Иоасаф Батурин
Рассказ о нем лучше всего начать со слов императрицы Екатерины II уже после смерти Иоасафа Андреевича: «Что касается до Батурина, то замыслы его дела вовсе не шуточны. Я не читала после и не видала его дела, но мне сказывали наверное, что он хотел лишить жизни императрицу, поджечь дворец и, воспользовавшись общим смущением и сумятицею, возвести на престол великого князя. После пытки он был осужден на вечное заключение в Шлиссельбурге, откуда, в мое царствование, пытался бежать и был сослан на Камчатку, а из Камчатки убежал вместе с Беньевским, по дороге ограбил Формозу и был убит в Тихом океане».

Странно, что в книге С. В. Максимова «Сибирь и каторга» о Батурине всего лишь несколько строчек: «В 1749 году поручик Бутырского полка Иоасаф Батурин послан был в Камчатку за то, что предложил свои услуги великому князю Петру Федоровичу возвести его на престол при жизни тетки». Очень неполно, да и неточно.

Но вот некоторые подробности из современного уже источника: «...Батурин был подпоручиком Ширванского полка. После разжалования и ссылки в Сибирь долго тянул солдатскую лямку, снова дослужился до подпоручика, теперь уже Шуваловского полка, размещенного под Москвой. И снова арест: «сумасшедший дворянин» пытался привлечь к участию в дворцовом перевороте мастеровых людей, за 25 лет до Пугачева поднимал народный бунт. Во время пребывания Елизаветы в Москве, летом 1749 года, Батурин, офицер полка, вызванного для усмирения рабочих людей суконной фабрики Болотина, задумал с помощью солдат и восьмисот бастующих мастеровых заточить Елизавету, убить Разумовского и возвести на престол Петра Федоровича — впоследствии Петра III. «Его высочество мог бы всякому бедному против сильных защищение иметь»,— говорил Батурин.

«Московский агитатор» — назвали Батурина в одном из русских журналов в конце XIX века. «Агитатор» после «крепкого содержания» в тюрьме еще 16 лет, с 1753 до 1769 года, просидел «безымянным колодником» в Шлиссельбурге. Ночами в тюремном окне искал Батурин звезду своего императора, чтобы поговорить с ней. В 1768 году Батурин написал письмо Екатерине и за это по старинному пути колодников, через Сибирь и Охотский порт, прибыл в Большерецк в 1770 году...— все это вы можете прочесть в книге «Облик далекой страны» А. Б. Дэвидсона и В. А. Макрушина.

Увы... Многое было в этой истории совсем не так. По крайней мере, материалы Центрального государственного архива древних актов, где хранится дело «О подпоручике Иоасафе Батурине, замыслявшем лишить престола императрицу Елизавету в пользу великого князя Петра Федоровича», говорят о другом.

Иоасаф Андреевич был сыном поручика Московской полицмейстерской канцелярии. В 1732 году он поступил в Шляхетский кадетский корпус, а в 1740-м — выпущен прапорщиком в Луцкий драгунский полк и прослужил здесь семь лет.

В феврале 1748 года случилось так, что десятая рота, в которой проходил службу Иоасаф, осталась без командира, и Батурин по собственной инициативе принял командование ротой, полагая, что он этого вполне достоин. Но не тут-то было — полковник Элнин уже назначил нового командира роты. Батурин принял того в штыки и заявил своему полковому командиру примерно следующее: «Напрасно-де, господин полковник, изволишь меня обижать. Я-де хороший командир и беспорядков у меня не видывали». И, к слову, добавил, что ежели его не назначат командиром, то он тогда будет вынужден просить у генерал-инспектора, когда тот прибудет в полк, аудиенции и покажет генерал-инспектору все непорядки в полку, а также расскажет все драгунские обиды. Полковник в бешенстве заорал: «Арестовать! Сковать! В «Тихомировку» его!» «Тихомировка» — полковая тюрьма, где, в нарушение устава, полковник Элнин уже однажды продержал прапорщика Тихомирова.

— Я такого не заслужил, чтоб меня ковать и в тюрьму сажать,— резко ответил Батурин и отказался сдать свою шпагу полковнику.
Тогда его посадили, согласно военным «регулам», под домашний арест. Батурин поначалу было смирился, но на следующий день пришел в полковую канцелярию и в присутствии всех обер-офицеров обвинил полковника Элнина в государственной измене.

Как выяснило следствие, донос Батурина оказался ложным — единственный свидетель прапорщик Федор Козловский отказался подтвердить обвинение Батурина в том, что Элнин оскорбил «блаженныя памяти вечно достойныя» покойную императрицу Анну Иоанновну, которая, по известным причинам, не жалела ничего для герцога Курляндского.

Но... «за те его непорядочные поступки велено лиша его Батурина прапорщичья чина и патента послать в казенные работы на три года, а по прошествии попрежнему в полк до выслуги в драгуны». И вот тут-то произошла роковая заминка, вероятно, в ожидании утверждения приговора на высшем уровне — и Батурина даже освободили из-под стражи, отдав его на поруки. Тут ему пришел и чин подпоручика в соответствии с «регулом» за выслугу лет. И все это было как ковш холодной колодезной воды, которую выплеснули всю без остатка на раскаленные камни души подпоручика без чина, арестанта-казенника, честолюбца, каких только поискать еще в отечественной истории. Но пришел приказ снова взять Батурина под караул.

Этот арест имел для Иоасафа Андреевича роковое значение — тут же в тайную канцелярию явились прапорщик Выборгского полка Тимофей Ржевский и вахмистр Пермского драгунского полка Александр Урнежевский и донесли, что Батурин подбивал их, заручившись поддержкой и денежной помощью великого князя Петра Федоровича, поднять фабричный московский люд и «находящихся в Москве Преображенских батальонов лейб-компанию», а там, дескать, «заарестуем весь дворец — ...Алексея Григорьевича Разумовского где не найдем и его единомышленников — всех в мелкие части изрубим за то, что-де от него, Алексея Григорьевича, долго коронации нет его императорскому высочеству, а государыню-де императрицу до тех пор из дворца не выпускать, пока его высочество коронован не будет».

Что же имел против императрицы Елизаветы прапорщик Луцкого драгунского полка Батурин? Ничего. Он был согласен, чтоб «Ея императорское величество была при своей полной власти как ныне есть, а его бы высочество с повеления Ея императорского величества имел только одно государственное правление и содержал бы армию в лучшем порядке...». То есть Батурину нужен был на троне человек, который бы двинул вперед его, батуринскую, военную карьеру.

Весь гнев Батурина направлен был лишь против графа Разумовского. Что же его так раздражало? То, что Разумовский, сын простого казака, певчий императорского хора, оказался у кормила власти, любимцем императрицы? Допустим. Но что именно — зависть к успехам любовника-счастливчика или справедливое чувство гражданского негодования по поводу всех этих фаворитов-лизоблюдов, приближенных к трону, чувство, которое испытывали все истинные сыны Отечества, владело Батуриным? О России ли думал он, о застое, духовном и экономическом, который переживала страна?

А вот и ответ самого Батурина: «... хотел он, Батурин, показать его сиятельству свою услугу, но только он до его сиятельства не допущен и придворным лакеем из покоев его сиятельства выслан с нечестью и думал он, Батурин, что так его нечестиво выслать приказал его сиятельство».

Вот так, а приласкал бы, приголубил — и никаких тебе кровавых заговоров.

Четыре года сидел Батурин в подземелье тайной канцелярии под крепким караулом, ожидая конфирмации, но ее не последовало — видимо, Елизавета была согласна с приговором — и в 1753 году Иоасаф Андреевич переведен в Щлиссельбургскую крепость, в одиночную камеру, на вечное содержание...

Через 15 лет, проведенных в одиночке, он передал с молодым солдатом Федором Сорокиным письмо, которое «полковник» просил передать самолично царю или царице.

Это было в 1768 году, когда уже правила Екатерина II.

Прочитав письмо Батурина, императрица очень разгневалась. Как посмели ей напомнить о том, кто столько лет приходился ей мужем и с кем было покончено раз и навсегда, чьи кости уже давно сгнили, как должна была сгнить и сама память, но ползут и ползут чьи-то лживые слухи о том, что он жив и — на тебе! — явится на суд божий...

17 мая 1769 года обер-прокурор Вяземский, исполняя монаршью волю, положил перед Екатериной указ о судьбе Батурина, где предписывалось «послать его в Большерецкий острог вечно и пропитание же ему тамо иметь работою своею, а притом накрепко за ним смотреть, чтоб он оттуда уйтить не мог; однако же и тамо никаким его доносам, а не меньше и разглашениям никому не верить».

«Быть по сему»,— начертала Екатерина, но точку в скитаниях Батурина судьба поставит еще не скоро.

Из Охотска на Камчатку Батурина отправили отдельно от всех на галиоте «Святая Екатерина», так что, вероятнее всего, он ничего не знал о намерениях Беньевского, Винбланда, Степанова и Панова захватить галиот «Святой Петр» и бежать на нем за границу.

Но в большерецком бунте Батурин принял самое активное участие, за что и получил в конце концов столь желанный и долгожданный чин полковника, в коем и числился по реестру экипажа мятежного галиота, вторым по списку после своего предводителя.

И еще одна неточность в записках Екатерины Великой — не был Батурин убит в Тихом океане при ограблении Формозы, а умер 23 февраля 1772 года при переходе из Кантона во Францию.

В Луцком драгунском полку служил безвестный прапорщик, сын поручика московской полицмейстерской канцелярии, окончивший в 1740 году Шляхетский корпус (где учились вместе с ним будущие государственные деятели А.Н.Сумароков, А.В.Олсуфьев, М.Н.Волконский...).

Это был Иоасаф Андреевич Батурин, которого в ХIХ веке один из русских журналов назовет даже агитатором будущей бури, подразумевая бурей, конечно же, революцию, народный бунт.

Семь лет прослужил честолюбивый Батурин, воспитывавшийся в привилегированном учебном заведении, без какого-либо продвижения по служебной лестнице.

Вот это-то и привело к конфликту сначала с командиром полка, а позже - и с императрицей. Дело "О подпоручике Иоасафе Батурине, замышлявшим лишить престола императрицу Елизавету в пользу великого князя Петра Федоровича" мне также удалось обнаружить в Центральном государственном архиве древних актов - ЦГАДА, фонд 6, опись 1, единица хранения 377.

В феврале 1748 года случилось так, что десятая рота, в которой служил Батурин, осталась без обер-офицера, и Батурин, не долго думая, по собственной инициативе принимает на себя командование, полагая, что он вполне этого достоин. Но не тут-то было - полковник Элнин уже назначил нового командира роты, и вовсе это был не Батурин.

Обидевшись, Батурин принял того в штыки, а полковому командиру заявил примерно следующее: "Напрасно де, господин полковник, изволишь меня обижать. Я де хороший командир и беспорядков у меня не видывали." И, к слову, добавил, что ежели его не назначат командиром, он будет просить у генерал-инспектора, когда тот прибудет в полк, аудиенции, пригрозив, что покажет генерал-инспектору все непорядки в полку и расскажет ему все драгунские обиды.

Полковник в бешенстве заорал: "Арестовать! Сковать! В "Тихомировку" его!" "Тихомировка" - полковая тюрьма, где в нарушение устава, полковник Элнин уже однажды продержал такого же, как Батурин, прапорщика Тихомирова. И ничего - сошло.

- Я такого не заслужил, чтобы меня ковать и в тюрьму сажать, - резко ответил Батурин и отказался сдать свою шпагу полковнику.

Тогда его посадили, согласно военных "регул", под домашний арест. Батурин поначалу было смирился, но на следующий день пришел в полковую канцелярию и в присутствии всех обер-офицеров заявил, что знает о полковнике Элнине государево "Слово и Дело", то есть имеет факты о совершении полковником преступления против трона.

Но, как выяснило следствие, донос оказался ложным (хотя, я думаю, при Анне Иоанновне все бы сработало, просто Батурин не учел фактор времени - политической конъюктурности) - единственный свидетель прапорщик Федор Козловский отказался подтвердить обвинение Батурина в том, что фон Элнин оскорбил "блаженныя памяти вечно достойныя" покойную императрицу Анну Иоанновну, которая, по известным - то бишь, амурным - причинам, не жалела ничего для некоего герцога Курляндского - то есть своего фаворита - Бирона.

Эти "известные причины" полковник Элнин, по словам Батурина, опохабил одним откровенным жестом, за что его стоило сослать в Сибирь.

Но... "за те его непорядочные поступки велено лиша его Батурина прапорщичья чина и патента послать в казенные работы на три года, а по прошествии определить попрежнему в полк до выслуги в драгуны."

Ждали только решения императрицы. Оно затягивалось. Батурина даже освободили из-под стражи и передали на поруки. В это же время - в соответствии с "регулом" и выслугой лет пришел ему и новый чин - подпоручика. Казалось бы, все меняется к лучшему, но - опять двадцать пять: как праздношатающегося Батурина снова взяли под караул.

И этот новый арест имел для Батурина роковые последствия - тут же в тайную канцелярию явились прапорщик Выборгского полка Тимофей Ржевский и вахмистр Пермского драгунского полка Александр Урнежевский и чистосердечно покаялись в том, что Батурин подбивал их, заручившись поддержкой и денежной помощью великого князя Петра Федоровича, поднять фабричный московский люд и "находящихся в Москве преображенских батальонов лейб-компанию", а там, дескать, "заарестуем весь дворец - ... Алексея Григорьевича Разумовского где не найдем и его единомышленников - всех в мелкие части изрубим за то что де от него Алексея Григорьевича долго коронации нет его императорскому высочеству, а государыню де императрицу до тех пор из дворца не выпускать пока его высочество коронован не будет."

Что же имел против Елизаветы прапорщик Луцкого драгунского полка Батурин? Ничего!

Он даже был согласен "чтоб Ея императорское величество была при своей полной власти как ныне есть, а его б высочество с повеления Ея императорского величества имел только одно государственное правление и содержал бы армию в лучшем порядке, не так как оная ныне имеетца и ежели де не бунтом итти, то де его высочеству коронации никогда не бывать для того что де до той коронации Алексей Григорьевич Разумовский не допустит и того де ради хотя малую партию а зберу и наредя их в маски поехав верхами и улуча Алексея Григорьевича на охоте одного или при малой свите что протчие де псари ездят по кустам и с тою мелкою свитою изрубим или другим каким-нибудь манером смерти его имать буду только де мне один он и надобен(выделено мною - С.В.) причем он Батурин того Ржевского уверял, что он во всем том был ему согласен за что де мы от его высочества В НАГРАЖДЕНИЕ И ПО ГОЛУБОЙ ЛЕНТЕ ПОЛУЧИТЬ МОЖЕМ (выделено также мной - С.В.)".

То есть, как видим, Батурину нужен был на троне тот человек, который бы двинул вперед его, батуринскую, военную карьеру, потому что де годы шли, а самостоятельно де эта карьера что-то не двигалась, как у других...

"...ежели б армия была, - говорил на допросе сам Иоасаф Андреевич, -под предводительством его императорского высочества, то б всякий солдат, видя его высочество при той армии, всякой самого себя храбрости предал и уповал бы всяк, что его монарх присутствует при войне и больше б храбрых оказий и поступок против своих неприятелей делали, а в государственном бы правлении мог его высочество ВСЯКОМУ БЕДНОМУ ПРОТИВУ СИЛЬНЫХ ЛИЦ ЗАЩИШЕНИЕ УЧИНИТЬ (вот это и было лейтмотивом, а не предыдущий бред о храбрости воинства - С.В.)"

Но в главном Батурин в общем-то, нужно это признать, прав - не таланты и доблесть, не отвага и честь являлись, как мы видим из многочисленных примеров, основой для движения людей вверх по служебной военной или гражданской лестнице в России времен правления Екатерина I, Анны Иоанновны, Анны Леопольдовны, Елизаветы Петровны...

Все эти благородные качества становились угодными трону лишь в условиях, говоря современным языком, экстремальных, но таковых условий не было, ибо после реформ Петра Великого наступило для России время глухого затишья, какое сравнимо разве что с тишиной мрачных сырых подземелий...

Вверху жили, веселились, любили, торжествовали и властвовали... А внизу - внизу жила вся остальная Россия, в том числе и батурины, которые, также, как и те, что наверху, чего-то хотели от жизни.

Чего-то и для кого-то - вот основная суть любого государственного переворота, любого преобразования, любой гражданской или сугубо индивидуалистской позиции.

Но, как видим, против Елизаветы Петровны Батурин, в принципе, ничего не имел против и ни на что, кроме армии, не посягал. А вот против Разумовского он был настроен категорически.

Что же его так раздражало? То, что он - сын простого казака, певчий императорского хора - оказался у кормила власти, будучи бесталанным государственным деятелем, но фаворитом императрицы?! Допустим.

Но что именно - зависть от успехов любовника-счастливчика или справедливое чувство негодования по поводу всех этих фаворитов-лизоблюдов, приближенных к трону, которое во все времена и при всех правящих режимах испытывали истинные дети своего Отечества!!?

О России ли думал он, о застое, духовном и экономическом, который после Петра переживала страна, пока то одна, то другая императрица тешилась в любви, потеряв голову от своего крохотного, в ущерб стране, а потому низменного и ничтожного, счастья, растрачивая миллионы на любовные утехи и всякую службу во имя и благо России переводя в разряд заурядного камер-лакейства...

А вот и ответ самого Батурина: "...злоумышленное де убивство на Алексея Григорьевича начал он Батурин иметь и имел с такого случая, что в июле месяце после Троицкого похода приходил он к его сиятельству во дворец с таким намерением, что его сиятельству объявить дабы его сиятельство приказал с ним Батуриным послать кого верного и наведатца ходя с ним Батуриным в подлом нехорошем платье в Москве по всем местам, что о его сиятельстве в народе говорят для того что де в разные де времена бывал он Батурин в кабаках и в других местах где де бывшие лейб-компании гренадеры, а имен и прозвищ их не знает и в лицо признать их не может, и другие разных чинов люди и всякая подлость бранивали его сиятельство всякою скверною бранью и лейб-компании де гренадеры говаривали, что де его сиятельство посылает их в Кизляр за напрасно и обижены де все гренадеры от его сиятельства от награждения Ея императорского величества деревнями и тем де хотел он Батурин оказать его сиятельству услугу, но только он до его сиятельства не допущен и придворным лакеем его сиятельства выслан с нечестью и думал он Батурин что так его нечестиво выслать приказал его сиятельство..."

Вот так - а приласкал бы, приголубил и никаких тебе кровавых заговоров, пустили б как ищейку по вонючим кабакам и подвалам - вообще счастлив был бы, а заложил, выследил, предал кого - так бы и руки лизал хозяину за ленточку голубую или муаровую, надетую вместо ошейника...

А заговор же его против трона оказался на проверку вообще ерундой - "тьфу!". Фабричных людей в заговоре было... один человек - суконщик Кенжин. По-настоящему несчастный человек, доверившийся благородному барину - заступнику.

Дело в том, что незадолго до встречи Кенжина с Батуриным московских суконщиков ограбили фабриканты, недодав часть заработанных денег. Те возмутились и пошли с челобитной к Разумовскому. Тот же встал на сторону фабрикантов и челобитчиков велел наказать кнутами.

Промышленный люд был, конечно же, недоволен решением Разумовского, и об этом узнал Батурин. Кенжину он сказал, что разговаривает с ним от имени Петра Федоровича и тот готов компенсировать фабричным их потери и восстановить справедливость, казнив всех - через отсечение головы - фабрикантов, если работные помогут ему взойти на российский престол и убьют Разумовского.

Кенжин пообещал поднять недовольных работных на бунт.

И вот итог: Батурин и Кенжин - как самые опасные в этом заговоре - шли по одной статье о наказаниях. По экстракту (после расследования) "предложено ... Батурину и Кенжину вместо смертной казни - учинить жестокое наказание бить обоих кнутом нещадно и урезать у них язык послать в Слесенбурх и велеть их тамо порознь закласть в городовую стену оставя им по одному самому небольшому окошку и до смерти их давать им хлеб да воду."

Шестнадцатилетнего подмастерья Кенжина Михаила Иванова только за то, что он оказался невольным свидетелем и слышал весь разговор, приказано было бить кнутом и сослать в Оренбург. Туда же были сосланы и ткачихи, кто в тот день, работал у суконщика вместе с его женой.

Наказаны были еще трое из лейб-компанейцев, двое пикеров из свиты Петра Федоровича, с которыми был знаком Батурин, и потому попытался было через них выйти на связь с великим князем, чтобы предложить последнему свои услуги и сообщить, что к бунту готовы уже... тридцать тысяч человек и еще 20 тысяч можно будет поднять, что Батурин не один в этом своем стремлении возвести на престол Петра III и за его спиной граф Бестужев, а также генерал и кавалер Степан Апраксин...

Одного из гренадеров - Тыртова - отправили на казенные заводы в Сибирь. Двух других - Худышкина и Кетова - в Оренбург, "в работы вечно". Пикера Григорьева - в Сибирь. Васильева - в Оренбург.

О Ржевском в экстракте не говорится ничего. А вот вахмистр Урнежевский повышен в чине и... сослан в Архангелогородский гарнизон.

Четыре года после подписания экстракта просидел Батурин в подземелье тайной канцелярии под крепким караулом, ожидая конфирмации - решения императрицы - но ее не последовало и в 1753 году он был переведен в Шлиссельбургскую крепость, в одиночную камеру на вечное содержание, как ему и определили судьи. Елизавета Петровна не пожелала смягчить их приговор.

Почему? Ведь ясно из дела, что заговор - выдумка, фалшь, вздор.
Но нет - приговор взаправдашний, суровый, жестокий.
И почти одновременно - ужесточен режим содержания Иоанна.
Случайно? Может быть...

Почти одновременно они становятся секретными узниками Шлиссельбурской крепости - самой жуткой тюрьмы Российской империи.

О дальнейшей судьбе Иоанна поведал нам Данилевский в знаменитом "Мировиче".

Батурин через пятнадцать лет одиночного заключения наконец впервые мог заговорить с живым человеком - молодым солдатиком Федором Сорокиным, обомлевшего от слов Батурина о том, что он де полковник и страждет по государеву делу.

Сорокин, правда, поначалу не поверил: "Да государь наш в одночасье как помер."
- Ложь! Это враги распустили слухи. Он жив - за границей, обещал черед два года вернуться."
То есть, как видим, и годы заключения не исправили подпоручика.
Солдат, деревня - деревней, первого года службы, обалдел от этих слов. Все в его сознании съехало куда - то на сторону.
- Передай письмо, - хрипло шептал полковник, - одно императрице, другое - ему... И будет тебе большая награда! Он ведь не знает, что я здесь...
- Да как же я его найду?!
- Найди... Передай с кем-нибудь...

Вернувшись в казарму, Сорокин рассказал обо всем своему названному брату Федору Ушакову.
- Дак помер царь-то...
- Живой... Полковник сказывал... Скоро вернется. А письма пусть у тебя пока побудут. Может придумаешь что...
- А может и не царю письма эти? Давай прочтем?
- Боязно...
- Да что там - где наша не пропадала.

Разговор с Батуриным и чтение письма обойдутся Сорокину вечной службой солдатом без права на отставку в Тобольском гарнизоне, а Ушаков, хоть формально и будет освобожден от наказания за то, что передаст эти письма начальству, но так как "знает ложь и вымыслы Батурина", поступит приказ отправить его на службу в Архангелогородский гарнизон "и не отлучать оттуда".

- Всероссийский отец великий государь император Петр Федорович, - по складам прочел Ушаков, и оба солдата испуганно переглянулись. - Один от верных и первых рабов ваших, который не пощадя живота своего за ваше величество и корону вашу, по любви природной от младу и чести к великому Петру, а по нему и к вашему величеству ревную по истинниему наследству вашему о чем ваше величество довольно знать соизволите.

Я до ныне обретаюсь в Шлюшенбурхе под крепким караулом в ручных и ножных железах в несносном заключении восемнадцать лет как за ваше величество и корону вашу терплю и уповаю. Ежели бы мне не помогали наука которую в светлые ночи великую приносите радости...Смотрел на планету вашу, горесть свою забывал и в животе вашем дражайшем быть несомненно полагал о чем все караульные засвидетельствовать могут.

- Это точно, - засвидетельствовал Сорокин. (Интересно, что бы писал Батурин, если бы он знал о том, как поступил Петр Федорович, когда ему в 1762 году доложили о Батурине, и император решил не переводить подпоручика на Нерчинские рудники, как было предложено генерал-прокурором, а оставить в той же одиночке навечно, только переведя с "хлебы и вода" на более калорийный рацион.)

- Зачем бедного забыли, - продолжал читать Ушаков. - Возьми, возьми - здесь два раза "возьми" - великий монарх меня пред себя как можно скорее, не дай мне пасть в отчаяние. Дай мне себя дражайший мой великий монарх увидеть и с воскресением ваше величество поздравить, не дай возрадоваться врагам своим кои меня верного раба твоему чтобы заодна в темнице уморили.

Возьмите меня скорее пред лицо свое да потребятся враги ваши рукою моею, когда же оставите меня, кому бог вас оставит, желал бы от бога всем мира, тишины и благополучия. Вверьте мне свое здоровье опробованному рабу, а не другим. А не время за вас умереть и кровь пролить, уповаю, что вы при себе такова ныне не имеете.

Словами все скажут, что положат живот свой за ваше величество, а на деле в практике никто себя так не скажет как я бедный. Оставил жену, сына и двух дочерей во младенчестве сиротами, уморил от печали жену свою, на веки плачи матери своей и сестры ругательства терплю. С бедными от фамилии моей, которые от меня отрекаются, коливо претерпел голоду, холоду, все сие для короны вашего величества. Верь, верь, Монарх мой великий. Нет тебе меня вернее. Да любите меня столько бог скажет. Я вас люблю, когда вы оставите меня, бог мне за любовь не оставит и аршин 15. Несть любви чай боле да кто за друга положит душу свою.

1768 февраля дне
вашего величества
раб первый верный (выделено мной-С.В.)
полковник Шлюпенбурх обер кабинета
курьер Иоасаф Батурин милосердие ожидает."

Солдаты в который уже раз переглянулись и зябко передернули плечами. Листки мелко -мелко дрожали в руках Ушакова. Сорокин смотрел на них боязливо и покорно, а сердце колотилось так, точно это и не сердце, а живая птица билась и никак не могла вылететь из груди. Он хотел было что-то сказать Ушакову, но не смог разлепить слипшихся и помертвелых губ.

- Надо отдать письмо прапорщику, - решил Ушаков, и сразу стало обоим легче - точно камень с души упал - появилась ясность и цель.

Екатерина II, прочитав письмо Батурина, рассвирепела. Как посмели ей напомнить о том, кто столько лет приходился ей мужем и с кем было покончено раз и навсегда, чьи останки уже сгнили, как должна была сгнить и сама память, но ползут и ползут чьи-то лживые слухи о том, что он жив и - на тебе! - явится... Миссия!..

Даже из казематов Шлиссельбурга, из одиночки этого сумасшедшего, назвавшегося полковником и обер-кабинет-курьером, доносится потустороннее зловоние Карла-Ульриха... О,майн готт! Куда же еще его запрятать?!

17 мая 1769 года обер-прокурор Вяземский положил перед Екатериной проект указа о дальнейшей судьбе Батурина.

"...заслуживает он Батурин по законам тяжкое наказание; но поелику сие ныне учиненое им преступление от него произошло как уже от человека, доведшего себя по своим преступлениям до самого отчаяния, то кажется теперь и никакое тяжкое наказание наполненного злом его нрава поправить не может; и сего ради а тем более из единого Ея Императорского величества милосердия наказание ему Батурину не чинить, а дабы от него впредь таких вредных и ложных разглашений поблизости столицы ... не происходило ... и чтоб он Батурин сколько ни есть пришел о содеянных им злодеяниях хотя при конце жизни своей в раскаяние, послать его в Большерецкий острог вечно и пропитание же ему тамо иметь работою своею, а притом накрепко за ним смотреть, чтоб он оттуда уйтить не мог; однако же и тамо ни каким его доносам, а не меньше и разглашениям никому не верить".

"Быть по сему", - начертала Екатерина и поставила точку еще на одной человеческой судьбе, только за то, что этот несчастный осмелился напомнить ей о том, кого она хотела, но не могла забыть. И снова была игра - игра очередной императрицы в милосердие - когда отправляли в Камчатку на голодную смерть старика, все преступления которого заключались в том, что он хотел быть верным рабом и это у него никак не получалось, ни в 1748, ни двадцать лет спустя...

А он готов был ради этого на все. И не в Камчатку его бы, а приласкать чуть-чуть, а уж он "разстарался бы за ради" и глядишь, действительно бы опередил бы некоего Шервуда, выдавшего Павла Пестеля, в получении высочайшей приставки "Верный" к своей фамилии за предательство. Но слишком много таких вотсвоих было у трона, чтобы брать еще и кого-то со стороны.

С. Вахрин, "Встречь солнцу"

Иоасаф Батурин
Рассказ о нем лучше всего начать со слов императрицы Екатерины II уже после смерти Иоасафа Андреевича: «Что касается до Батурина, то замыслы его дела вовсе не шуточны. Я не читала после и не видала его дела, но мне сказывали наверное, что он хотел лишить жизни императрицу, поджечь дворец и, воспользовавшись общим смущением и сумятицею, возвести на престол великого князя. После пытки он был осужден на вечное заключение в Шлиссельбурге, откуда, в мое царствование, пытался бежать и был сослан на Камчатку, а из Камчатки убежал вместе с Беньевским, по дороге ограбил Формозу и был убит в Тихом океане».

Странно, что в книге С. В. Максимова «Сибирь и каторга» о Батурине всего лишь несколько строчек: «В 1749 году поручик Бутырского полка Иоасаф Батурин послан был в Камчатку за то, что предложил свои услуги великому князю Петру Федоровичу возвести его на престол при жизни тетки». Очень неполно, да и неточно.

Но вот некоторые подробности из современного уже источника: «...Батурин был подпоручиком Ширванского полка. После разжалования и ссылки в Сибирь долго тянул солдатскую лямку, снова дослужился до подпоручика, теперь уже Шуваловского полка, размещенного под Москвой. И снова арест: «сумасшедший дворянин» пытался привлечь к участию в дворцовом перевороте мастеровых людей, за 25 лет до Пугачева поднимал народный бунт. Во время пребывания Елизаветы в Москве, летом 1749 года, Батурин, офицер полка, вызванного для усмирения рабочих людей суконной фабрики Болотина, задумал с помощью солдат и восьмисот бастующих мастеровых заточить Елизавету, убить Разумовского и возвести на престол Петра Федоровича — впоследствии Петра III. «Его высочество мог бы всякому бедному против сильных защищение иметь»,— говорил Батурин.

«Московский агитатор» — назвали Батурина в одном из русских журналов в конце XIX века. «Агитатор» после «крепкого содержания» в тюрьме еще 16 лет, с 1753 до 1769 года, просидел «безымянным колодником» в Шлиссельбурге. Ночами в тюремном окне искал Батурин звезду своего императора, чтобы поговорить с ней. В 1768 году Батурин написал письмо Екатерине и за это по старинному пути колодников, через Сибирь и Охотский порт, прибыл в Большерецк в 1770 году...— все это вы можете прочесть в книге «Облик далекой страны» А. Б. Дэвидсона и В. А. Макрушина.

Увы... Многое было в этой истории совсем не так. По крайней мере, материалы Центрального государственного архива древних актов, где хранится дело «О подпоручике Иоасафе Батурине, замыслявшем лишить престола императрицу Елизавету в пользу великого князя Петра Федоровича», говорят о другом.

Иоасаф Андреевич был сыном поручика Московской полицмейстерской канцелярии. В 1732 году он поступил в Шляхетский кадетский корпус, а в 1740-м — выпущен прапорщиком в Луцкий драгунский полк и прослужил здесь семь лет.

В феврале 1748 года случилось так, что десятая рота, в которой проходил службу Иоасаф, осталась без командира, и Батурин по собственной инициативе принял командование ротой, полагая, что он этого вполне достоин. Но не тут-то было — полковник Элнин уже назначил нового командира роты. Батурин принял того в штыки и заявил своему полковому командиру примерно следующее: «Напрасно-де, господин полковник, изволишь меня обижать. Я-де хороший командир и беспорядков у меня не видывали». И, к слову, добавил, что ежели его не назначат командиром, то он тогда будет вынужден просить у генерал-инспектора, когда тот прибудет в полк, аудиенции и покажет генерал-инспектору все непорядки в полку, а также расскажет все драгунские обиды. Полковник в бешенстве заорал: «Арестовать! Сковать! В «Тихомировку» его!» «Тихомировка» — полковая тюрьма, где, в нарушение устава, полковник Элнин уже однажды продержал прапорщика Тихомирова.

— Я такого не заслужил, чтоб меня ковать и в тюрьму сажать,— резко ответил Батурин и отказался сдать свою шпагу полковнику.
Тогда его посадили, согласно военным «регулам», под домашний арест. Батурин поначалу было смирился, но на следующий день пришел в полковую канцелярию и в присутствии всех обер-офицеров обвинил полковника Элнина в государственной измене.

Как выяснило следствие, донос Батурина оказался ложным — единственный свидетель прапорщик Федор Козловский отказался подтвердить обвинение Батурина в том, что Элнин оскорбил «блаженныя памяти вечно достойныя» покойную императрицу Анну Иоанновну, которая, по известным причинам, не жалела ничего для герцога Курляндского.

Но... «за те его непорядочные поступки велено лиша его Батурина прапорщичья чина и патента послать в казенные работы на три года, а по прошествии попрежнему в полк до выслуги в драгуны». И вот тут-то произошла роковая заминка, вероятно, в ожидании утверждения приговора на высшем уровне — и Батурина даже освободили из-под стражи, отдав его на поруки. Тут ему пришел и чин подпоручика в соответствии с «регулом» за выслугу лет. И все это было как ковш холодной колодезной воды, которую выплеснули всю без остатка на раскаленные камни души подпоручика без чина, арестанта-казенника, честолюбца, каких только поискать еще в отечественной истории. Но пришел приказ снова взять Батурина под караул.

Этот арест имел для Иоасафа Андреевича роковое значение — тут же в тайную канцелярию явились прапорщик Выборгского полка Тимофей Ржевский и вахмистр Пермского драгунского полка Александр Урнежевский и донесли, что Батурин подбивал их, заручившись поддержкой и денежной помощью великого князя Петра Федоровича, поднять фабричный московский люд и «находящихся в Москве Преображенских батальонов лейб-компанию», а там, дескать, «заарестуем весь дворец — ...Алексея Григорьевича Разумовского где не найдем и его единомышленников — всех в мелкие части изрубим за то, что-де от него, Алексея Григорьевича, долго коронации нет его императорскому высочеству, а государыню-де императрицу до тех пор из дворца не выпускать, пока его высочество коронован не будет».

Что же имел против императрицы Елизаветы прапорщик Луцкого драгунского полка Батурин? Ничего. Он был согласен, чтоб «Ея императорское величество была при своей полной власти как ныне есть, а его бы высочество с повеления Ея императорского величества имел только одно государственное правление и содержал бы армию в лучшем порядке...». То есть Батурину нужен был на троне человек, который бы двинул вперед его, батуринскую, военную карьеру.

Весь гнев Батурина направлен был лишь против графа Разумовского. Что же его так раздражало? То, что Разумовский, сын простого казака, певчий императорского хора, оказался у кормила власти, любимцем императрицы? Допустим. Но что именно — зависть к успехам любовника-счастливчика или справедливое чувство гражданского негодования по поводу всех этих фаворитов-лизоблюдов, приближенных к трону, чувство, которое испытывали все истинные сыны Отечества, владело Батуриным? О России ли думал он, о застое, духовном и экономическом, который переживала страна?

А вот и ответ самого Батурина: «... хотел он, Батурин, показать его сиятельству свою услугу, но только он до его сиятельства не допущен и придворным лакеем из покоев его сиятельства выслан с нечестью и думал он, Батурин, что так его нечестиво выслать приказал его сиятельство».

Вот так, а приласкал бы, приголубил — и никаких тебе кровавых заговоров.

Четыре года сидел Батурин в подземелье тайной канцелярии под крепким караулом, ожидая конфирмации, но ее не последовало — видимо, Елизавета была согласна с приговором — и в 1753 году Иоасаф Андреевич переведен в Щлиссельбургскую крепость, в одиночную камеру, на вечное содержание...

Через 15 лет, проведенных в одиночке, он передал с молодым солдатом Федором Сорокиным письмо, которое «полковник» просил передать самолично царю или царице.

Это было в 1768 году, когда уже правила Екатерина II.

Прочитав письмо Батурина, императрица очень разгневалась. Как посмели ей напомнить о том, кто столько лет приходился ей мужем и с кем было покончено раз и навсегда, чьи кости уже давно сгнили, как должна была сгнить и сама память, но ползут и ползут чьи-то лживые слухи о том, что он жив и — на тебе! — явится на суд божий...

17 мая 1769 года обер-прокурор Вяземский, исполняя монаршью волю, положил перед Екатериной указ о судьбе Батурина, где предписывалось «послать его в Большерецкий острог вечно и пропитание же ему тамо иметь работою своею, а притом накрепко за ним смотреть, чтоб он оттуда уйтить не мог; однако же и тамо никаким его доносам, а не меньше и разглашениям никому не верить».

«Быть по сему»,— начертала Екатерина, но точку в скитаниях Батурина судьба поставит еще не скоро.

Из Охотска на Камчатку Батурина отправили отдельно от всех на галиоте «Святая Екатерина», так что, вероятнее всего, он ничего не знал о намерениях Беньевского, Винбланда, Степанова и Панова захватить галиот «Святой Петр» и бежать на нем за границу.

Но в большерецком бунте Батурин принял самое активное участие, за что и получил в конце концов столь желанный и долгожданный чин полковника, в коем и числился по реестру экипажа мятежного галиота, вторым по списку после своего предводителя.

И еще одна неточность в записках Екатерины Великой — не был Батурин убит в Тихом океане при ограблении Формозы, а умер 23 февраля 1772 года при переходе из Кантона во Францию.

Политический ссыльный.

Минский сельский совет
Территория бывшего Минского стана, раскинувшегося по левому берегу Волги. Здесь проходил тракт из Костромы в Красное.
В XVI в. Минским владел М.Я.Морозов, казненный Иваном Грозным за то, что демонстративно отказался участвовать в шутовских забавах царя на балу.
Минское с деревнями было вотчиной Г.И.Морозова и его жены, знаменитой Феодосии Прокофьевны, урожденной Соковниной, сторонницы мятежного протопопа Аввакума, ярой приверженницы старой веры и за это сосланной в Боровский монастырь под Москвой, где ее уморили голодом.
Это ее запечатлел В.Суриков на знаменитой картине, находящейся в Третьяковской галерее.
Проводимые Б.И.Морозовым в России реформы вызвали недовольство народа. Взбунтовавшийся на Красной площади в Москве народ требовал смерти Морозова, и только заступничество царя Алексея Михайловича спасло того от расправы. Его укрыли в далеком Белозерском монастыре. Когда род бояр Морозовых в 1671 г. по мужской линии пресекся, правительством село Минское было дано в вотчину родственнику их боярину И.Б.Хитрово.
В 1777 г. Минским владел Е.С.Хитрово, капитан артиллерии и его родственник А.А.Ржевский. У села Минского стояла усадьба Хитрово, в которой «боярский двор, да во дворе две горницы на подклетях, да промеж их сени, да горница отхожая, да две избы, погреб, да ледник, два амбара, сушило (для сена. — Д.Б.) под ним конюшня, житница да двор конский».
Село Минское с деревнями Опалиха, Реброво, Бочкино, Щапово, Дубки, Палкино купил Р.И.Воронцов и они вошли в состав его Опалихинской вотчины. Последним владельцем Минского был внук Р.И.Воронцова С.М.Воронцов.
Деревня Зубино. В 1612 г. здесь было сельцо и оно с деревнями Лапшино, Стрельница, Ефремцево принадлежало дьяку Разрядного (Военного.— Д.Б.) приказа Е.Витовтову, а от него по наследству перешло к костромичу Мустафинову. В 1850 г. Зубиным владел А.Н.Дементьев, отец которого служил почтмейстером в Костроме.
Село Куликово принадлежало Богородицкому Новинскому монастырю и в селе стояли монастырские дворы. К Куликову был приписан и погост Никола-Трестино, в котором Никольская церковь была построена монастырем.
Деревня Пушкино. Здесь была усадьба с парком, плодовым садом и винокуренным заводом, принадлежавшая князю Д.П.Горчакову, вице-губернатору Костромы.
Деревня Юрьевка. Рядом было сельцо с барской усадьбой, в 1860 г. принадлежавшей Батуриным, предок которых поручик И.А.Батурин, возглавлял заговор против Елизаветы Петровны в пользу Петра Федоровича и за это был осужден и сослан на Камчатку.
Россия, Костромская область, Костромской район, село Минское.

О происхождении Павла I


В начале марта 1772 года в пучине Индийского океана нашел свое последнее успокоение человек, которому российский император Павел I был обязан своим появлением на свет. На французском фрегате в нескольких милях от Иль де Франс скончался беглый каторжник. Умер в окружении бывших колодников с изуродованными палачом лицами: у кого ноздри вырваны, у кого язык усечен. Впрочем, в такой компании он не мог не чувствовать себя в своей тарелке. Как никак двадцать лет провел за решеткой: три с половиной года в застенке Тайной канцелярии, остальные семнадцать лет - в шлиссельбургском каземате.

Его приговаривали к смерти, ссылали в Сибирь, должны были заживо похоронить в Нерченске на вечном поселении, но отправили на Камчатку в острог. В конце концов, он оказался на свободе. Но вынести ее не смог. Ему были не страшны ни морозы Сибири, ни сырость Шлиссельбурга. Но перенести тропическую жару он оказался не в состоянии. По морским законам труп сбросили за борт.


* * *



В марте 1772 года Павлу шел уже восемнадцатый год.

Пушкин назвал Павла «романтическим императором». Действительно, биография этого царя - сюжет более чем романтический. Но история «до Павла», то есть биография еще не родившегося сына Екатерины II, это - настоящий авантюрный роман, который едва ли могло создать писательское воображение.

«Когда автором выступает Провидение, - писал П.А. Вяземский, - оно выказывает такую силу воображения, перед которой ничтожны выдумки всех сочинителей взятых вместе».

Сам Павел не знал, чем он обязан тому человеку, тело которого упокоилось на дне Индийского океана. Вряд ли и сам покойник мог догадаться об этом. Он не был отцом Павла. А звали его Иосаф.

Иоасаф
11 января 1772 года из Кантона вышли два французских фрегата «Дофине» и «Лаверди». Они взяли курс на Францию. Путь их лежал через Иль де Франс (ныне Св. Маврикий). При выходе из Кантонского устья к кораблям пришвартовались три китайские джонки и на палубу взошло полсотни русских. Подданных императора Павла Петровича. Шел 1772 год. В России царствовала императрица Екатерина II. Сыну ее, наследнику престола, еще не исполнилось 18 лет, а они уже присягнули ему при живой матери.

Облик «верноподданных» несуществующего российского императора должен был бы насторожить капитана фрегата: лица поднимавшихся на борт корабля людей были изуродованы палачом. На них были сибирские меха - соболя и куницы. Были и деньги. Перед тем, как выйти в море, они ограбили казну и захватили корабль, а затем продали его португальцам в Макао.

Впрочем, среди тех, кто присягнул Павлу, был не только уголовный сброд. Среди них оказались и штурманские ученики со штурманом, и канцелярист, и капрал, и купец, и казаки, и священник. Были тут и посадские и солдаты, подушный плательщик, камчадалы и промышленники, жены их, и конечно же, женщины без определенных занятий. Всего семьдесят человек. В общем, компания разношерстная. Но они называли себя: «Собранная компания для имени его величества Павла Петровича». И без того крохотная империя цесаревича уменьшилась теперь до размеров корабельной палубы.

Возникло это более чем странное образование на Камчатке, в городке Большерецке, в месте ссыльных поселенцев. Все началось более чем заурядно. Несколько ссыльных во главе с венгром М.А. Бениовским задумали побег. В остроге он выдавал себя за невинно пострадавшего за интересы наследника Павла, показывал всем какой-то бархатный конверт, который как будто бы получил от самого государя. «Агитация» пала на благодатную почву. Среди отбывавших сроки в Большерецком остроге были и люди, которые в самом деле пострадали за Павла: разжалованные офицеры Василий Панов, Семен Гурьев и Петр Хрущев.

26 апреля 1771 г. взбунтовавшиеся острожники расправились с начальником большерецкой военной команды и привели жителей к присяге «законному государю». Теперь в Большерецке им был Павел Петрович. Более того, 11 мая составили «Объявление», своеобразный манифест. В нем говорилось, что «законный государь Павел Петрович» несправедливо лишен престола, правительственные распоряжения Екатерины выставлялись в черном свете, а сама она аттестовалась «поносными словами». «Объявление» завершалось следующей сентенцией: «Виват и слава Павлу первому, россии обладателю!»

Освободившиеся от власти узурпаторши захватили галиот «Святой Петр». На корабле был поднят флаг Павла Петровича. Все, вступившие на борт, подписали присягу на верность императору Павлу. Но на Петербург новоиспеченные подданные Павла не пошли. Они отправились к берегам Японии. Однако японцы не разрешили им сойти на берег. Пришлось плыть дальше. «Святой Петр» оказался в португальской колонии Макао. В начале 1772 года «вольнолюбцы» из Боль-шерецкого острога добрались до Кантона и, зафрахтовав два судна, взяли курс Францию.

Самым «высокопоставленным» среди верноподданных императора Павла Первого оказался «полковник Иосаф Батурин». Так подписался он в «Объявлении». В действительности, он был лишь подпоручиком Ширванского пехотного полка.

Среди «верноподданных» цесаревича не было человека, который оказал на судьбу Павла большего влияния, чем этот авантюрист. По словам Екатерины II, Батурин был «весь в долгу, игрок и всюду известный за большого негодяя, впрочем человек очень решительный». «Послужной список» «решительного негодяя», сыгравшего решительную роль в судьбе Павла, оказался длинным и разнообразным. Воспитывался в Сухопутном Шляхетском корпусе. Был выпущен в армию прапорщиком. Но вскоре приговорен к смертной казни за непристойные и неучтивые слова против своего полковника фон Экина. Более того, объявил на него, а также на князя Козловского «слово и дело». Обвинение оказалось ложным. Но Батурина не казнили. Сняли чин и выслали в Сибирь на казенные работы. Здесь он снова объявил «слово и дело» на тех же лиц и опять ложно. Отбыв срок, вступил в армию солдатом и выслужился до подпоручика. Во второй половине 1749 года вместе со своим Ширванским полком оказался в местечке Раево, около Москвы. Здесь-то и произошло самое интересное - событие, предопределившее всю последующую жизнь авантюриста...

«Заговор по всей форме»
В конце 1749 года императрица Елизавета Петровна перестала целовать руку наследника вел. кн. Петра Федоровича. Вскоре от имени императрицы ему пригрозили Петропавловской крепостью и недвусмысленно напомнили об участи царевича Алексея.

Угрозы Елизаветы были вполне реальны, и главное, они были сделаны неспроста. И Петр Федорович это отлично знал.

Летом 1749 года Петр Федорович услышал из уст одного из полковых офицеров, что он «не признает другого повелителя, кроме него, и что императорское высочество мог рассчитывать на него и на весь полк, в котором он был поручиком».

Этот примечательный разговор произошел под Мытищами, возле Москвы. Летом 1749 года, когда великокняжеский двор находился в Раево, главным развлечением была охота. Великий князь Петр близко сошелся со своими егерями, содержавшими его собачью свору, «закусывал и выпивал с ними, и на охоте он был всегда среди них».

Близкое знакомство с егерями завел и поручик Батурин, полк которого стоял возле Мытищ. Иосаф уверил егерей, что «выказывает большую преданность великому князю» и утверждал, что весь полк с ним заодно. Егеря сообщили об этом Петру Федоровичу. Наследник не только «охотно выслушал этот рассказ», но и захотел узнать через своих егерей подробности об этом полке. Вскоре Батурин стал добиваться через егерей встречи с Петром. Великий князь согласился далеко не сразу. Он долго колебался, но затем «стал поддаваться; мало-помалу случилось то, что, когда великий князь был на охоте, Батурин встретился ему в укромном местечке. Он пал перед Петром на колени и поклялся «не признавать никакого государя, кроме него, и что он сделает все, что великий князь прикажет».

Петр Федорович был несколько смущен таким выражением преданности и даже немного испуган. После, когда Батурина уже пытали в Тайной канцелярии, Петр Федорович рассказывал жене, что, «услышав клятву, испугался, пришпорил лошадь, оставив Батурина на коленях в лесу». Он утверждал, будто бы егеря, которые представили Иосафа, не слышали, что тот сказал. Петр уверял жену, что он «более не имел никаких сношений с этим человеком» и что даже предупредил егерей, чтобы они остерегались, как бы этот человек не принес бы им несчастья».

Однако Екатерина была уверена в том, что после встречи в лесу состоялось еще несколько свиданий и переговоров между егерями, великим князем и «этим офицером». «Затрудняясь сказать, - писала Екатерина, - говорил ли он мне правду; я имею основание думать, что он убавлял, передавая о переговорах, которые, может быть он вел, ибо со мною даже он говорил об этом деле только отрывочными фразами и как будто поневоле».

После клятвы Иосафа в лесу, Петр Федорович хранил в секрете все, что произошло, и даже не поделился этим с женой. Егеря же делали вид, что не слыхали, что именно Батурин сказал великому князю.

Молчание великого князя и потворство встречам с ним на охоте Иосаф принял за формальное согласие Петра. Батурин убедил сотню солдат своего полка присягнуть великому князю, уверяя, что получил на охоте согласие самого Петра на возведение его на престол. Гренадеры, которых Иосаф пытался склонить на свою сторону, донесли на него. Можно представить страх наследника, когда егеря сообщили ему, что Батурин арестован, доставлен в Тайную Канцелярию. Вскоре дело дошло и до егерей. Они тоже оказались в Преображенском. Подбирались и к самому наследнику.

Под пыткой Батурин признался в своих сношениях с великим князем через посредство егерей. Они были уличены в том, что предоставили наследнику возможность встретиться с Иосафом. К счастью, допросили их лишь «слегка». Егеря не захотели оговорить Петра. Вскоре их выпустили и выслали за границу. Но они успели дать знать великому князю, что не назвали его.

В своих мемуарах Екатерина утверждала, что ничего не знала об этой истории и была абсолютно не причастна к ней. Правда, это весьма сомнительно. В Раево охотился не только ее супруг, но и она сама. И именно ей Батурин сыграл на «почтальонной трубке» виват и закричал, что был бы рад видеть ее мужа на престоле. Трудно поверить, чтобы этот человек, демонстративно проявивший преданность к великокняжеской чете, не заинтересовал ее, и она не навела справки о том, кто этот смельчак. Впрочем, с точки зрения Тайной экспедиции, даже если она пропустила мимо ушей все сказанное и сделанное Иосафом, она все равно была уже виновна, как и ее супруг, в том, что не донесла.


Екатерина II
Екатерина после приезда в Россию
Впрочем, есть основания думать, что и Петр не был лишь безучастным слушателем полубезумного пьяного офицера, но проявил определенную заинтересованность в том, что тот предлагал. В первой редакции своих мемуаров Екатерина утверждала, что когда она воцарилась, среди бумаг покойной Елизаветы нашла следственное дело Батурина. Оно было очень объемисто и, наверное, императрица так никогда его и не прочла. Оттого она не имела правильного представления об этом деле. В действительности же, хотя дело затеяли «безрассудно и неосторожно», это «был заговор по всей форме». По словам Екатерины, Батурин хотел возвести Петра Федоровича на престол, заключить императрицу в монастырь и перерезать всех, кто мог воспрепятствовать его планам.

Незадолго перед смертью Екатерина вновь принялась за свои записки. Здесь замыслы Батурина были представлены так: «Он замышлял, ни более, ни менее, как убить императрицу, поджечь дворец и этим ужасным способом, благодаря сумятице, возвести великого князя на престол».

Вопреки тому, что писала двадцать лет назад, мемуаристка утверждала теперь: «Я не читала и не видела этого дела». Очевидно, совершенно беспардонно Екатерина лгала. Теперь, двадцать лет спустя, она стремилась сгустить краски и представить планы Батурина более зловещими и кровавыми, нежели они были на самом деле в действительности.

На самом же деле Иосаф вовсе не собирался ни убивать Елизавету Петровну, ни заключать ее в монастырь, планы его состояли в том, чтобы арестовать императрицу и удерживать ее под арестом, пока Петр Федорович не будет коронован. Императрица осталась бы на престоле, но ее племянник имел бы «одно государственное управление и держал бы армию в лучшем порядке».

Другими словами, Батурин хотел добиться соправительства Петра Федоровича и Елизаветы Петровны, то есть женщины самодержицы и мужчины наследника, разделив власть между ними по половому признаку. При этом Петру отошла бы вся «мужская часть».

Дело Батурина осталось недостаточно ясным. В нем отсутствуют многие страницы, исчезли важнейшие показания. Из дела явствует, что Батурин, помимо солдат своего полка, намеривался использовать для реализации замысла московских фабричных, недовольных своим положением. Преображенский батальон, лейб-компанцев. Вступил Иосаф и в сношение с московским купцом Е.Д. Лукиным.

Для осуществления своего плана он намеревался взять у него 5000 рублей от имени Великого князя. Батурин писал у купца записку Петру Федоровичу латинскими литерами.

Как бы ни была безрассудна авантюра Иосафа, она дискредитировала Петра. Он вступил в сношения со злоумышленником. Не только не донес, но своим молчанием выражал сочувствие его планам. Дело Батурина совершенно очевидно обнаружило: наследник мечтает о власти и готов поддаваться на предложения, направленные против Елизаветы.

Но предпринять меры против Петра Федоровича - означало бы разрушить ту хрупкую стабильность при российском дворе, когда на престоле сидела дочь Петра Великого, и у нее был наследник, внук великого преобразователя. Заменить же голштинца было пока некем. Вот почему Елизавета долго не могла принять решение по этому делу. Это объясняет и последующую судьбу Иосафа. Проведя почти четыре года в застенке Тайной канцелярии, он был переведен, наконец, в Шлиссельбург «к крепкому содержанию» без всякого приговора и превратился в безымянного колодника и семнадцать лет был обречен на полное молчание. Русская «железная маска» обладала государственным секретом. Она владела «компроматом» на наследника. Но никто не должен был этого знать.

Когда Петр III воцарился, Сенат осудил Батурина на вечную ссылку в Нерчинск, но император решил все же оставить его в Шлиссельбурге, давая лучшее пропитание». Вроде бы Батурин был жертвой преданности великому князю, и поэтому судьба его должна была быть облегчена. Но о секретной жизни бывшего наследника престола не должны были знать даже в Нерченске.

В 1768 году в руки Екатерины II попала записка из Шлиссельбурга от Батурина. Он напомнил ей, как в 1749 году в Раеве кричал, что хочет видеть ее супруга на престоле, и сыграл на трубе «виват». Екатерина сослала его на Камчатку. Но не за то, что он напомнил ей эпизод ее юности. В каземате Батурин по звездам вычислил, что Петр III жив и скоро вернется. Императрица, дабы не болтал и не писал писем, отправила его на поселение. «В голодное и холодное место... без одежды и обуви». Бывший узник «Шлюшни» назван «сумасшедшим и не велено верить, что будет говорить».

Дальнейшее известно. Так на дне Индийского океана оказалась тайна происхождения Павла. Тайна, которую никто не разгадал. Не разгадали же ее не потому, что не там искали. Двигались по ложному пути, подсказанному Екатериной.

«Его Императорскому Высочеству, цесаревичу и великому князю Павлу Петровичу»
21 апреля 1771 года Екатерина II начала писать свои автобиографические записки. Пять дней спустя в Большерецке началась Тихоокеанская эпопея шлиссельбургского звездочета. Безымянный колодник, превратившийся в «бывшего полковника Батурина», плыл под французским флагом по водам Индийского океана во Францию, а императрица описывала свою несчастную супружескую жизнь. Она рассказала, как в первую брачную ночь Петр заснул и проспал до самого утра. Когда в 1749 году выдавали замуж А.Н. Румянцеву, то она, подобно самой Екатерине, так и осталась девицей. Петр ухаживал за принцессой Курляндской, но дальше перемигиваний дело не могло пойти «в виду особенностей этого господина».



Она не довела свой рассказ до того момента, когда в сентябре 1754 года на свет появился Павел. Читатель остается в неведении относительно того, как произошло превращение Петра в мужчину.

Но в описании первой брачной ночи есть одна очень важная фраза: «В таком положении дело оставалось в течение 9 лет без малейших изменений». Это надо понимать так, что через 9 лет, когда Павел появился на свет, что-то очень важное изменилось. Но что же именно, Екатерина так и не рассказала. Она прервала работу над этой редакцией «Записок», так и не доводя ее до этого эпизода.

После смерти Екатерины в ее бюро среди собственноручных рукописей императрицы Павел нашел запечатанный пакет. Рукой матери он был адресован ему самому. Это были записки о жизни императрицы, написанные ей самой. Здесь Павел прочитал нечто интересное о своей матери, об отце, об их отношениях. И своем рождении. Было несколько слов и о «решительном негодяе» Иосафе.

Согласно запискам, в начале 1750-х годов двадцатилетняя Екатерина достигла пика своей физической красоты и обаяния. «Говорили, что я прекрасна, как день», - писала Екатерина. Естественно, она не могла не стать предметом искания многих кавалеров. Самым выдающимся из них стал Сергей Салтыков. «Он был прекрасен как день», - вспоминала императрица.

Он был «прекрасен, как день». Она была «прекрасна, как день». Мог ли не возникнуть между ними роман, плод которого тоже стал бы «прекрасен как день»?

Но этого не произошло. Не произошло потому, что супруга Петра была и осталась высоконравственной особой. Несмотря на все унижения и оскорбления, которым ее подвергал недоразвитый муж.

«Прекрасный», но лишенный строгих моральных качеств, соблазнитель, начал пытаться обольстить «прекрасную», но совсем заброшенную законным супругом Екатерину. Она же не раскусила поначалу интригана, лишенного моральных устоев, но проявила редкое благородство души, несмотря на соблазны, прежде всего, думала о жене соблазнителя, прилагала все усилия, чтобы заставить его переменить образ мыслей.

О домогательствах Салтыкова стало известно императрице Елизавете. Отличительная же черта ее величества состояла в том, что когда ей хотелось браниться, «то она не бранила за то, за что могла бранить, но ухватывалась за предлог бранить за то, что и в голову не приходило, что она может бранить».


Елизавета Петровна
Императрица Елизавета Петровна
На этот раз Елизавета Петровна устроила Екатерине разнос из-за манеры одеваться и за то, что великая княгиня ездила на лошади по-мужски. Императрица заявила обер-гофмейстерине М.С. Чоглоковой, осуществлявшей надзор за малым двором, что манера великой княгини ездить верхом мешает ей иметь детей, и что ее костюм совсем неприличен». Чоглокова ответила: «Дети не могут явиться без причины, и что хотя их императорские высочества живут в браке с 1745 года, а между тем причины не было». Тогда Елизавета начала бранить Чоглокову и сказала, что она «взыщет с нее за то, что она не старается усовестить на этот счет заинтересованные стороны; вообще она проявила сильный гнев...»

Другими словами, возмущенная домогательствами Салтыкова, императрица устроила разнос Чоглоковой из-за того, что великокняжеская чета до сих пор оставалась бездетной и пригрозила наказать ее, если положение дел не изменится. Тогда Чоглокова решила «буквально исполнять приказания императрицы». Через камер-лакея Брессана она познакомила великого князя с вдовой художника Грот. После уговоров «молодая и красивая вдовушка» согласилась исполнить то, чего от нее требовали. «Наконец, благодаря своим трудам, Чоглокова достигла цели, и когда она была уверена в успехе, она предупредила императрицу, что все шло согласно ее желаниям. Она рассчитывала на большие награды за свои труды, но в этом отношении она ошиблась, потому что ей ничего не дали; между тем она говорила, что империя ей обязана».

В начале зимы у Екатерины появились «легкие признаки беременности». Но они вскоре исчезли вследствие утомительной скачки при переезде в Москву. Между тем Чоглокова, «вечно занятая своими излюбленными заботами о престолонаследии», предложила Екатерине самой избрать себе любовника. Ей предстояло выбрать между Львом Нарышкиным и Сергеем Салтыковым. Однако супруга Петра «притворилась наивной» и предложением не воспользовалась. За это Чоглокова ее «много бранила».



Как видим, Чоглокова, предоставлявшая свои покои для общения Екатерины и Салтыкова, тем не менее, была убеждена, что роман, разворачивающийся на ее глазах, оставался платоническим, и она была даже вынуждена подталкивать великую княгиню сделать решительный шаг. Но не тут то было. Несмотря на свою привязанность к Салтыкову, интерес которого к Екатерине начал постепенно угасать, великая княгиня по-прежнему сохраняла верность нелюбимому мужу.

В июне 1753 года после трехмесячной беременности у Екатерины случился выкидыш. Наконец, 20 сентября 1754 года она родила Павла.

Отцом его был супруг Екатерины Петр Федорович. Благодаря общению с вдовой Грот он приобрел опыт, которого ранее ему не доставало. Таков точный смысл написанного рукой Екатерины текста.

Видимо, именно так и понял его Павел. Во всяком случае, он не уничтожил этого важного документа, который проливал свет на его происхождение.

Только злонамеренный человек мог бы вывести из этого рассказа Екатерины заключение, что отцом ребенка Екатерины был Салтыков, а вовсе не ее муж, приобретший к этому времени необходимые практические навыки. Более того, создается впечатление, что весь эмоциональный рассказ о Салтыкове введен в повествование прежде всего для того, чтобы особо подчеркнуть нравственную высоту матери Павла. Ведь она не стала жертвой коварного и недостойного соблазнителя, несмотря на искусно расставленные ловушки и почти открытое принуждение со стороны Чоглокой!

Таково было послание Павлу, которое его мать оставила после своей смерти.


* * *

Откуда же могло возникнуть предположение, будто бы Екатерина намекала в этом тексте, что отцом Павла был Салтыков?

В начале 1770-х годов кучка авантюристов привела к присяге Павлу население камчатского острога, а затем верноподданные несовершеннолетнего наследника направились в Европу. А между тем, совершеннолетие цесаревича, которому следовало передать престол, неумолимо приближалось. В это время Екатерина, начавшая работу над своими записками, была более всего заинтересована в том, чтобы представить происхождение Павла по меньшей мере сомнительным. Поэтому Екатерина писала тогда о физиологической несостоятельности мужа, неспособного зачать ребенка. Но в середине 1790-х годов, когда создавалась окончательная редакция воспоминаний, ситуация уже существенно изменилась. Вопрос о сомнительном происхождении сына потерял уже былую политическую актуальность. Теперь Екатерине было гораздо важнее представить в своих мемуарах образ идеально чистой в нравственном отношении женщины. Поэтому и роман с Салтыковым был описан здесь так, чтобы подчеркнуть моральную высоту великой княгини. Однако ранняя редакция осталась. Поскольку в первой редакции речь шла о физиологической несостоятельности Петра, а во второй рассказу о рождении Павла предшествовало подробное изложение романа Екатерина с Салтыковым, отсюда родилось подозрение, что фаворит выполнил то, на что муж оказывался не способен. Но это лишь непозволительное соединение двух различных текстов. А между тем, причины появления на свет Павла надо искать в деле Иосафа.

«Великая распря... из-за бани»
Батурина заключили в Шлиссельбургскую крепость в 1753 году. 20 сентября следующего года родился Павел I. По этому случаю была изготовлена медаль. На медали - женщина, олицетворяющая Россию, готовится принять в свои руки новорожденного цесаревича, сидящего на подушке. В облаке - гений со скипетром в руке и звездой на головой. Надпись гласила: «Вожделенный пришел». Никому в голову не могло прийти, что между заключением Батурина в Шлиссельбург и тем, что вожделенный наконец-то, спустя девять лет после брака родителей, пришел, была какая-то связь. А связь была...

В первую неделю великого поста 1750 года Екатерина попросила разрешения пойти в баню перед тем как говеть. М.С. Чоглокова, от имени царицы, дала позволение и прибавила при этом, что Петру тоже не мешало бы сходить туда. Великий князь не переносил жара русской бани, и заявил, что «он и не подумает это делать». Он был возмущен тем, что к нему осмеливаются обращаться с такими речами. И вот тут статс-дама Елизаветы изрекла самое главное, ради чего бедного Петра принуждали первый раз сделать то, чего он физически не переносил. Она спросила великого князя, «знает ли он, что императрица могла бы заключить его в С.-Петербургскую крепость за такие речи, за высказанное им ослушание его воле».

При этих словах Петр задрожал и спросил в свою очередь, «говорит ли она ему от своего имени или от имени императрицы». Чоглокова прямо не ответила на этот вопрос, но заявила, что «она его предупреждала о последствиях, которые могло бы иметь его безрассудное поведение, и что если он желает, императрица сама повторит ему то, что она, Чоглокова, только что ему сказала, ведь его величество не раз уже угрожало ему крепостью, имея на то, по-видимому, свои основания, а ему следовало помнить о том, что случилось с сыном Петра великого по причине его неповиновения».

Екатерина, была встревожена не меньше, чем его супруг. Она пришла к заключению: угроза Петропавловской крепостью исходила от Елизаветы. Дальнейшее размышление привело великую княгиню к важному выводу: разговор произошел в прямой связи с батуринским делом и что угрозы Петру «были с расчетом направлены на то, чтобы дать почувствовать великому князю все неразумие его поведения». Екатерина утверждала, что Петр этого, однако, не понял, так и продолжал считать, что ему угрожали Петропавловской крепостью и участью царевича Алексея из-за нежелания помыться в бане. Так этот эпизод изложен в редакции мемуаров начала 1770-х годов. В окончательной редакции «Записок», в рассказе об этом эпизоде, есть еще одна очень важная подробность. Из нее ясно видно, каковы были реальные последствия авантюры Батурина для великокняжеской четы.

«В конце концов она ушла и сказала, что передаст слово в слово этот разговор императрице. Не знаю, что она сделала, но она вернулась и разговор принял другой оборот, ибо она сказала, что императрица говорила и очень гневалась, что у нас еще нет детей, и что она хотела знать, кто из нас двоих в том виноват, что мне она пришлет акушерку, а ему доктора, она прибавила ко всему этому много других обидных и бессмысленных вещей....я не знала, - писала Екатерина, - как судила об этом императрица, но как бы то ни было, больше не поднимался вопрос о том, ни о другом предмете».

В тексте окончательной редакции мемуаров Екатерины это было первое упоминание о том, что в конфликтах Елизаветы Петровны с великокняжеской четой был поставлен вопрос о бездетности. В отличие от более ранней редакции, где Екатерина дает понять, что ее супруг просто был не способен зачать ребенка чисто физиологически до достижения 25-летнего возраста, мемуаристка на этот раз ни словом не обмолвилась об этом. Получалось, что вопрос о бездетности остро встал в связи с раскрытием батуринской авантюры. Правда, в этой последней редакции воспоминаний лукавая мемуаристка попыталась скрыть, что распря из-за бани и угрозы крепостью возникли в связи с делом Иосафа.

Впрочем, в ранней редакции Екатерина, описывая распрю из-за бани, ни словом не упомянула, что в ходе ее всплыл вопрос о бездетности. Но из этого текста ясно, что он был поставлен именно от того, что Петр Федорович был скомпрометирован делом Иосафа. Хотя Екатерина совсем не хочет, чтобы читатель понял, почему именно этот вопрос стал так волновать Елизавету, совершенно очевидно, авантюра Батурина сделала его очень актуальным.

Екатерина, верная своему правилу излагать события так, чтобы их истинный смысл оказался читателю недоступен, так описала этот прелюбопытный эпизод.

Речь идет о начале 1750 года, то есть когда Батурина пытали в Тайной канцелярии. Возмущенная тем, что у Екатерины появился новый красивый наряд, Елизавета прислала Чоглокову с приказанием больше не появляться в таком виде. «Кроме того, пишет мемуаристка, она гневалась на меня за то, что я, будучи замужем четыре года, не имела детей, что вина в этом была исключительно на ней, что, очевидно, у меня в телосложении был скрытый недостаток, о котором никто не знал, и что поэтому она пришлет мне повивальную бабку, чтобы меня осмотреть».

Екатерина ответила по поводу туалета, что она последует в точности приказаниям государыни, что же касается «второго пункта», великая княгиня и здесь проявила полную покорность. Поскольку Елизавета была хозяином положения, а она, Екатерина, находилась в ее власти, то безропотно подчиняется монаршей воле. Петр попытался защитить супругу. Он резко возразил Чоглоковой «по поводу детей и осмотра». В конце разговора Чоглокова заявила, что все передаст ее величеству.

Как бы то ни было, никакого медицинского освидетельствования Екатерины не производилось. Описав эту сцену, мемуаристка более чем «откровенно» давала понять читателю, что виноват в том, «что детей не было, только ее супруг, Петр Федорович». Но и этого Екатерине показалась недостаточным. Для того чтобы усилить впечатление (не дай бог у кого-нибудь из читателей может возникнуть сомнение: может быть сама великая княгиня не могла зачать ребенка), поместила в своих записках выразительный пассаж. П.Н. Владиславова, состоявшая при великой княгине, заступилась за нее, видя ее слезы, нашла поступок Елизаветы несправедливым и потому сказала своей подопечной: «Как же можете вы быть виноваты в том, что у вас нет детей, тогда как вы еще девица; императрица не может этого не знать, и Чоглокова большая дура, что передает вам такие разговоры; ее величество должна бы обвинять своего племянника и самое себя, женив его слишком молодым».


Граф И.И. Лесток
Граф И.И. Лесток
Итак, самое важное, Екатерина сказала устами Владиславовой и от себя добавила: «Между тем я долго спустя узнала, что граф Лесток (лейб-медик. - М. С.) советовал императрице только тогда женить великого князя, когда ему будет за 25 лет, но императрица не последовала его совету». Владиславова обещала великой княгине довести до сведения императрицы «об истинном положении вещей, как она его понимала».

Очевидно, Владиславова введена в рассказ только для того, чтобы произнести фразы, клеймящие Петра.

Указание на 25 летний возраст, когда великий князь может быть в состоянии зачать наследника, также крайне интересно. Петр родился в 1728 году. Двадцать пять лет ему исполнилось в 1753 году. То есть в то время, когда Екатерина зачала первого ребенка, но беременность закончилась выкидышем. Определенно, Екатерина хотела подчеркнуть, что ранее этого возраста ее супруг физически не мог стать отцом. Очень важно, что в этой редакции мемуаров, это был первый разговор о бездетности, и он якобы был вызван тем, что великая княгиня слишком увлекалась нарядами. Характерно и то, что здесь вся вина возложена на Петра. Поскольку же все неприятности и несчастья, которые обрушивались на великокняжескую чету, всегда под пером Екатерины выглядят так, как будто они вызваны только поведением ее мужа, то и при объяснении причин бездетности великокняжеской четы применен тот же прием. Во всем, как всегда, виноват Петр. При этом нет ни слова о том, что распря из-за бани произошла в связи с батуринским делом. И это очень существенно.

В «Хронологических заметках», которые Екатерина подготовила к свои запискам, выговор по поводу наряда она помещала в разные части своего сочинения. В первом хронологическом ряду «выговор на масленице по поводу наряда и по поводу других вещей, столь же важных, и между прочим...» помещен после распри из-за бани. А вот во втором ряду хронологических заметок эти события уже поменялись местами. Очевидно, мемуаристка не описывала то, что было в действительности, а искала, где можно более эффектно поместить этот пассаж. Впрочем, не так уж и важно, когда императрица выбранила великокняжескую чету по причине бездетности, до того, как произошла распря из-за бани, после этой распри или во время ее. Гораздо существенней то, что негодование императрицы на бездетность Петра и Екатерины явилось следствием авантюры Иосафа.

Батуринское дело заставило Елизавету остро поставить вопрос, если не о прямой замене наследника, то о создании ему противовеса, который бы самим фактом своего существования удерживал бы Петра и его супругу от какого-либо действа против Елизаветы. Таким противовесом мог бы стать младенец, который почему-то все никак не рождался у наследника.

Это стало особенно необходимо после батуринского дела еще и потому, что отношения Елизаветы и Екатерины ухудшались с каждым годом. Именно в ней императрица стала усматривать непосредственную угрозу своей власти. А между тем, невольно возникает вопрос, неужели же все семь лет, прошедших со дня свадьбы, Екатерину устраивало положение супруги-девушки. Почему она сама мирилась с таким противоестественным для замужней женщины положением. Ведь в ее «Записках» нет даже намека на то, что это более, чем странное положение хоть как-то ее беспокоило. Разве что такое положение дел ее вполне устраивало.


* * *

Что же было на самом деле?


Екатерина II
Екатерина II. 1763
Из мемуаров Екатерины нетрудно заключить, что после того, как батуринская история вскрыла тайные честолюбивые помыслы Петра, нападки на бездетность великокняжеской семьи усилились. «Все единогласно кричали о том, что после 6 лет замужества у меня не было еще детей», - писала Екатерина. Едва ли следует сомневаться в том, что тогда как надзор над Петром и Екатериной должен был стать еще более суров, начались необыкновенные послабления. Ведь очень трудно представить себе, чтобы за год до дела Иосафа Петру позволили бы интригу с вдовой художника, а Екатерину стали бы сводить с каким-нибудь камергером великокняжеского двора. Великокняжеской чете воспрещалось выходить из дворца без разрешения даже на прогулку.

Невозможно представить, чтобы супруги Чоглоковы, осуществлявшие надзор за малым двором, могли бы быть настолько слепы, или же так ненавидели друг друга, чтобы все это имело место, по каким-либо иным причинам, кроме желания Елизаветы, как можно быстрее получить внука, будущего наследника.

Каковы бы ни были действительно отношения Екатерины с Салтыковым, который, похоже, поспешил унести ноги, как только с точки зрения высочайшей власти нужды в нем больше не было, очевидно одно: именно батуринское дело явилось тем рубежом, после которого Екатерина уже не могла более откладывать рождение ребенка.

Когда Екатерина садилась за мемуары, она очень тщательно скрывала, как буквально с первого шага в русской столице начала бороться за престол. Конечно, она не могла исповедоваться и рассказать о том, как ее преднамеренная бездетность была очень важной частью этой борьбы. Однако надо было как-то объяснить столь долгое отсутствие ребенка. И она нашла прекрасное объяснение - причина тому полуинфантильность Петра. Мертвый Петр теперь возразить уже не мог. К тому же, выставив перед публикой мужа в столь неприглядном свете, она подводила читателя к мысли о том, что такой «урод» и не мог царствовать и потому был свергнут.

Таким именно образом «вожделенный пришел» - вот уж воистину «вожделенный», только не для Екатерины и Петра!

М.М. Сафонов
Перечень статей
© Исторический журнал «Гатчина сквозь столетия»