Марина Василенко

Антиекатерининский переворот
в Камчатском Большерецком остроге в 1771 году
и феномен военизированной самоорганизации
повстанческого сообщества.
// Сословное (народное) представительство и самоуправление в России XVI-начала XXI века. Третьи Щаповские чтения. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Иркутск, 2003.

Существует множество версий события, известного в литературе под названием «бунта Беневского», различных лишь на уровне субъективного восприятия их авторов, которые или вовсе не обращались к архивным источникам, или, ознакомившись с ними, довольствовались описанием внешней стороны событий. Усилиями многих поколений авторов, использовавших в качестве первоисточника крайне недостоверное сочинение – «Мемуары» Беневского, сложилась литературная легенда, имеющая мало общего с реальностью.
Из всего комплекса документов, выявленных в фондах РГАДА (ф.6, д.409, на 430 лл.; ф.10, оп.3, д.401, на 58 лл.; ф.199, Потрфели Миллера № 150, XII, тет.8, на 39 лл.), опубликованы только два: в 1822 году «Записки канцеляриста Рюмина» с незначительными, но очень важными сокращениями1 и в 1983 – «Объявление», рассматриваемое не как исторический источник, а как памятник письменности второй половины XVIII века2. Документы интересны сами по себе, но, вырванные из контекста событий, представляют небольшую ценность для исследователя. Только рассматривая и анализируя все дошедшие до нас источники в их взаимосвязи, возможно восстановить последовательность событий, и выявить те аспекты, на которых не акцентировалось внимание в официальной переписке, но которые являются ключевым звеном в понимании произошедшего.
Прежде всего, необходимо отказаться от термина «бунт Беневского», поскольку документы заставляют расставить принципиально иные акценты. В ночь на 27 апреля 1771 года в Большерецком остроге, административном центре Камчатки, вспыхнул бунт работников промысловой артели. Их поддержали ссыльные, главным образом, русские дворяне, сумевшие придать стихийному выступлению организованный антиправительственный характер. Был убит камчатский командир капитан Нилов, захвачена канцелярия, разоружены немногочисленный гарнизон и обыватели. Тот факт, что к восставшим примкнула некоторая часть экипажей двух казенных морских судов во главе с их командирами, предопределил совершенно неожиданный исход: чуть более двух недель спустя семьдесят один человек на захваченном казенном галиоте покинули пределы Российской империи.
Никто из авторов многочисленных публикаций не занимался выяснением социального состава участников восстания и даже не подсчитал общее их количество, между тем как в архивных источниках существует почти десяток списков, составлявшихся в разное время разными лицами как официальными, так и частными3. И, тем более, никто не отмечал наличие идеологии, сформулированной политическими ссыльными – русскими дворянами, имевшими немалый опыт фронды - в уже упоминавшемся «Объявлении» Сенату, которое подписали кроме них еще и рядовые участники восстания – промышленники. Объявление представляет собой политические обвинения императрице Екатерине II, незаконно занявшей российский престол, и правовое обоснование действий восставших. Для служилых, прежде всего штурманов и матросов, была составлена и подписана ими присяга императору Павлу.
Третий документ - «Манифест» - за подписью ссыльного барского конфедерата Морица Беневского, ценен не своим содержанием, а тем, что написан по-латыни – языком неизвестным для большинства участников восстания, что придавало больший вес и значимость как самому документу, так и его автору, которого ссыльные представили доверенным лицом законного императора Павла I.4 Таким образом, на территории Большерецкого острога произошел, условно говоря, дворцовый переворот: была свергнута власть Екатерины II в лице камчатского командира, и провозглашен императором Павел I, при этом соблюдены подобающие формальности в виде названных политических документов. Этот факт не афишировался ни властями, ни очевидцами, был неизвестен современникам и мало известен потомкам. Правительство Екатерины II весьма успешно представило участников большерецкого восстания толпой, обманутой авантюристом и проходимцем Беневским – «польским мятежником и бродягой».
Но документы, два с лишним века хранившиеся в архиве, свидетельствуют, что пошли не за ним, а за государем Павлом Петровичем, Беневский же был принят лишь как его представитель, действовавший для него и от его имени: «А теперь вы имеете случай показать своему законному государю услугу, за что получите, наверное, особливую милость, а при том вы от притеснения здешнего избавитесь…».5 Как ни старались следователи закрывать глаза на подобные заявления, передаваемые очевидцами и участниками большерецких событий, мысль о действиях во имя законного императора мелькает в показаниях довольно часто. Тот же принцип лежал в основе любого дворцового переворота: рискнуть всем, даже жизнью, но при удачном исходе не подняться, а взлететь по социальной и служебной лестнице со всеми вытекающими личными и имущественными правами и привилегиями. Но в отличие от дворцового переворота, совершаемого немногочисленной группой придворных при поддержке гвардии, которая тоже являлась привилегированным армейским подразделением, в большерецком перевороте участвовали самые низшие социальные слои общества: промышленники, бывшие выходцами из крестьян, посадских, разночинцев и матросы – из казаков, что наряду с существованием политических документов позволяет говорить о большерецких событиях как о восстании. Правительство Екатерины II всеми возможными способами стремилось избежать огласки и даже поддерживало хвастливые заявления Беневского о его исключительной роли в «непорядочных и закону противных действиях» (позже появился и соответствующий термин «бунт Беневского») по вполне понятной причине: в Большерецке присягали не мифическому Петру Федоровичу, не самозванцу, как во время пугачевского восстания, а реальному и, что самое неприятное, законному претенденту на российский престол – Павлу Петровичу.
Однако восстание как таковое было не целью, а всего лишь промежуточным результатом, средством для получения возможности дальнейших действий, поэтому союз людей, различных по своему правовому и социальному статусу, не распался сразу после него. Наоборот, восстание и возникшая после него жесткая необходимость побега стали причиной к объединению на качественно более высоком уровне. Хотя власти во всеуслышанье объявили, что почти 70 человек русских подданных были увезены с Камчатки силой, обманом, уговорами, документы свидетельствуют, об обратном: в основу формирования экипажа был положен принцип добровольности, иначе в море враждебно настроенную команду нельзя будет удержать в повиновении никакими угрозами и обещаниями. «У нас невольных нет, а все идут вольные» - этот принцип воплощался достаточно последовательно. Даже при нехватке квалифицированных мореходов и матросов, те, кто отказался присягать Павлу I, были отпущены с миром.6 Из двадцати восьми матросов, бывших в то время в Большерецком остроге, к восстанию примкнули только семь. Кроме того, были оставлены за подштурмана штурманский ученик В. Софьин, штурманский ученик Ф. Путинцев и боцманмат А. Серегородский.
Ни в одном официальном документе, ни в одном списке, составлявшемся официальными лицами, также нет сведений о структуре объединения повстанцев, все они представлены толпой, сбродом, разбойничьей шайкой, праздными пассажирами судна, угнанного с Камчатки иностранцем Беневским. Выявлен единственный список, составленный частным лицом – вологодским купцом А. Корнильцевым, и сохранившийся не в следственном деле, а в портфелях Миллера7, который позволяет утверждать, что повстанческое сообщество оформилось, самоорганизовалось в иерархическую военизированную структуру. Чины и должности были распределены не просто сообразно сложившемуся статусу каждого из участников восстания, его месту и роли в предыдущих событиях, но и с учетом перспектив дальнейших действий, прежде всего, необходимости бегства с Камчатки никому не известным морским путем, а потому взвешивая возможности, способности и степень полезности каждого из членов экипажа. На первый взгляд бунтовщиков, вышедших в море на захваченном казенном судне, можно назвать пиратами.8 Но применять этот термин в полном его смысле неправомерно, принимая во внимание пропавловскую государственно-монархическую идеологию, а также их саморганизацию на основе действующих российских законов, прежде всего, «Морском уставе», и официальной системе чинов и званий («Табели о рангах»).
Промышленники были определены матросами.
Матрос Береснев – барабанщиком.
Солдат Большерецкой команды Коростелев – пушкарем.
Рыбаков [в тексте неточность; возможно, Рыбников или Рудаков – оба были промышленниками] – передовщиком на байдаре.
Промышленники Сараханов, Логинов, Костромин назначены квартирмейстерами, в их обязанности входило следить за целостью и сухостью матросской одежды, за сохранностью снастей, оружия и провианта, а также управлять шлюпками и ботами, надзирать за их состоянием и за гребцами.
Сын священника Иван Устюжанинов, алеут Захар Попов и «подушный платильщик» Иван Попов, самые молодые из команды, получили статус юнкеров (юнг).
Матрос Алексей Андреянов, по какой-то причине пользовавшийся особым расположением командной верхушки, на борту стал гардемарином и, согласно «Морскому уставу», кроме того, что исполнял обязанности матроса, а во время боя находился при пушках, должен был еще обучаться морским наукам.
Матрос Софронов стал шкипером – должен был, помимо прочих обязанностей, руководить и надзирать за матросскими работами на корабле, а значит, в нашем случае, обладать среди команды реальным авторитетом. Так, очевидно, и было, потому что, когда на Курильских островах на борту галиота составился заговор, в него был вовлечен и Софронов.
Штурманский ученик Филипп Зябликов поднялся до звания штурмана.
За подштурмана штурманский ученик Дмитрий Бочаров, бывший командир галиота «Св. Екатерина», получил звание штурмана ранга офицерского – максимально возможное на штурманской службе.
Штурманский ученик Герасим Измайлов – самое младшее офицерское звание (XII класса) – мичмана.
Чин XI класса – корабельного секретаря – получил с приписью канцелярист Большерецкой канцелярии Спиридон Судейкин. Ему в помощники – вице-секретарем – назначен Иван Рюмин, казак, служивший в Большерецкой канцелярии за копеиста.
X класс по штатам 1764 года во флотской табели о рангах отсутствовал. Чин IX класса – поручика – стал, собственно, последним флотским. Его получил командир галиота «Св. Петр» штурман Максим Чурин, бывший, безусловно, самым квалифицированным из немногих специалистов в морском деле, а потому являвшийся фактическим руководителем морской экспедиции. Тем не менее, не принадлежа к дворянскому сословию, он не мог рассчитывать на чин выше, чем у кого-либо из дворян. Ссыльные, бывшие повстанческой верхушкой и инициаторами заговора с целью побега, но ничего не смыслившие в морском деле, получили только военные, но отнюдь не флотские звания.
Василий Панов, бывший поручик гвардии и депутат Уложенной комиссии, стал майором.
Звание подполковника присвоено было ссыльному барскому конфедерату шведу Адольфу Винбладту.
Самого высокого чина– полковника – удостоился бывший поручик Ширванского (по другим данным, Бутырского) полка Иоасаф Батурин, который до ссылки на Камчатку в 1769 году провел около двух десятков лет в Шлиссельбургской крепости за попытку заговора против Елизаветы Петровны в пользу Петра Федоровича.
Несколько человек находились на совершенно особом положении.
Бывший адмиралтейский лекарь Магнус Мейдер стал, сообразно своей профессиональнлй подготовке, штаб-лекарем. Ему в помощники – подлекарем – определили самого бесполезного из ссыльных, как с практической, так и с идеологической точки зрения, бывшего камер-лакея правительницы Анны Леопольдовны Александра Гурченинова (по другим данным, Гурченина, Турчанинова): безъязыкого, престарелого и не имеющего никаких полезных в море навыков.
Бывший помещик Верейского уезда, отставной ротмистр, депутат Уложенной комиссии Ипполит Степанов, единственный из дворян, по какой-то причине обладавший несомненным авторитетом среди промышленников, соответственно получил и должность корабельного комиссара, отвечавшего за сохранность всего корабельного имущества и материальное обеспечение команды. Выполняя обязанности комиссара, несомненно, должен был воспротивиться продаже галиота, что и случилось в португальском порту Макао. Помощником комиссара – ботелером – назначен бывший капрал большерецкой команды Михаил Перевалов.
Бывший поручик лейб-гвардии Измайловского полка Петр Хрущев, один из самых «давних» ссыльных, отправленный на Камчатку в 1762 году за попытку возвести на престол Иоанна Антоновича, возможный инициатор побега, получив должность аудитора, стал осуществлять судебную власть.
Беневский, объявленный особой, приближенной к императору, получил соответственно совсем уж заоблачные чины генерал-поручика и тайного советника (III класс по «Табели о рангах»), олицетворяя тем самым высшую военную и гражданскую власть одновременно. Однако, как бы легко он ни относился к званиям, орденам и даже собственной фамилии, присваивая и меняя их в зависимости от обстоятельств, но присвоить себе морской чин столь высокого уровня (а это вице-адмирал) он не посмел, как бы ни пытались многочисленные поклонники нашего времени объявить его великим мореходом.
Более чем вероятно, что самозванчество Беневского изначально ни для кого не было секретом, но до тех пор, пока он действовал в рамках, одобренных всеми идеологических постулатов и отведенной ему роли, никого это не смущало, команда сохраняла как минимум внешнее единство. Даже при попытке Измайлова, Зябликова и Софронова организовать среди экипажа галиота заговор с целью возвращения на Камчатку, их не поддержали. Но по мере приближения к европейским колониям в Юго-Восточной Азии, когда отпала жесткая необходимость в надежной и дисциплинированной команде, Беневский, выйдя из-под контроля повстанческой верхушки, начал действовать самостоятельно и преимущественно в своих личных интересах: велел спустить российский флаг, запретил креститься и молиться православным образам, наконец, «стал государя [Павла] поносить и сказывать про какого-то принца Алберта, что де он ваш государь, и ту де присягу ни во что считаю».9 При таком повороте событий лишь некоторая часть команды последовала за Беневским, остальные отказались считать его своим предводителем. Кульминацией стала продажа Беневским галиота со всеми припасами португальским властям в Макао, после чего его команда окончательно перестала существовать как единое формирование, отправившись во Францию в качестве пассажиров французских фрегатов. Необходимо отметить, что раскол произошел исключительно исходя из личных принципов каждого из членов экипажа, вне зависимости от их социальной принадлежности. Так, оппозицию Беневскому возглавил Ипполит Степанов, предполагаемый автор «Объявления», его поддержал швед, бывший барский конфедерат Адольф Винбладт, лучше всех знавший прошлое неудачливого польского повстанца, штурманский ученик Дмитрий Бочаров, канцелярист Спиридон Судейкин, казак Иван Рюмин с женой, матросы Василий Ляпин, Петр Софронов, Герасим Береснев, промышленники Кондратий Пятченин, Иван Москалев, Иван Серебренников, Иван Шибаев, Егор Лоскутов, Алексей Мухин, Иван Казаков, Козьма Облупин, Прокопий Попов, Егор Брехов. Из них Винбладт в дальнейшем отправился на родину в Швецию, остальные прощены Екатериной II и вернулись в Россию, кроме Степанова, сгинувшего где-то в Англии. На стороне Беневского оказались ссыльные Петр Хрущев, Магнус Мейдер, матросы Алексей Андреянов и Василий (по другим данным Савелий) Потолов, промышленники Алексей Чулошников, Василий Рыбников, Никита Косинцев, Леонтий Попов, Андрей Казаков, Иван Кудрин, Степан Новожилов, крестьянин Григорий Кузнецов – «адъютант» Беневского, сын священника Иван Устюжанинов – ученик Беневского. Чью сторону приняли остальные члены экипажа теперь уже установить невозможно: 32 человека умерли или были оставлены в береговых госпиталях.
Таким образом:
1.Камчатское восстание 1771 года, известное в литературе под названием «бунта Беневского», стало возможным благодаря объединению в Большерецком остроге трех социальных групп и являлось спланированной и организованной политической антиправительственной акцией.
2.Сам факт восстания повлек за собой объединение и самоорганизацию его участников на качественно ином уровне, руководствуясь принципами практической целесообразности и реальных перспектив на основе действующих российских военно-морских законов.
3.После раскола повстанческой верхушки, отказа ими от пропавловской идеологии и нарушения принятых на себя обязательств, союз камчатских повстанцев, как самоорганизованная и саморегулирующаяся автономная военно-морская структура, успешно функционировавшая в течение нескольких месяцев, распался, оказавшись единственным прецедентом такого рода не только на территории Иркутской губернии, но и в целом по Российской империи.

Примечания.
1.Записки канцеляриста Рюмина о приключениях его с Бениовским// Северный архив, 1822, № 5-7.
2.А. Г. Болебрух. Послание в Сенат участников волнения на Камчатке в 1771 г.// Рукописная традиция XVI-XIX на Востоке России. Новосибирск, 1983, с.235-243.
3.РГАДА, ф. 188 Портфели Миллера № 150, XII, тет. 8, л.7-10об.; ф.6, д. 409, л.39, 96-99, 138.
4.Там же, ф.6, д.409, л.12-18об., 22-24об.
5.Там же, л.136об.
6.Там же, л.118об., 275об.
7.Там же, ф. 199 Портфели Миллера № 150, XII, тет. 8, л. 7об.-8об.
8.Можейко И. В. Пираты, корсары, рейдеры: Очерки истории пиратства в Индийском океане и Южных морях (XV-XX вв.). СПб., 1994, с.225.
9.РГАДА, ф. 6, д.409, л.137.