниях по защите отечества. После поражения в войне с Россией в 1792 г. бригада оказалась интернирована на территории Украины, а весь личный ее состав, включая и Ю. Копця, был насильственно приведен к присяге на верность российскому престолу.
     Когда же весной 1794 г. в Польше поднялось восстание, возглавленное избранным его начальником генералом Тадеушем Костюшко, 32-летний в ту пору майор Юзеф Копэць принял ответственное решение: в обход всех формальностей он взял на себя командование бригадой, в которой пользовался всеобщим признанием, прорвался с нею с территории Российской империи за реку Западный Буг, а затем в мае 1793 г. соединился с войсками Т. Костюшко. Вскоре Копэць был повышен в звании до бригадира, что являлось тогда чином между полковником и генерал-майором и по более поздним представлениям стало приравниваться к генеральскому званию. Он по-прежнему командовал своей бригадой, неоднократно отличался в ответственных сражениях и был удостоен почетных наград. Его личная судьба целиком совпала с поражением этого восстания. В решающей битве под Мацеевицами (10 октября 1794 г.) – той самой, где Т. Костюшко оказался тяжело ранен и захвачен в плен, - Ю. Копэць был ранен трижды и также очутился в русском плену.
     По особому именному указу Екатерины II Юзефа Копця подвергли специальному суровому осуждению, квалифицируя как дезертирство его отказ от принудительной военной службы на стороне России и увод воинского соединения к повстанцам. Лишенный имени, под номером, изолированный от товарищей, он был приговорен к ссылке на Камчатку, откуда его освободила сравнительно быстро подоспевшая амнистия вступившего на престол императора Павла I.
     Впечатления Ю. Копця от длительного и многотрудного пути на Дальний Восток, пребывание в местах, тогда еще почти не изведанных европейцами, а затем и от обратной дороги из ссылки легли в основу созданных им по возвращении на родину записок (около 1810 г.). При жизни самого Ю. Копця опубликован был лишь фрагмент из них в 1821 г. (тогда же он появился и в русском переводе) (3). Целиком одна из редакций записок оказалась изданной лишь через десять лет после кончины автора (в 1837 г.) во Вроцлаве под характерным для той эпохи очень длинным, «аннотирующим» названием – «Дневник путешествия Юзефа Копця вдоль всей Азии напролет до порта Охотска по океану через Курильские острова до Нижней Камчатки, а оттуда возвращение до того же самого порта на собаках и оленях» (4).
     Содержание «Дневника» Копця непросто представить в кратком описании. Оно богато разнообразной информацией, относящейся к Сибири и Камчатке, в частности, этнографическими наблюдениями над коренными народами этих регионов, в особенности, камчадалами (как в ту пору называли живших на Камчатке ительменов) и их ближайшими соседями – чукчами. Немало внимания автором «Дневника» уделено также природным условиям, общественно-экономическим отношениям в местах, через которые проходило его невольное путешествие.
     Впервые представляя нашему читателю «Дневник» Ю. Копця, нельзя не упомянуть о таком существенном обстоятельстве, как то, что последний начал приобретать европейскую известность уже вскоре после выхода в свет. Иными словами, посредством этого источника определенные реалии и представления, касающиеся Сибири соответствующей эпохи, начали распространяться в европейском общественном сознании, порождая зачастую любопытные параллели. Характерно, например, что вторым по очередности стало издание «Дневника» на французском языке. В дальнейшей популяризации записок Копця важную роль сыграл великий польский поэт Адам Мицкевич, построивший на их основе две лекции для своих известных «курсов славянских литератур», читавшийся в Париже в начале 1840-х гг. (5). Читателю-сибиряку небезынтересно будет узнать о том, что именно Мицкевич впервые ввел в обиход определение польской «ссылочной литературы», «чрезвычайно интересный» образец которой он усмотрел как раз в сибирском «Дневнике» Ю. Копця. Наконец, поляка-«сибиряка» Ю. Копця Мицкевич уподобил итальянцу-карбонарию Сильвио Пеллико, автору хрестоматийно известной по всей Европе книги воспоминаний (о его заключении в тогдашней австрийской крепости-тюрьме Шпильберг) – «Мои темницы». Книга Копця нашла свое отражение в польской классической литературе, вдохновив другого великого польского поэта-романтика Юльюша Словацкого на создание картин сибирской природы и обычаев сибирских народов в его символической поэме «Анхелли».
     На протяжении почти столетия «Дневник» Копця выдержал более десяти изданий во Вроцлаве и Париже, Берлине и Львове… Проводившийся позднее исследователями специальный анализ этих изданий показал, что ряд из них повторяет краткую версию записок по первоначальному, вроцлавскому изданию «Дневника». Наряду с этим существует более обширный и полный вариант тех же записок Ю. Копця, опубликованный в 1863 г. в Берлине (6).. При подготовке нынешней, приводимой ниже, публикации мы опирались на этот последний вариант.
     Обратим также внимание на то, что все упоминаемые издания записок бригадира Ю. Копця выходили за пределами Российской империи, где был наложен строгий запрет на эту книгу. Только в 1896 г. появился русский перевод записок (опубликованный в журнале «Исторический вестник»), выполненный славистом-археологом Григорием Александровичем Воробьевым (7). Последний использовал «Дневник» Ю. Копця, изданный во Вроцлаве (или Бреславле, как назвал его он сам), который, судя по его же словам, уже в ту пору представлял «большую редкость». Из сказанного видно, что публикация готовилась Воробьевым по самому раннему польскому изданию, представлявшему  (как уже пояснено выше) краткую версию записок. Но даже такой текст Копця при переводе подвергся заметным сокращениям и переиначиваниям. Г. А. Воробьев утверждал, что «передача текста «Дневника» на другой язык в том порядке, какой находим у автора, положительно невозможна», и этим он мотивировал то, что в своем переводе придал контексту записок «иное расположение и другую группировку, чем те, какие у автора» (. Результатом такого своеобразного подхода к указанному источнику Г. А. Воробьева явился вольный пересказ им по-русски первой (1837 г.) польской издательской версии записок Копця. Эта отечественная публикация почти столетней давности, насколько удается судить, не привлекла к себе большого внимания общественности, в том числе не получила она и какой-либо оценки в качестве исторического источника.
      Совершенно удивительно и парадоксально то, что одновременно с данной русскоязычной публикацией записок ссыльного костюшковца официально объявлялось… о запрещении к распространению «Дневника» Ю. Копця в России! Так, львовское его издание 1899 г. значится в реестре запрещенной литературы того же года (9). О том же свидетельствует запретительная помета на экземпляре парижского издания 1867 г. в Публичной библиотеке (прежней Императорской) в Петербурге. Интересно было бы выяснить, каким образом при столь категоричном гонении на записки Копця, более столетия раздражавшие власть предержащую в России, удалось появиться им на страницах самого распространенного русского научно-популярного исторического журнала. Вообще многое в истории бытования этого «Дневника» ждет еще своего исследователя.
     В заключение охарактеризуем кратко те отрывки из «Дневника» Ю. Копця, которое мы далее представляем в публикации. Они содержат, в частности, описание ссыльным костюшковцем своего следования в Иркутск через некоторые прилегающие территории тогдашней Иркутской губернии (летом – осенью 1795 г.) на первоначальном пути в дальневосточную ссылку, а затем – во время возвращения из нее (в 1798 г.), а также двух своих остановок на указанных маршрутах в самой «столице наместничества». Для лучшего понимания читателем условий, в которых Копэць добирался до Иркутска, нами приведены краткие фрагменты его собственного весьма красноречивого повествования о таковых. Чего стоит, к примеру, хотя бы рассказ о пресловутой кибитки, в которой автору «Дневника», как «секретному арестанту», поневоле пришлось изведать полное путешествие «вдоль всей Азии». Из содержащийся в «Дневнике» этнографических сведений о различных народах Сибири в данную публикацию включены упоминания о тофаларах и эвенках в окрестностях Нижнеудинска и о бурятах, с которыми Копэць встречался на севере ареала их проживания  -  по верховью реки Лены. Приводятся и краткие извлечения из наиболее обширных реляций Копця о коренных народах Камчатки.
      Сведения, сообщаемые Ю. Копцем, местами нуждаются в обязательной корректировке, уточнениях. Иногда в них фигурируют устаревшие названия и понятия. Подчас они просто курьезны или же озадачивают и пока еще не находят однозначного разъяснения. Во всех подобных случаях в публикуемых ниже отрывках из «Дневника» Копця нами даются необходимые пояснения в соответствующих комментариях (10).
     Отмеченные погрешности в тексте Ю. Копця связаны, во-первых, с тем, что его автор вовсе не был профессиональным исследователем, во-вторых же, они являются типичными для произведений мемуарного жанра. Где-то Копэць оказывается субъективно пристрастным в своих заключениях, где-то наивно заблуждается или же попросту его подводит память. Однако в целом очевидны несомненная наблюдательность этого мемуариста, его искренность и стремление добросовестно донести до читателя все пережитое и увиденное, что определяет высокую аутентичность и ценность его реляций.
Примечания.
1.Грицкевич В. П. От Немана к берегам Тихого океана. – Минск: «Полымя», 1968.
2.См. там же. – с. 76-77.
3.Камчатские обычаи.// Сибирский вестник. – 1812. – ч.14. – кн. 5. – с. 1-13 (275-287). (Перевод и публикация из периодич. изд.: Gazeta Literacka. – 1821. – N 6.
4.Dziennik podrozy Iozefa Kopcia przez cala wyspy Kurylskie do Nizszej Kamczatki, a stamtad na powrot do tegoz portu na psach i jeleniach. Wroclaw, 1837.
5.См.: Mickiewicz A. Literatura slowianska. Kups 2-gi. Wyki. XXIII i XXIV, 6 i 10 maya 1842 // Mickiewicz A. Dziela. – t.X.Warszawa, 1955. – s. 284-294.
6.Dziennik ozefa Kopcia, brygadjera woisk polskich, z rozmaitych not doywczych sporzadzony.  Berlin, 1863.
7.Описание путешествия Иосифа Копця вдоль всей Азии. (Перевод Г. А. Воробьева)// Исторический вестник. – 1896. – т. 66.- № 10. – с. 226-244; № 11. – с. 579-601; № 12. – с. 991-1016.
8.Там же. – № 10. – с. 227.
9.Каталог рассмотренных иностранной цензурою сочинений запрещенных и дозволенных с исключениями с 1-го июля 1871 г. по 1-ое января 1897 г. – СПБ., 1899. – с.468.
10.Публикуемый ниже текст дается в переводе и с комментариями Б. С. Шостаковича по наиболее полному (берлинскому 1863 г.) изданию «Дневника» Ю. Копця, никогда прежде не переводившемуся на русский язык. См. также примеч. 6.

«Дневник путешествия Юзефа Копця, бригадира войск польских…»   (Отрывки из книги. Издание книжного магазина Э. Гросса. Берлин, 1863)

     Из описания пути следования в ссылку (период с конца осени 1794 г.) и пребывания в Иркутске и его окрестностях (конец лета – начало осени 1795 г.)
     Кибитка, которая на всем дальнейшем пути была моей транспортной повозкой, является по форме и устройству своего рода сундуком, обитым вкруг кожами, а изнутри железными листами. Окошки сбоку непригодны для доставления света, но только для подачи несчастной жертве воды либо скудной пищи. Еще одна подобная вышеназванной дыра внизу служит для всегда замкнутого узника. А поскольку в сказанном жилище нет никакого сидения, то чтобы я, не излечившись еще от ран, мог как-нибудь сидеть, дан был мне мешок с соломой, которым я заодно и обертывался от холода. Кибитка эта, или передвижная темница, имела на себе номер без фамилии секретного арестанта, которым я был назван. Таковым в этой стране объявляется самый значительный преступник, с которым никто под страхом строжайшего наказания не может говорить, ни знать ни фамилии, ни причины заключения такого узника.
     Днем и ночью везли меня до Смоленска (1); при этом я не видел ни света, ни людей шесть дней, как мне потом было сказано. Только на седьмой день я сумел расслышать, как на смене почты (2) народ допытывался у двух вооруженных людей, сидящих наверху кибитки, «что такое замкнуто в этом сундуке?»
     …Отверстие моей кибитки постоянно закрывалось при проезде через села и городки. Офицер же мой, постоянно пьяный, со всей своей командой не способный на человеческие эмоции, не проявлял ко мне ни малейшего сочувствия.
     …Из Москвы прибыли в Казань, где отдыхали несколько дней. Задержанный перед полицейским домом, я был объектом любопытства простонародья. Собрался в кучу люд при виде приблизившейся кибитки и стал подле нее, покуда не было назначено место на привал или ночлег. Этот отдых был не для меня, а для конвоя, изнуренного дорогой и не бывшего в состоянии справиться с дальнейшей работой. Поэтому когда они отдыхали, по распоряжению моего офицера давали стражу из города. Насколько такое путешествие от Смоленска до Иркутска было тягостным для меня, можно заключить из того, что трое из моей стражи погибли, упав сверху с моей кибитки и поломав руки и ноги, когда разогнавшиеся лошади целую четверть мили несли кибитку; к тому же были эти охранники пьяны и не внимали тому, где низ, а где верх. Другие от самого утомления делались неспособными к дальнейшему путешествию. Тем паче, что же должен был вытерпеть я, замкнутый в кибитке, как в какой-нибудь бочке? Неоднократно переворачиваясь с кибиткой, я получил тысячи ушибов и повреждений, и если бы не мешок с мелко порубленной соломой, которым меня окутывали, и соломенная подстилка, наверняка я был бы жертвой этого рода пытки… Из Казани в Тобольск везли меня под такой же строгой охраной, и я испытывал не лучшее обращение, чем прежде. Не имея самого малого удобства, не ощущал я даже того обычного обращения, которое нравственный человек проявляет к зверям.
     …Какая же физическая организация потребна, чтобы справиться со столькими муками, какой дух необходим, чтобы перенести столько позора и презрения, чтобы выдержать столько преследований? Итак начал я повторно (3) терять силы и в конце концов заболел смертельно. Чувствуя усиление своей болезни, я просил моего офицера, чтобы дал он мне отдых на несколько дней. На это так мне отвечал изверг: «Вижу и вхожу в твое нынешнее положение, но я имею приказ нигде не задерживаться, а на случай смерти приказано мне привезти твое тело к месту назначения».
     …Сало быть, забросили меня в кибитку и везли в дальнейший путь до одного городка Угинска (4), около которого живут поколения тунгусов и карагасов (5). Это пастушеские племена (народы), летом и зимой посреди гор и лесов живущие под шатрами из шкур, в которых они имеют свои очаги для обогревания и подобие дымоходов. Часто они ни своих оленях навещают городок. Пасут они во этих пространствах свои стада олений и, как только олени выедают белый мох, особенную их пищу, а сами они выбивают всю дичь в окрестностях, так переносятся в другую местность со всем своим передвижным хозяйством и многочисленными таборами. Смышленые олени переносят детей этих людей в привязанных на их спинах коробах, так искусно умеют преодолевать густые и почти непроходимые леса, что доверенные их опеке дети никогда не получают никаких калечащих повреждений.
     В городе Угинске большинство жителей ведет свое происхождение от сосланных на позорное изгнание. Время сделало последующие поколения зажиточными и даже богатыми; занимаются они земледелием и торговлей.
     Далее, направляясь к Иркутску, я проезжал очень много поселений, жителями которых являются поляки, пруссаки и шведы, забранные во время войн с этими народами и почитаемые своими собратьями за умерших. Они заселили эти далекие края, украшая оные изобретательной обработкой земли и землевладением (6).
     …Только пятьсот верст отделяло нас от Иркутска, когда, проехав еще немного, мы встали на двухдневный отдых в селении довольно значительном, которое одновременно должно было являться уездной столицей (7), поскольку в нем был низовой суд. Мой офицер, имея покалеченную от падения кибитки и утомленную поездкой стражу, реквизировал местный караул, который тотчас был приставлен  моей особе, как если бы я был в состоянии думать о побеге без сил, здоровья и даже самой воли.
     В этом месте присоединили под начало моего офицера для транспортирования в Иркутск нескольких поляков, гражданских и военных, как-то: ксендза Булгака, Раковского приора ксендзов Доминиканов; Хородэньского, повстанческого полковника из Минска; Зенковича Яна, повстанческого полковника. Были там также двое из бедной ошмянской шляхты, занимающихся землепашеством, безвинно  взятых только за одинаковую фамилию с двумя нашими магнатами, бывшими в Смоленске, которых освободили; а эти, как бедные, должны были за них страдать (. Это соединение наше мне не могло сулить ничего хорошего, ибо нам не позволено было никакого общения и взаимного разговора…
     После путешествия в продолжение нескольких дней мы оказались перед Иркутском. Этот город лежит у большой реки Ангары. Быстрое течение оной не может быть представлено сравнением ни с одной европейской рекой. Около самого города она течет так быстро, что корабли, стоящие на расстоянии в милю выше по течению, почти в мгновение ока прибегают к Иркутску. У реки есть неожиданный уклон, а исток свой она имеет в очень высоких горах, цепь которых тянется от китайской границы (9). Как только мы переправились через эту огромную реку, нас встретил на берегу комендант города и приказал отвести каждого в отдельное место; там уже, не зная один о другом, мы не имели разрешения видеться между собой. Я был поселен под постоянной строгой охраной в доме одного купца. Слабый и беспомощный, я полагал, что здесь откроется мое печальное предназначение. Если бы я не был невольником и в столь страшном положении, то это место превратилось бы для меня в наиприятнейшее. Ибо хотя этот дом был нежилым по причине того, что владелец его отсутствовал по делам торговли, однако прекрасная его постройка, великолепное обустройство и богатая внутренняя отделка были предметами, достойными внимания и осмысления. Обширная и великолепная зала вмещала в себя, помимо многих других диковин, несколько десятков китайских деревьев разной величины, роскошных по красоте, которые размещались в вазонах, а верхушками своими достигали прямо потолка.
     Однако еще больше наслаждения доставила мне человечность коменданта этого города (10), и следа которой я не надеялся обнаружить после стольких изведанных уже мною (неприятных – Б. Ш.) приключений и жестокостей. Отзывчивый комендант приказал отнести мне есть со своего стола, сохраняя, однако, осторожность, ибо столового прибора я не получил, только ложку.
      Визит, который назавтра был мне нанесен тамошним доктором, был для меня новым доводом доброты коменданта, так как он мог бы по примеру других не оказать мне такой милости. Этот доктор, благородный человек, новоприбывший из петербургской академии, женился в этом городе на дочери наипервейшего купца Шелихова, который за отыскание многих островов в океане оказался награжден рангом полковника и удостоен креста, сделался гордостью Иркутска. Достоуважаемый Шелихов, пускаясь в новое путешествие на океан, опечалил своих родных и друзей (11)
     Заботливость обо мне добродетельного доктора, казалось, все время увеличивалась; он обеспечил меня различными лекарствами, предостерегая, чтобы я их бережно использовал, ибо уж дальше не найду ни лекарств, ни доктора. Наконец ,он спросил меня, что я имею обыкновение  пить ,и я отвечал ему, что прежде привычен был пить кофе, но уже забыл об этом. В момент самого моего выезда дал он мне крепко завязанный большой кожаный мешок, наполненный целебными травами, рекомендуя, чтобы применял я их ежедневно и сколько захочу. Было то праведным обманом для меня этим благородным человеком, который не хотел, чтобы мои выражения благодарности и признательности как бы оплачивали его милосердную отзывчивость, ибо развязав этот мешок в дороге, уже после своего выезда из Иркутска, я обнаружил в нем несколько фунтов кофе молотого, а также и в зернах и огромную голову сахара. Этот поступок являлся тем большего достоинства, что названные предметы, доставляемые в Иркутск долгим и дорогостоящим транспортом, являются очень редкими и высокими в цене.
     Перед самым моим отъездом прекрасный и доброжелательный комендант Иркутска, придя ко мне, предупредил меня о времени выезда в дальнейшую дорогу; он дал мне олений мех, который вложил в мою кибитку. Я был безмерно удивлен, зачем это почти в начале осени, когда было еще достаточно тепло, он дает мне мех? На это комендант мне ответил: «Через несколько дней встретишься с зимой». Как он сказал, так и случилось. В том крае происходит неожиданная смена времени года, переход от осени к зиме внезапен.
     Искренне признаюсь, что Иркутск, которого я так боялся, который представлял я себе как пункт, готовивший мне самые суровые удары судьбы, где, казалось мне, нет доступа гуманности, сделался для меня предметом уважения, милым моей памяти. Две добродетельные особы доказали мне, насколько выполнение самых суровых приказов можно согласовать с человечностью, полагающейся для самых несчастных; они продемонстрировали мне, что можно выполнить служебные обязанности без нарушения прав человека. Жаль было мне покидать Иркутск.

Примечания.
1.Ю. Копця везли из Польши вместе с несколькими его соратниками по Мацеевскому сражению, высшими офицерами восстания 1794 г. ,до Киева. По прибытии туда товарищи его, как пишет он в своем «Дневнике», оказались освобождены, поскольку принадлежали к подданным еще сохранившейся в тот момент части Польши (после раздела 1793 г.), сам же Копэць, (в результате того же раздела) зачисленный уже в подданство Российской империи, там же, в Киеве, был отделен от своих первоначальных спутников. Далее его везли в полной изоляции и одиночестве в описываемой им кибитке.
2.«На смене почты» - то есть при смене лошадей на очередной почтовой станции.
3.В опускаемом здесь разделе «Дневника» Ю. Копэць рассказал о собственной болезни еще во время пребывания в Смоленске. Не вылечившись от ран, «в результате отсутствия ухода, холода, голода и нужды», он оказался в таком состоянии, что ему самому представлялась уже близкая смерть, но «меня сохранило проведение, - пишет оно, - для приобретения опыта в перенесении новых мучений и недугов».
4.Здесь очевидная ошибка издателя в названии города. В другой, более краткой версии «Дневника» в соответствующем месте то же самое название приводится в виде «Нижний Удинск» (современный г. Нижнеудинск в Иркутской области.)
5.Тунгусы – старое название, под которым были известны эвенки. Карагасами называли прежде тофаларов – малочисленную тюркоязычную народность, проживающую на территории Нижнеудинского района Иркутской области. По всей вероятности фрагмент о тофаларах (карагасах) не был результатом наблюдения их лично автором записок, а основывался на чьих-то рассказах о них.
6.Далее в контексте «Дневника» (в некотором несоответствии с общей последовательностью изложения самим Копцем своего путешествия) следует описание посещения на пути в Иркутск значительного селения Кирюга, стоящего на Иркутском тракте у реки Кирюга. По всей вероятности, здесь имеется в виду город Киренск, расположенный при впадении реки Киренги в реку Лену. Однако в действительности Копэць не мог побывать там в тот момент, как представлял это в своем «Дневнике», но только на пути, следовавшем уже за его посещением Иркутска. В том же самом фрагменте (о пребывании Копця в этой самой Кирюге) имеется и вовсе уж загадочный его рассказ о том, что он видел в этом селении, в доме, куда его поместили под стражу, на слюдяном оконце, «стихи, написанные рукой княгини Меншиковой», «несчастной жены, которая сопутствовала мужу в его невзгоде» и «умерла в дороге», не доехав до березовых островов». Можно предположить, что в данном случае мы сталкиваемся с разительным примером аберрации памяти мемуариста, когда в повествовании его причудливым образом соединяются вместе реально происходившее с ним в соответствующем месте и сведения, врезавшиеся в сознание, но происходящие из абсолютно иного источника.
7.Здесь очевидна неувязка в контексте записок Копця. Уездным городом на расстоянии около 500 верст западнее Иркутска как раз является Нижнеудинск. Если же мемуарист имел в виду следующий за ним (в направлении к Иркутску) уездный город, то таким мог быть Балаганск. Однако последний удален от Иркутск не более, чем на 200 верст.
8.В краткой версии «Дневника» говорится по данному поводу, что этими бедными шляхтичами их однофамильцы-магнаты совершили подмену за подкуп. «Ошмянская шляхта» - имеются в виду польские дворяне из региона, относившегося к городу Ошмяны и входившего в состав Речи Посполитой (на территории современной Беларуси). «Раковский приор» - означает настоятель католического мужского монастыря из городка Ракова (Ракув) в Келецком воеводстве. (Городок этот, известный в истории религиозно-культурной жизни Польши XVI-XVII в., позднее приходил в упадок и в 1860-е гг.  превратился в село).
9.Еще одно из недоразумений (впрочем, немногочисленных), встречаемых нами на страницах «Дневника» Ю. Копця. Нетрудно представить, что автор писал об истоке Ангары умозрительно, не руководствуясь какой-либо картой. А поскольку он сам не совершал путешествия по Ангаре до Байкала (его путь прямо от Иркутска пролегал в ином направлении: по Якутскому тракту на север, на реку Лену), то вполне очевидно, что он не имел по данному вопросу четкого собственного представления. Весьма вероятно поэтому, что Копэць по ошибке описал в качестве истока Ангары исток реки Иркута.
10.Согласно Иркутской летописи, с 16 апреля 1791 г. обер-комендантом в городе являлся полковник Андрей Иванович Блюм // Иркутская летопись (летопись П. И. Пежемского и В. А. Кротова). С предисловием и примечаниями И. И. Серебренникова. – Иркутск, 1911. – с. 123. Эту должность он занимал до своей кончины в 1800 г.
11.Личность описываемого Ю. Копцем «иркутского доктора» нам пока еще не удалось установить. При этом очевидно, что ни одна из дочерей Г. И. Шелихова, биографии которых достаточно известны,  не могла являться женой этого лица. Известно, также, что Г. И. Шелихов не получил никогда полковничьего звания и не награждался крестом. Наконец, в момент, когда Копэць писал о Шелихове как об «отправившемся на океан», последний уже должен был скоропостижно скончаться в Иркутске (20 июля 1795 г.). Остается догадываться, допущены ли в этом описании ошибки самим автором или же берлинским издателем расширенной версии «Дневника». Дело в том, что в краткой версии в контексте интересующего нас места вообще не указана фамилия описываемого Копцем «наипервейшего иркутского купца», «отыскавшего многие острова в океане». Не случайно в упоминавшемся уже ранее переводе – изложении Г. А. Воробьева (выполненном на основе этой краткой версии «Дневника») в соответствующем месте даже сделано показательное примечание. «Не Григорий ли Иванович Шелихов был этот купец?» - вопрошал в нем сам публикатор текста (см.: «Исторический вестник». 1896. - № 10. – с. 243). Откуда же в таком случае взялась в расширенном (берлинском) издании фамилия Шелихова, имеется ли она в оригинале самой рукописи Копця (последняя хранится в одном из собраний в Польше, но текстологического анализа ее пока не велось)? Если же упомянутый Коцем иркутский купец не Шелихов, то кого он имел в виду? Все эти вопросы еще ожидают своего выяснения.

Е. М. Корнеев (1778 - после 1839 гг.) Секретный возок, доставивший двух ссыльных поляков в Иркутск. 1810-е гг.
Бумага, акварель, белила, тушь, перо. ГИМ, Москва.
[Болеслав Шостакович. Иркутские страницы "Дневника" ссыльного костюшковца Юзефа Копця (к 200-летию польского восстания 1794 г.) // Земля Иркутская. - Иркутск, 1994. - № 2]

Attached files