ТАЙНЫ СЕВЕРНЫХ ФАМИЛИЙ. Санапальниковы

Подробности

Опубликовано: 14.02.2024 21:56

Просмотров: 302

Эта причудливая для современного человека фамилия на самом деле когда-то определяла роль казака в походе.

Санапальников – это носитель санапала или самопала.

Самопал – это пищаль, то есть ружье, в котором порох зажигается не с помощью фитиля, а с помощью кремне-ударного замка – искрового воспламенительного механизма.

Превращение же слова самопал в санапал ученые объясняют просто – так было удобнее произносить.

С именами первых из сибирских Санапальников мы встречаемся при изучении записей Дозорной книги города Тюмени за 1624 год – это пешие казаки – Ивашка Михайлов сын и Якушка Лукьянов сын Санапальники, имеющие собственные дворы в остроге.

Первый из известных нам тобольских Самопальниковых (еще так писалась эта фамилия) участвовал в 1656 году в знаменитом Даурском походе и поставил свою подпись под челобитной, в которой казаки сводного полка, прибывшие в Даурию из разных городов-крепостей Сибири, обвиняли в тяжких грехах своего полкового священника – того самого протопопа Аввакума, преданного старой вере, жизнь которого закончилась на костре. Грехи были в его словах – «за многие непристойные свои речи», написанные им в «безымянной» «подметной памяти». Если Протопоп Аввакум не боялся заявить царю Алексею Михайловичу: «Зри умо зверя летописнаго: крестящейся тремя перстами поклоняются. Се зверь двоерогой — бес» и называл царя Антихристом, то можно представить, какое он имел мнение о «бесовском» поведении первого даурского воеводы Афанасия Пашкова, сгубившего сотни жизней вверенных ему казаков.

И мы не знаем выжил ли в том походе тобольский казак Ивашко Самопальников. Аввакум же не просто выжил – он на какое-то время был приближен к царю и даже привел в исполнение свой приговор в отношении Афанасия Пашкова – исключил его с женой из мирской жизни, облачив в черное монашеское одеяние.

В 1686 году в Даурии в составе полка Павла Грабова, пришедшего на помощь гарнизону Албазинского острога в составе сводных полков Федора Головина, вновь появляется среди тюменских стрельцов и казаков эта, несколько уже «подредактированная» временем и писарями фамилия – ее принес в Даурию Сенка Санапальщиков.

Затем эта фамилия фигурирует в среде иркутских казаков. Вот, что сообщает С.А. Гурулев в книге «Первые иркутяне»:

«Санапальников Тимофей, рядовой конный казак с окладом 7 руб., 7 четей с осьминою ржи, 4 пуда овса, 2 пуда соли в год, 1695-1700 гг.

В 1695 г. С. получал жалованье в Идинском остроге, что было отражено в указной памяти иркутского воеводы А.Т. Савёлова идинскому приказчику Ф.Н. Черниговскому:

«Да полковому Тимофею Санапальникову на нынешней 203 год три чети с осминою ржи ж».

В документах за 1720 год мы снова встречаемся с представителями тобольских носителей этой фамилии:

«Наказ тобольскому сыну боярскому Ефиму Мордвинову, велено переписать в Тоболску на Нижнем посаде всякого чина людей кроме посацких и крестьян и бобылей и Татар».

И вот интересный итог:

Богоявленской церкви

Тихон Тимофеев сын Санапалников

И, наконец, еще через двадцать лет, мы встречаемся с этой фамилией на Камчатке – служилый человек Семен Санапальников в составе миссии священника Ермолая Иванова участвует в крещении камчадалов.

Вполне возможно, что он из иркутских казаков: А. Черепанов в книге «Родословный справочник Иркутска 1661-1775 годов» отмечает Семена (без даты рождения) – сына Тимофея Аверкиевича Санапальникова, который в 1698 году был в конных казаках, умер не позднее 1754 года (а в 1740-х годах на Камчатке действительно, зафиксировано несколько иркутских казаков). Брат Семена Иван Тимофеевич (~ 1698 г.р.) в 1717 году поверстан в пешие казаки. Сын Ивана Михаил родился ~ 1741 г., то есть был ровесником камчатского Степана Семеновича Санапальникова и вполне мог приходиться ему двоюродным братом.

А далее все просто – мы подняли Исповедальные росписи Тигильской Христорождественской церкви, начиная с 1812 года, и проследили всю родовую цепочку казаков Санапальниковых.

В 1743 году родился Степан Семенович Санапальников.

В 1785 году родился его сын Самуил Степанович Санапальников.

В 1798 году появился на свет и младший брат – Денис, который в отличие от старшего брата, служившего в Тигильской казачьей команде, был матросом Камчатской экипажной роты в Петропавловском порту. Далее о его судьбе и его семье (если таковая была) нам ничего неизвестно.

А вот в семье его старшего брата происходили события, которые остались в камчатской истории.

А виной всему была... любовь.

Влюбилась старшая дочь казака Санапальникова в молодого и красивого командира Тигильской крепости, дворянина из богатой и известной семьи, который не замедлил ответить ей взаимностью.

И это был не просто роман, как показывают дальнейшие события, а вполне серьезные отношения, в результате которых на свет Божий появляется и плод этой любви – дитя.

Казалось бы – есть чувства (в том числе и весьма искренние отцовские), родился ребенок, что может помешать счастью молодых?

Для простого казака породниться с дворянином – дело не только чести, но и весьма высоких перспектив для дочери и внука.

Но...

Давайте попробуем разобраться в этой несколько странной, очень запутанной, но весьма романтичной, истории, о которой я узнал, благодаря историческим исследованиям нашего камчатского краеведа Дмитрия Коростелева, за что ему очень благодарен.

АРЕСТ В ОХОТСКЕ

Прежде всего, стоит определиться с написанием фамилии офицера, так как вариантов множество – Забело, Забелло, Забелин…

В том документе, который мы позже процитируем, сам главный герой нашего повествования подписывался, как Яков Георгиев сын Забела.

История самого этого человека, прослужившего несколько лет на Камчатке, весьма запутана и противоречива. Если следовать разным источникам, то Яков Георгиевич связан кровными узами сразу с тремя камчатскими фамилиями.

Его коллега по службе, морской офицер (в последствии жандармский полковник) Эразм Стогов в своих мемуарах пишет, что Забела в Тигильской крепости, где он служил, женился на дочери купца Ворошилова. Но память, на самом деле, Стогова подвела... – он что-то перепутал.

Другой коллега по службе и самый ненавистный враг Якова Георгиевича – командир Камчатки Аркадий Голенищев сообщает в своих рапортах о том, что у Забелы имеется незаконнорожденный сын в Тигиле от дочери казака Санопальникова.

Сам же Забела в своем прошении от 15 июля 1831 года умоляет высокое начальство о том, чтобы ему дозволили «взять с собою в Иркутск побочного моего сына Николая, рожденного от девицы, что ныне … за казака, Авдотьи Мутовина. От роду ему Николаю два с половиною года. Все это она, Авдотья, подтвердила в присутствии начальника Камчатки». В дальнейших планах Забелы было чисто отцовское желание – взять сына Николая с собою в Россию, чтобы его воспитать.

И об этом Забела ясно и понятно заявляет в своем рапорте на имя командира Камчатки капитана 1-го ранга Аркадия Васильевича Голенищева, написанного 14 февраля 1831 года:

«Имея в Тигиле побочного сына, родившагося от девицы Авдотьи Санапальниковой и вскормленного мною, я всенижайше прошу Ваше Высокоблагородие о оставлении его при мне, даже и в таком случае, когда я буду выезжать в Россию, – он по закону природы принадлежит мне, но законы гражданские заставляют меня подать сие мое прошение. Я желаю дать ему воспитание. Мать его и дед отставной казак Самоил Санапальников согласны мне его отдать.

Милостивый Государь! Это последняя моя просьба, которою я вас безпокою. Флота капитан-лейтенант Забела».

Но уже на следующий день – 15 февраля 1831 года – в Тигильской крепости, где происходит все это «действо», капитан первого ранга Голенищев направляет в Комиссию, «составленную для изследования поступков капитан-лейтенанта Забелы», следующую бумагу:

«За день перед сим, дочь отставного казака Самойлы Санопальникова девица Авдотья, принесла ко мне дитя с прошением (незапечатанным) от капитан лейтенанта Забелы; прошение сие заключалось в том, чтобы я позволил ему (Забеле) иметь при себе незаконнорожденного им с упомянутою Санопальниковою сына его, даже и в таком случае, когда он Забела будет выезжать в Россию. Таковое признание и просьбы его Забелы привели меня в удивление. Из ответов девицы Санопальниковой узнал я, что сын Забелы, то самое дитя, которое принесено от него с прошением. В след за сим по приказанию моему явился г. Забела и объяснил ту же самую просьбу на словах с сильными выражениями горячности. Дальнейшее объяснение его в разговоре со мною столь подозрительно, что заставляет меня опасаться в разсуждении его жизни и даже жизни просимого им младенца.

Зная уже от многих примеров пылкость и решительность г. Забелы на все, что только покажется ему возможным к приведению в исполнение и полагая, что в теперешнем его раздражении духа он может покуситься на всякое опасное действие (как он выражался сам) должен был я необходимым предложить Комиссии отправиться со мной в дом занимаемый Забелою и отобрать от него все смертоносные вещи, орудия и бумаги, какие у него имеются; равным образом осмотреть его собственность и привести в известность то, что найдет будет почему либо подозрительным. Объясняя сим Комиссии причину побудившую меня к сей решительной мере, нужным нахожу препроводить в оную для сведения вам записку разговора моего с г. Забелою, которого и вы все были свидетелями, что мог упомнить достойного замечания, там равно и прошение Забелы поданное мне сыном его, принесенным девицею Санапальниковою».

В результате обыска у Забелы обнаруживается... «Календарь о людях разного звания, состоящих в Масонских обществах», купленных им по случаю на аукционе.

И вот Голенищев, якобы, памятуя о событиях 14 декабря 1825 года, приказывает взять Забелу под стражу и посадить его в казенку. На Якова Егоровича «наваливается», как он позже напишет в очередном своем прошении, унтер-офицер Шемаев, исполняя волю вышестоящего командира.

Мы не знаем, что происходило в самом Тигиле позже, но 15 июля все того же 1831 года Забела дает письменное обязательство уже начальнику Охотского порта капитану 2-го ранга Балку 1-му о том, что «по приезде с сыном Николаем в Иркутск» он будет просить генерал-губернатора «о дозволении взять моего воспитанника с собою в Россию для воспитания. Если не последует согласение от его Высокопревосходительства и воспитанник мой Николай должен будет возвратиться в Камчатку или куда в другое место по требованию начальства то все могущие быть по сему случаю издержки я обязуюсь взять на себя и во всякое время года доставить моего воспитанника куда его потребуют».

То есть в Охотск он прибыл со своим сыном.

А письменное обязательство Забелы, которое мы излагали выше, как выяснилось, необходимо было Балку, чтобы действительно оставить ребенка при отце, о чем он в тот же день отправляет на имя генерал-губернатора Восточной Сибири тайного советника Лавинского соответствующий рапорт:

«Начальник Камчатки в отношении своем ко мне просит есть ли капитан лейтенантом Забелой при отправлении его из Тигиля будет вывезен побочный его сын Николай прижитой им с девицею Авдотею, что ныне жена казака Мутовина, то сего сына Николая отобрать от г. Забелы и отправить в Камчатку, ибо он состоит в записи тамошней казачьей сотни (выделено мной – С.В.).

С прибытием г. Забелы в Охотский порт оказался с ним побочный сын Николай, которому от роду два с половиной года, а потому я встретил затруднение исполнения желания начальника Камчатки. Ибо начальник Камчатки бывший в Тигиле во время арестования г. Забелы почему сам не зделал распоряжение о воспрещении к вывезению из Тигиля побочного сына, и тогда бы сей младенец остался под присмотром матери.

Но теперь отобравши его не имею возможности поручить кому-либо на воспитание и на попечение, которое (неразборчиво) требуют лета сего младенца.

А потому я решил оставить сего младенца при отце, взяв с г. Забелы обязательство коим он ручается в доставке на свой щет во всякое время года побочного сына Николая куда начальством будет он назначен».

Письмо, честно говоря, совершенно непонятное, так как сам Забела находится в это самое время... под арестом – Балк, написав рапорт от 15 июля о том, что Забела повезет сына в Иркутск, так как присматривать за ребенком некому, тут же отдает приказ о заключении Забелы под строгим караулом в тюрьму с запретом общаться с арестантом, отняв все его бумаги и значительную часть вещей.

Четыре с половиной месяца Забела будет изолирован, в том числе и от сына, а потом под строгим караулом отправлен в Иркутск.

Так в чем же все-таки дело? Что происходило на самом деле?

Дмитрий Коростелев в своем исследовании «Камчатское казначейство: период становления (1784-1834 гг.)» опубликовал следующие подробности этого противостояния двух морских офицеров. И дело оказалось вовсе даже не в том, что Забела имел побочного сына от казачки Санапальниковой-Мутовиной.

«30 июня 1829 г. начальник Камчатки Аркадий Васильевич Голенищев в рапорте министру внутренних дел доложил, что командир Тигильской крепости Яков Егорович Забело «будучи отдален от Петропавловского порта 1000-верстным расстоянием, удобным к частным сообщениям в одно зимнее время, и не имея притом постоянных правил для руководства в своих распоряжениях нередко должен затрудняться в ожидании разрешений на донесения свои, в то время как необходимость требует скорейших и решительных мер, или для пользы жителей или для соблюдения казенного интереса…». По этой причине Голенищев предоставил Забеле особые полномочия, «коими он в исправлении обязанности своей должен руководствоваться, представляя… в урочное время подробные о действиях своих отчеты…».

Однако уже в сентябре 1830 г. при приемке дел новым комендантом Тигильской крепости П. Ф. Кузмищевым, было обнаружено, что Я. Е. Забело во время своего руководства крепостью совершал различные противозаконные поступки, в том числе осуществлял расходование казенных средств на строительство больницы, не предоставляя какую-либо отчетность. За такие действия Забело был арестован и отправлен в Охотск. В Охотске по результатам проведенного следствия все обвинения (Забеле, кроме незаконных казенных расходов, инкриминировалось также участие в масонских ложах, незаконная торговля и взятки) за исключением отсутствия отчетов по расходованию средств с Забелы были сняты, а его содержание под стражей было признано несправедливым. Что же касается начальника Камчатки А. В. Голенищева, то ему было сделано «строгое замечание за несоблюдение должного к офицерскому званию приличия».

ИСТОРИЯ РОДА ЗАБЕЛА

Чтобы понять более глубокую подоплеку этого скандального дела, заглянем в «Формулярный список о службе и достоинстве 7-го флотского экипажа капитан лейтенанта Якова Забелы за 1835 год», а также в другие, характеризующие Якова Георгиевича, документы.

Он из дворян Черниговской губернии – если быть более точными, то Яков Егорович имел крестьян в Сосницком и Кромвецком уездах – 569 душ.

7 марта 1812 года на имя императора Александра Павловича поступило прошение: «Просят недоросли из российских дворян греческого исповедания Яков и Андрей Георгиевича Забелина о нижеследующем.

Отец наш родной надворный советник Георгий Забели в службе вашего императорского величества находился по статской. Ныне нам от роду Якову десять, а Андрею девять лет; обучены по российски и по французски читать и писать и счет арифметики но в службу вашего императорского величества никогда еще не определены, желание имеем вступить в морской кадетский корпус в кадеты, а потому всеподданнейше просим дабы высочайшим вашего императорского величества указом велено было сие наше прошение принять и нас именованных по желанию нашему в морской кадетский корпус в кадеты определить».

Конечно, любопытно понять, откуда это у двух недорослей из черниговских земель Украины такая тяга к морской службе?

А вот и ответ. Их родственником был ЗAБЕЛЛО ГАВРИИЛ НИКОЛАЕВИЧ (праправнук – знатного войскового товарища Ивана Петровича Забелы-младшего), который поступил в Морской Шляхетский корпус кадетом

«1795 - произведен в гардемарины был в кампании на Кронштадтском рейде

1796-1798 гг. - ежегодно плавал в Финском заливе

1797 - выпущен в мичманы гребного флота.

1799 г. - на брандтвахтенном корвете»Ловкий» был в кампании под Роченсальме

1800 г. - на фрегате «Александр» плавал от Кронштада до Стокгольма

1801 г. - на том же фрегате в кампании на кронштадском рейде

1802 г. - на фрегате «Эммануил» плавал в Балтийском море

1803 г. - на канонерских лодках плавал в Финском заливе.

1804-1806 гг. - находился при Роченсальмском (?) порте

1807 г. - перешел из Кронштадта в Або (г. Або – г. Турку в Финляндии. По Абоскому мирному трактату, подписанному 18 авг. 1743 г. завершилась русско-шведская война 1741-1743 гг. Этот трактат подтвердил условия Ништадтского мира 1721 г., установил границу между Россией и Швецией по р. Кюмене. К России отошла часть Финляндии - В.Ш.) на фрегате «Богоявление»

1808 г. - на гребной флотилии плавал в Абовских шхерах. В том же году, в октябре произведен в лейтенанты гребного флота.

1811 г. - уволен со службы».

И, вероятно, не случайно, что это свое прошение недоросли подали именно в 1812 году, когда их дядя-моряк вышел в отставку и поселился в родных деревнях.

К прошению приложено свидетельство о том, что оба Забелы являются представителями древнего дворянского рода.

Прапрапрадед Якова и Андрея Егоровичей (Георгиевичей) – Тарас (Тарасий) Петрович Забела – борзенский сотник.

Прапрадед – Михаил Тарасович Забела. – генеральный судья Войска Запорожского, дед князя Безбородко. Участник походов: в 1687 году под Перекоп, в 1703 году — под Печеры, в 1704 году — в Польшу, в 1709 году — взятие Батурина. В Полтавской битве был в свите Петра I. Назначен генеральным судьей с 1728 года по именному указу.

Управлял Малой Россией с 1734 по 1740 г. по указу Императрицы Анны Иоанновны совместно с Лизогубом, Лысенко, Марковичем, кн. Барятинским и кн. Шаховским.

Прадед Якова и Андрея Забелы – Иван Михайлович Забела, сотник короповецкий.

Дед – Прохор Иванович Забела – действительный статский советник.

Егор (Георгий) Прохорович Забела – их родной отец.

А кто был родоначальником этого рода?

Это как считать.

По одной версии – Петр Михайлович Забела – «родоначальник видного в левобережной Малороссии рода Забела, украинского казацкого военного и государственного деятеля, магната, имевший герб Остоя».

Есть и другая версия, если знать, что рыцарский герб Остоя является древнейшим рыцарским гербом в Польше.

История герба Остоя восходит к 1069 г., когда король Польши Болеслав II Смелый (правил с 1058 по 1080 гг.) за храбрость и преданность удостоил полковника Остоя дворянского титула и освободил его и его детей от всех податей и налогов. Этой чести рыцарь Остоя был удостоен за атаку, окружение и уничтожение малыми силами лагеря мятежников, во время похода на Киев, который Болеслав II Смелый предпринял по просьбе киевского князя Изяслава Ярославовича (второго сына Ярослава Мудрого) с целью вернуть тому власть, которую князь Изяслав потерял в результате восстания заговорщиков (1068 г.) во главе с князем Всеславом Полоцким. Эта просьба была выполнена и в 1070 г. князь Изяслав вновь занял Киевский престол. К этому же времени относится и первое упоминание о гербе «Остоя».

Изображение герба: в поле червлёном два полумесяца золотых, обращённых рогами один влево, другой вправо; а меж ними острием вниз меч, крыж которого имеет вид креста. Над шлемом три страусовых пера.

Когда вместо меча сверху и снизу полумесяцев полагается по звезде, то герб называется Орда.

Орден Остоя объединяет более двухсот шляхетских фамилий на территории Украины, Польши, Белоруссии, Литвы.

А речь у нас все-таки идет только об одной фамилии – Забела.

Имя их родоначальника – Петра Михайловича Забела – вошло в мировую историю и было связано с Богданом Хмельницким и воссоединением Украины с Россией:

Родился он в городе Борзне в семье шляхтича Миха(л)я. Уже в 1648 году согласно сообщению одного из внуков он был администратором королевских имений в борзненском повете — «в местечку Борзне, за короля был добр королевским адменестратором […] двор королевский содержувался под смотрениемъ Петра Забелы» О местечке Борзне и о его владельце до 1648 года известно из королевской грамоты 1625 года и из рукописи А. Ф. Шафонского: «г. Борзна в 1635 году был воеводства Черниговского местечко, в частном владении каштеляна Цехановского Франциска Вышла находившееся…».

Во время восстания Войска Запорожского под предводительством Богдана Хмельницкого в 1648 году, когда Черниговщина была полностью очищена от поляков, он примкнул к казакам.

Участник национально-освободительной войны украинского народа 1648—1657 гг. В 1649 и 1654-1655 гг — полковник Борзненский. В июне 1654 года возглавлял казацкую делегацию от наказного гетмана Золотаренко к московскому царю. В 1656 году Петр Забела получает царскую грамоту на пять сел около Кролевца: Обтов, Реутинцы, Лучники, Клишки и Погореловку, принадлежавших при поляках Вышлю, а затем А. П. Цурковскому, нежинским войтам, последний владел и Борзною. Кроме этих сел, Петру Забеле, как говорят семейные предания, были отданы также «дом королевский в замку, в Борзне и другие за городом, в замку», вероятно в усадьбе, называвшейся «Зеленым двором». Впоследствии, в 1835 году, эта усадьба была подарена Еленой Николаевной Белозерской (Забела) Борзенскому земству для «устроения больницы».

В 1659 году он был на стороне изменившего царю России гетмана Выговского и во время Конотопской осады сидел вместе со своим полковником Золотаренко в Борзне, ожидая случая подойти на помощь осажденному российскими войсками Гуляницкому. Но князь Трубецкой предупредил Золотаренко, послав против них свой отряд, который взял Борзну приступом, и привел оттуда под Конотоп много пленных, в числе которых были жена Петра Забелы с тремя сыновьями и с зятем «попом Григорием». Пленники были вскоре отпущены «по размену».

В 1663-1665 гг. из сотников Петр Забела был «поставлен» генеральным судьей в администрации гетмана Брюховецкого, несмотря на возраст (ему было 85 лет) и неграмотность. Около 1665 года Забела получил чин генерального судьи, а четыре года спустя — и высший после гетмана чин генерального обозного.

В 1665 году в Москве Петр Забела был пожалован в дворяне, при этом герб «Остоя» Михаила Забелы унаследовали не только Петр, но и его брат Константин и их потомки. Находился он на этой должности до 1669 года, а в 1669 году — занял высший после гетмана пост, генерального обозного, который он занимал до 1685 года. Он часто появляется в Москве с посольствами от Ивана Золотаренки, гетмана Брюховецкого, гетмана Многогрешного. Занимая эти должности и, невзирая на возраст, Забела стремился к гетманской булаве и с этой целью повел деятельную интригу против гетмана Многогрешного. Низложение и ссылка последнего не проложили, однако, Забеле дороги к гетманству; через несколько лет он, за дряхлостью, оставил должность генерального обозного, оставил свой уряд и переселился из Борзны в Обтов, село Коропской сотни, где скупал мельницы и тем увеличивал своё обтовское имение, владел значительными имениями в Нежинском и Черниговском полках. Умер в 1689 году, в возрасте 109-ти лет.

Петр Забела был женат 2 раза: от первой жены Прасковьи Станиславовны (1610—1650 гг.) имел детей: Иван-старший, Тарас, Степан, Василий и двух дочерей.

Будучи уже генеральным судьей, в возрасте 85 лет он женился во второй раз «взяв за себя Герцичку» — Гафия Семеновна Герцик (1624—1686 гг.) — вдова выкрещенного еврея, была настолько бедной, что её сын Павел Герцик, по рассказу Василия Кочубея, современника и родственника Забелы «…торговал на Полтавском базаре иголками». Во втором браке у Петра Забелы родилось ещё двое детей: Иван-младший (линия морского офицера Гаврила Ивановича Забелы) и дочь Феодора. Их он успел пристроить ещё до своей смерти, женив сына на дочери генерального обозного Василия Дунин-Борковского и выдав дочь замуж за сына Нежинского полковника Василия Яковлевича Жураковского, ямпольского сотника, впоследствии генерального есаула в 1710-1724 гг.»

Славу роду принес и его сын Тарас Петрович, который был генеральным судьей Войска Запорожского.

Тарас Петрович – участник многочисленных военных походов того времени: в 1687 году под Перекоп, в 1703 году — под Печеры, в 1704 году — в Польшу, в 1709 году — взятие Батурина. В Полтавской битве был в свите Петра I. Назначен генеральным судьей с 1728 года по именному указу. Управлял Малой Россией с 1734 по 1740 г. по указу Императрицы Анны Иоанновны совместно с Лизогубом, Лысенко, Марковичем, кн. Барятинским и кн. Шаховским.

Дети в браке с дочерью Нежинского войта Александрой Александровной Цурковской: Михаил, Юрий, Тарас.

Одним из его внуков был знаменитый канцлер Российской империи князь Александр Андреевич Безбородко, увековеченный в одном из образов памятника «Тысячелетия России» в Великом Новгороде.

Александр Андреевич родился в Глухове (ныне Сумская область Украины) 17 марта 1747 году в семье генерального писаря Андрея Яковлевича из рода Безбородко и дочери генерального судьи Михаила Забелы Евдокии (1716—1803). Обучался сначала в доме своих родителей, а потом в Киевской академии, где и проявились его блестящие способности. С 1765 г. началась служба Безбородко: в этом году он был записан в бунчуковые товарищи и назначен правителем канцелярии малороссийского генерал-губернатора графа Румянцева-Задунайского.

За свою службу князь Александр Андреевич 22 марта 1774 года был пожалован в полковники, а в следующем 1775 году по прибытии в Москву с графом Румянцевым он поступил к государыне для принятия прошений, поступающих на высочайшее имя. Со временем стал самым могущественным из всех её статс-секретарей: фактически все бумаги и прошения стекались в его руки.

Находясь в тени вице-канцлера графа Остермана, Безбородко принимал участие в важнейших политических делах второй половины царствования Екатерины II и царствования императора Павла, как, например, в заключении морской декларации 28 февраля 1780 г. и в ряде других трактатов (1780-83) о морском нейтралитете, также в заключении оборонительных союзных договоров России с Австрией и Пруссией (1792) и с Великобританией (1794), в третьем разделе Польши (1795). Член Российской академии с 1783 года.

1 января 1779 г. Безбородко был произведен в бригадиры, а 5 мая награждён деревнями в Белоруссии за участие в окончании крымских дел с Портой. В 1782 году Безбородко получил орден Святого Владимира 1-й ст.; в 1783 — в потомственные владения 2700 душ в Малороссии; в 1784 году — чин тайного советника, орден Святого Александра Невского, звание второго члена Коллегии иностранных дел с окладом вице-канцлерским и более 3000 душ в Малороссии. Кроме того, получил дозволение принять пожалованное ему римским императором графское достоинство. В 1786 году переименован в гофмейстеры и награждён деревнями в Малороссии. Во время таврического вояжа императрицы 14 февраля 1787 года принимал в Киеве в царском дворце венесуэльского политического деятеля Франсиско Миранду.

В 1790 году пожалован действительным тайным советником, а в следующем году, по случаю примирения с Портой, получил орден Святого апостола Андрея Первозванного; далее — 50 тысяч рублей серебром, похвальную грамоту, масличную ветвь для ношения на шляпе и 5000 душ в Подольской губ. За увеличение государственных доходов гр. Александру Андреевичу был пожалован пенсион в 10000 руб. и единовременно 50000 руб. Пользуясь неограниченной доверенностью императрицы, Безбородко имел больше силы и влияния, нежели вице-канцлер граф Остерман, несмотря на то что он был вторым членом. Третьим членом коллегии иностранных дел состоял Аркадий Морков.

Восхождение звезды Платона Зубова привело к тому, что в конце екатерининского царствования Безбородко был оттеснён от реального ведения дел. Со вступлением на престол Павла для Безбородко наступила новая эра. Он не только вернулся из полуопалы, но и был пожалован канцлером. Именным Высочайшим указом, от 3 (14) апреля 1797 года, повелено род графов Римской империи Безбородко ввести в число графских родов Российской империи, а в день своей коронации Павел I, именным Высочайшим указом, от 5 (16) апреля 1797 года, действительного тайного советника I класса, графа Александр Андреевич Безбородко возвел в княжеское Российской империи достоинство с титулом светлости. Кроме этого, император пожаловал ему портрет свой и большой крест Св. Иоанна Иерусалимского, осыпанные бриллиантами, орловскую вотчину, поступившую в казну после кн. Кантемира, несколько тысяч десятин земли. «У Безбородко, таким образом, оказалось до 45 тысяч крестьян, что не помешало ему входить в долги до самой смерти» (К. Валишевский, «Вокруг трона»).

Тревоги и нездоровье побудили Безбородко в конце 1798 года ходатайствовать об увольнении от службы, но, взамен того, он получил лишь отпуск за границу. Отпуском этим, однако, ему воспользоваться не пришлось: разбитый параличом, Безбородко умер 6 (17) апреля 1799 года и погребён в палатке Благовещенской церкви Александро-Невской лавры.

Основным наследником холостого канцлера был его младший брат Илья Андреевич (1756-1815), генерал и сенатор, участник русско-турецких войн. Поскольку единственный его сын умер прежде отца, титул графа Безбородко был передан сыну его дочери, Александру Кушелеву (1800-1855). Кроме того, своим возвышением (и назначением послом в Константинополе) хлопотам князя Безбородко был обязан его племянник Виктор Кочубей, при Николае I возглавлявший Комитет министров Российской империи.

Линия нашего героя – Якова и его брата Андрея Забелы также продолжается через Михаила Тарасовича, который был женат на дочери охочекомонного полковника Ильи Федоровича Новицкого.

У него было две дочери Евдокии: Евдокия (старшая) замужем за И.И. Сахновским, Евдокия (младшая) замужем за А. Я. Безбородко. А также сыновья – Василий, Иван, Пантелеймон.

Нас теперь интересует линия Ивана.

Дед Якова и Андрея – Прохор Иванович Забела – был женат на дочери бунчукового товарища Ивана Домонтовича, имел сыновей Георгия и Василия, лейб-гвардии Измайловского полка подпрапорщиков, дочерей Ульяну, Ирину, Елену, Евдокию и Феодосию. Имел крепостных под Новгород-Северским в селах наместничества Оболонье, Городище, Псаровки, деревнях Савинцах, Гирин и Кирилловке Сосницкого уезда, в селе Савинках и в деревнях Тално и Неведринке уезда Глуховского, в селе Землянке уезда Кролевецкого, в городе Коропе, в Черниговском наместничестве Боруденском уезде в хуторе Красиловском душ тысяча тридцать четыре.

Отец братьев Забела – Георгий Прохорович Забела, майор, надворный советник, Сосницкий поветовый маршал, кавалер ордена Владимира 4-ой степени.

У Якова Георгиевича, старшего сына и наследника имущества Георгия Прохоровича, было, как и записано в формулярном списке, 569 душ крестьян.

У брата не было ничего.

Морской путь Андрея Георгиевича (Егоровича), за которым ни одного крепостного не числилось, был весьма коротким:

ЗАБЕЛЛО АНДРЕЙ ЕГОРОВИЧ

1814 г. - в августе поступил в морской корпус кадетом

1816 - произведен в гардемарины.

1819 - в марте, произведен в мичманы

1824 - произведен в лейтенанты. На катере «Эол» плавал по балтийским портам

1826 г. - в сентябре - уволен со службы

Складывается впечатление, что он службу эту бросил: «по послужному списку за 1825 год - лейтенант 7-го флотского экипажа - 22-х лет, из дворян, крестьян не имеет, холостой.

В декабре 1824 года был уволен в трехмесячный отпуск в Черниговскую губернию. В графе «где и когда в отпуску находился» записано - находится в просрочке, в связи с чем в 1825 году аттестован не был» (РГАВМФ ф. 406 оп. 3 д. 164 л. 462-463).

Послужной список морского офицера Якова Георгиевича Забелы был подлиннее:

ЗАБЕЛА ЯКОВ ГЕОРГИЕВИЧ

«1814 - поступил в морской корпус кадетом

1815 - произведен в гардемарины

1817 - произведен в мичмана с переводом в черноморский флот

1817-1820 - ежгодно крейсеровал с флотом в Черном море

1821 - переведен в балтийский флот

1822 - произведен в лейтенанты. На бриге Лаврентий крейсеровал у Дагерорда

1823-1825 - находился при свеаборгском порте

1826 - переведен в камчатскую экипажескую роту произведен в том же году в капитан-лейтенанты.

1827-1830 - Командовал Тигильскою крепoстью

1830 - Переведен в Нижнекамчатск

1832 - возвратился берегом из Иркутска в Петербург (6 лет провел на Дальнем Востоке и в Сибири)

1836 - произведен в капитаны 2 ранга

1839 - уволен от службы для определения по статским делам.

Умер в 1745 году.

Был женат на Александре Платоновне Красовской».

КОМЕНДАНТ ТИГИЛЬСКОЙ КРЕПОСТИ

Нас, конечно же, интересует и камчатский период его жизни. 31 декабря 1826 года капитан-лейтенант Я.Г. Забела переведен в Камчатскую экипажную роту под команду сначала морского офицера Станицкого, исполнявшего обязанности командира Камчатки, а потом Голенищева. 26 сентября 1827 года он прибыл на Камчатку и был назначен командиром Тигильской крепости, находясь в этой должности до 20 сентября 1830 года.

В своих воспоминаниях морской (впоследствии жандармский) Эразм Стогов вспоминал о Тигиле и его жителях:

«Наконец, я в крепости Тигиле. Может быть, явится вопрос: большая ли крепость? Какой системы? Сколько пушек? Велик ли гарнизон? и проч. На все вопросы отвечу: крепости никакой нет, да, кажется, никогда и не было, о пушках и понятия не имеют. Живут себе мирно десять казаков с урядником. Так почему же называется – крепость? А потому, что в Тигиле есть комендант, он так и титулуется официально. Можно продолжить вопросы: так зачем же там комендант, казаки? Вот этого я до сих пор не понял! Если мне объяснят, зачем казаки в Тауйске, Ямске, тогда я объясню, зачем комендант в Тигиле. Однажды я сделал этот вопрос начальнику в Охотске, он отвечал мне: так! Этот же ответ приходится и к тигильской крепости с комендантом – так! Да мало ли на свете делается так!

Тигиль на правом берегу реки Тигиля, берег обрывом сажени в две. В Тигиле есть деревянная церковь, священник с дьячком, есть больница, которою заправляет фельдшер, хотя с изъянцем – без носа, но все-таки лечит от всех болезней. Есть купец 2-й гильдии [Ворошилов], два отставных матроса, из ссыльных цыган – единственный кузнец и музыкант; все лица имеют собственные дома, по правде, настоящий-то дом у купца, да у коменданта, и небольшой домик, в три окна, для командира брига, остальные – домишки, – вот и весь Тигиль».

И более подробно о его жителях:

«Купец – аристократ Тигиля, он даже не носил кухлянки, а всегда в длинном сюртуке и даже в сапогах! Семья его состояла: из жены, двух зрелых дочерей (девиц) и двух сыновей 12-13 лет. Сам купец лет под 60, но еще здоровый. Этот купец считался ученейшим, да и сам о себе думал так, говорил книжным языком прошлого столетия и всегда о чем-нибудь мудреном, не забыл я несколько его объяснений мне в наставительном и хвастливом тоне: «антиподы не падают с Земли, как мухи на деревянном шаре, одни будут наверху, а другие внизу». Я не противоречил, но посмотрел на его ноги, не имеет ли он крючков. Еще поучал, как дикие ловят китов:

– Приготовит дикий два круглых деревянных клина, с молотком отправляется к киту, и как кит высунет голову, дикий взбирается на кита, одним клином заколачивает одно отверстие [– ноздрю], кит ныряет, дикий держится на ките за клин, а как кит высунет голову, дикий заколачивает другое отверстие, и кит задыхается.

Много бы мог рассказать подобных вещей, которыми поучил меня мудрейший в Тигиле, но поберегу для себя. Когда случалось что-нибудь рассказывать, купец, после каждого периода, имел привычку повторять: «так тому и быть должно».

Комендант, капитан-лейтенант О…, одним выпуском старше меня, холостой. Ну, этот был далеко попроще купца. Он вышел из корпуса если не с союзом, то в союзном десятке.

Союзным десятком назывался последний десяток оттого, что последний писался и такой-то. Моего коменданта имя было Андрей, весь Кронштадт называл его Ондрюля (Эразм Иванович путает Якова Егоровича с его братом, который никогда не служил на Камчатке, а с 1816 года и вообще больше не служил на флоте – С.В.).

Он был вполне добрый простак, человек, от темени до пяток, материальный, природа наделила его веселонравием и замечательным басом, которым он владел прекрасно.

Любимое его занятие – петь хором; он, как регент, собрал хор порядочных голосов и управлял мастерски. Помню, как у него хорошо выходило: «калязинский монастырь, недалеко от Москвы, хорош, пригож, прекрасен суть». Начинали дисканты, первое слово повторяли тенора, тоже слово подхватывали и повторяли басы, дисканты продолжали не останавливаясь. Можно думать – выходила порядочная какофония, но издали слышался перезвон колоколов на колокольне, и, право, странно, но недурно.

Это пение могло продолжаться без конца. Комендант знал все народные песни того времени, и плясовые, и нежные, конечно, не была забыта разбойничья лодка на Волге; атаманом, разумеется, сам комендант. Еще страсть у него была – танцовать: русскую, метелицу, хлопушку; танцовал он с увлечением, с азартом! В пении, танцах он был воистину комендант! Тут он был строг, это было дело службы! Когда он управляет хором, он точно совершает акт святой обязанности, тогда он неумолимый жрец! Дурное исполнение огорчало его! Танцовал он без улыбки, его глаз, голос не допускали малейшего беспорядка.

Комендант всегда с сожалением говорил, что не мог устроить экосеса и особенно, идеал танцев – матредур, так и не достиг своего желания, не мог побороть препятствий; дамы и кавалеры постоянно путали [фигуры], но, главное, не мог выучить цыгана, а он только один и был владелец скрипки, правда, скрипка с шелковыми струнами. Бывало, комендант напевает, а музыканта выходит русская или метелица или восьмерка, так и бросил! С комендантом можно было говорить о пении, о танцах и о собаках. Вот и все нравственные развлечения в Тигиле! Отнимите потеху езды на собаках, можно бы спиться или с ума сойти; – современная страсть к самоубийству тогда не была в моде.

Как бы ни был забавен мой комендант, но он антипатически не любил никаких напитков, всегда трезвый, веселый, очень добрый, правда, уж очень прост, мы с ним ладили и жили очень дружно. Я нашел хорошо обделанный огород для меня и особый для команды, правда, в огороды там принято одно растение – картофель, другого ничего не сажалось, да и не знали о существовании других растений, после скажу, отчего не хлопотали о других огородных растениях.

Картофель родился на девственной земле – невероятно многоплодно, сказочно! При моем доме был амбар; я нашел его полным сушеной лососины, это подарок любезной заботливости коменданта, продовольствие моих собак обеспечено».

За весь этот камчатский период службы Яков Георгиевич характеризуются начальниками Камчатки положительно. 20 сентября он переводится командиром в Нижне-Камчатск, а на его место назначен капитан-лейтенант Кузмищев. На место службы Забела не выехал, продолжая оставаться в Тигиле и сдавая дела новому командиру, который обнаружил многочисленные и серьезные нарушения по финансовой части со стороны Забелы.

13 февраля по приказанию командира Камчатки Голенищева Забела арестован и под арестом отправлен в Охотск, а оттуда в Иркутск, куда прибыл 17 октября того же года и в тот же день освобожден из-под стражи по приказу генерал-губернатора. Но под следствием находился по 26 августа 1832 года. Из Иркутска по высочайшему повелению переведен на Балтику и в феврале 1833 года с «приписанием» к 25 флотскому экипажу. В 1835 году находился на службе в Петербурге и был приписан к 13 флотскому экипажу.

Запись о «достоинствах»: «1830 года от капитана 2 ранга Голенищева не аттестован по неизвестной причине. 1831 года по производившемуся следствию противу законных действий и неповиновения Начальству до окончания коего аттестовать не могу».

До и после стычки с Голенищевым, согласно формулярному списку Яков Георгиевич Забела аттестовывается на «хорошо».

А потому закономерен все тот же вопрос: откуда взялся сразу целый «букет» нарушений и преступлений, за которые полагался арест?

В РГАВМФ (Санкт-Петербург) есть материалы о привезенном с Камчатки в Охотский порт капитан-лейтенанте Забелло (таково написание фамилии в том документе) [ф. 283 оп.2 д. 10].

Из донесения начальника Камчатки А.В. Голенищева начальнику Охотского порта, 31.03.1835:

«...Будучи начальником Тигильской крепости капитан – лейтенант Забелло во время управления своего совершал всякие противозаконные поступки, которые открылись при приемке от него дел капитан-лейтенантом Кузмищевым…. Найдена у него книга под названием «Календарь тайных обществ», навлекающая на него подозрение в деле государственном …

Сам же Забела жалуется начальнику Охотского порта, что: «сидит под строгим арестом сам не знает почему…».

Идет следствие... Выясняется, что, во-первых, отсутствуют отчеты по расходованию средств на строительство больницы (но есть, как отмечают исследователи, шнуровые книги по приходу и расходу); во-вторых, в тайных обществах Забелло не состоит; в-третьих, торговля разными товарами на службе не обнаружена и подарки (взятки) Забела от камчадалов и коряков не получал.

В итоге, содержание под стражей Забелло было признано несправедливым, а начальнику Камчатки А.В. Голенищеву было сделано «строгое замечание за несоблюдение должного к офицерскому званию приличия». Вот такая внешняя сторона этой истории.

И что же тогда на самом деле все-таки произошло между Голенищевым и Забелой, если все обвинения Начальника Камчатки и нового командира Тигильской крепости оказались напрасными, а арест – «несоблюдением должного к офицерскому званию приличия»?

У меня на руках находятся материалы следственного дела. Вопросы, которые задают Забеле ошеломляют (видимо, следователям просто нечего было извлечь из тех материалов, которые представил начальник Камчатки Голенищев).

Но есть вопросы и по нашей теме. Они, мягко говоря, изумляют...

Вопрос: «По какому праву вы принуждали казака Санапальникова оставить у вас его дочерей, не давали отцу над ними власти и неоднократно их били, и чем вы оправдаете незаконную связь вашу с одной из них».

Забела: «Я не имел к этому надобности, ибо отставной казак Санапальников жил у меня со всем семейством, которое я как и его самого кормил и одевал. Я отдал даже выстроенный ему дом, не успел сего, но оставил достаточно лесу купленного на собственный мой (неразборчиво). Все это семейство мною облагодетельствовано и от упоминаемой дочери не было жалобы на меня и не могло быть, ибо я ее при выдаче замуж наградил и выстроил на свой (неразборчиво, вероятно, счет) дом».

ПРОДОЛЖЕНИЕ ВОСПОМИНАНИЙ ЭРАЗМА СТОГОВА

Кстати, дом был замечательный. О нем помнил даже через много лет коллега по службе Эразм Иванович Стогов (кстати, забыл сразу об этом сказать, что он был известен не только, как жандарм, но и как родной дедушка поэтессы Анны Ахматовой), не раз бывавший в Тигиле.

«Не могу промолчать о доме коменданта, дом в гармонии с характером чудака. Дом строил сам комендант, дом большой по-тамошнему, сажен в 7 длины и 5 ширины, симметрия отсутствовала, внутри не было ни одной капитальной стены, только передвижные перегородки, которые и образовали комнаты; случалось несколько раз, что не бывши неделю, приходишь и думаешь идти в зал, очутишься в спальне, а где [была] спальня, там уже гостиная и проч. Комендант гордился своею изобретательностию, а удивлением моим потешался как ребенок».

«...Мне показалось, что в такой обстановке я могу одичать, а чтобы хотя не отвыкнуть одеваться, я положил себе непременно, раз или два в неделю, надевать вицмундир и церемонно проводить вечер у купца, которому это очень льстило; с купцом мы беседовали об ученых предметах, и многое я узнал о старине. Барышни, в хорошеньких парках, появлялись и исчезали, без слов и речей; одна из них, старшая была очень недурна. Комендант иногда являлся в кухлянке и хохотал, громко говоря: на кой чорт я наряжаюсь, точно по службе к начальству.

Кстати, расскажу, какие были последствия от моих визитов купцу. На другой год купец был со мною в Охотске и со мною возвратился; я, верный себе, продолжил свои визиты. В одно из посещений я был неожиданно поражен: выходят девицы в ситцевых платьях! но, о ужас! никогда не видевши платьев, они стянули шнурком платья около шеи, и – без пояса, явились движущимися пирамидами! Много было нужно самообладания, чтобы не расхохотаться. По-тогдашнему, платья были модные, по пунцовому ситцу были разбросаны желтые цветочки, кайма по подолу в 1/4 аршина желтая, с голубыми цветками, купец выписал готовые платья из Иркутска. Говоря справедливо, барышни были правы, подпоясать парку – это было бы крайнее невежество, быть притчею, они считали неприличным подпоясывать и платья.

Выход из затруднения был один, я вынужден был принять на себя обязанность горничной. В лавке купца нашлись ленты голубого цвета, дошло дело и до полукорсетиков, я же был и парикмахер, надобно было выучить прилично ходить, что было не без труда. Мои барышни очень жаловались на стеснение, даже жаловались, что и дышать трудно, но девушки и там девушки, для наряда нет непобедимых затруднений! Другие платья были ярко-желтые, с пунцовыми цветками и с пунцовой каймой по подолу.

На первой вечорке (бал) у коменданта, когда явились мои барышни в полном наряде, на все общество нашел столбняк! Невиданное и неслыханное щегольство, роскошь! Мы с комендантом танцовали по очереди с сестрами, я был в сюртуке, и, заметно, коменданту было неловко в кухлянке. Докончу тем, что мой комендант года через два женился на старшей. Мне приятно засвидетельствовать, что он был предобрый муж и отец, а она была скромная, любящая жена и заботливая мать и хозяйка; они были совершенно счастливы».

Видимо, здесь память изменяет Эразму Ивановичу – и он рассказывает чью-то другую историю….

Следующий вопрос следователя вызвал у Забелы возмущение. У него потребовали ответить за «недоданный провиант» солдату Анисимову на 60 рублей.

Забела: «Сего никогда не бывало. От Анисимова мне нежели от кого там на себя жалобы, я не только не удерживал его деньги, но весьма часто пособлял ему и детям его от себя».

И в это охотно верится, перечитывая воспоминания Стогова, который говорит об исключительной простоте и доброте «коменданта Тигиля».

А если восстановить в памяти историю отстаивания Забелой своего отцовского права на сына Николая, то весьма нелепыми выглядят в следственном деле сообщения нового коменданта Тигильской крепости Кузьмищева о том, что казак Миронов не выполнил некую просьбу Забелы о свидании теперь уже с дочерью дьячка Верещагина, хотя за эту предполагаемую услугу Забела даже дал Миронову 25-рублевую ассигнацию. За неисполнение просьбы Забела, якобы, даже назвал Миронова подлецом, что, опять же, якобы, слышал свидетель – казак Петр Сысоев.

То есть против Забелы выстраивалась целая цепь провокаций

И они превращались в пункты следственного дела.

Неужели за это можно было арестовать Забелу? Даже если новое свидание и намечалось? И если даже казак Миронов, о котором Забела думал, что он «честный человек», оказался (вероятнее всего, по приказу Кузмищева) «подлецом»?

Нет, основанием послужили вовсе даже не эти (может быть, для кого-то очень обидные) слова и документы.

Основание это мы находим в послании Начальника Камчатки капитана 1-го ранга Голенищева (от 22 декабря 1831 года за № 31) Его Высокопревосходительству Господину генерал-Адъютанту Его Императорского Величества, Шефу Жандармов, Коменданту Главных Императорских Квартир и кавалеру Александру Христофоровичу Бенкендорфу.

Предисловие этого послания определяет и суть всего происходящего – Голенищев, зная малороссийскую родовую сущность Забелы, просто ПРЕДУПРЕЖДАЛ некие возможные события, исходя из некоего чувства ДОЛГА (не имея при этом ни законных оснований, ни фактов, НИЧЕГО...): «Его Превосходительство Господин Иркутский Гражданский Губернатор и кавалер, в предписании своем от 5-го февраля сего года изъясняет, что по случаю возникших в Царстве Польском безпорядков, злонамеренные люди, помогающие возмущению и безначалию, могут действовать к распространению преступных своих правил между жителями и внутренних губерний России».

«Могут» – значит ВИНОВНЫ!

И таким вот образом возникает первое в истории Камчатки политическое «Тигильское дело», за сто с лишним лет до «Тигильского дела», состряпанного органами Государственного политического (читай жандармского) управления СССР, жертвами которых стали потомки купцов Ворошиловых, казаков Мироновых, Сысоевых, Шемаевых, Санапальниковых, чьи предки и проходили свидетелями по делу Забелы …

А пока речь шла только об одном виновном – о Якове Егоровиче Забеле.

Голенищев доносил Первому Жандарму России «…о свойствах и поступках Капитан Лейтенанта Забелы, бывшего в Камчатке Командиром Тигильской Крепости. Поступки сии хотя не могут подвергнуть его позорному порицанию Государственного злоумышленника, но за всем тем подают странное и весьма невыгодное об нем мнение. Со времени вступления моего в должность Начальника Камчатки, я имел г. Забелу на щету хороших офицеров, образованность и деятельный ум его, давали ему право на сие отличие, первые распоряжения его по обязанностям службы оправдывали мое к нему доверие. Но вместе с тем безпокойный характер г. Забелы, вольное и даже неприличное офицеру обращение в обществе, свобода мыслей в полном смысле сего слова, принудили меня принять в отношении к поведению его должных мер осторожности.

Врожденная наклонность всему прутиворечить обнаружилась в нем потом, в объяснениях его со мною по обязанностям службы; я старался превозмочь неуступчивость его кротостью и основательными рассуждениями о вреде несогласия подчиненных с распоряжениями начальства; но он к советам моим оказывал тайное пренебрежение, что однакож замечал по поведению его в кругу в собственном моем доме.

Во время неоднократных проездов его по Камчатке из Тигиля в Порт и обратно г. Забела вкрадывался в расположение жителей и под видом сердоболия к ним осуждал местные мои распоряжения, особенно по предмету переселения некоторых жителей западного берега на реку Камчатку, чего требовала существенная польза, заключающаяся в общем устройстве края.

Перевод скота чрез покупку из одних селений в другие, для повсеместного размножения, признавал он злоупотреблением вредным для жителей; и все сие доказывал им оборотливостью ума своего. Хотя, впрочем, добродушные жители Камчатки не могли доверять ему в том, чтобы начальство действовало по вреду их, но за всем тем плевелы недоброжелательства, разсеиваемые г. Забелою, быть может заражали мирные чувства инородцев сумнением вредным в отношении к действиям местного начальства.

В бытность г. Забелы в 1830 г. в Порте, позволил он себе в здешнем Соборе во время священнодействия читать бывшее у него в это время неизвестное мне письмо стоящим близ него офицерам, и тем самым обратил на себя внимание как Благочинного Протоиерея совершавшего Литургию, так равно и прочих лиц бывших в церкви. По окончанию Литургии, когда все чиновники и духовенство собрались в моем доме, Благочинный Протоиерей Шастин обратился ко мне с напоминанием о сем соблазнительном поступке г. Забелы в Храме Божием. Я обязанностию поставил заметить г. Забеле неприличный его поступок, но он воспламенясь горячностью свойственною его характеру, оправдывал себя разными доводами, обнаружившими свободу мыслей его даже в отношении к самой религии. Зная неуступчивость его, я противупоставлял ему, снисхождение, кротость и терпение в надежде сим средством исправить свободное его поведение, но тщетно.

В лето 1830 года обнаружились противузаконные поступки г. Забелы по управлению им Тигильскою крепостию, обстоятельства производившегося над ним следствия требовали перевода его в Нижне-Камчатск, но он решительно оказал в сем случае неповиновение противу неоднократных моих предписаний».

А далее, как выясняется, следует откровенная ложь:

«Между тем произведенным следствием изобличен он в непозволительной торговле, в неправильном и жестоком наказании всей Тигильской Казачьей Команды; в удержании у ней жалованья в свою пользу, в выдаче вместо оного товаров значительно высокими ценами, и в своевольном стеснении жителей Тигиля переноскою собственных домов их. При отобрании же у г. Забелы следственною Комиссиею бумаг для разсмотрения в них коммерческих его щетов, найден был у него Календарь Тайных обществ (так в документе), о котором он показал при допросе двусмысленно. Сие обстоятельство, быть может, само по себе уже не важное, но важное в отношении к событию, совершившемуся 14 декабря 1825 года в С. Петербурге, принудило меня представить г. Забелу с найденною у него книгою и с произведенным над ним следственным делом к его Высокопревосходительству Господину Генерал-Губернатору Восточной Сибири в месте с следственным делом. Но ныне все поступки г. Капитан Лейтенанта Забелы частию клонились до осуждения моих распоряжений по управлению Камчаткою, а частию обнаруживали сварливость пылкого его характера и свободу мыслей, свойственную человеку, получившему при воспитании не твердые правила нравственности, то я до времени открытия противузаконных поступков его по службе, не полагал за нужное выставлять его пред начальством, как человека, делающего мне неприятности непостоянством своего характера, от природы способного усиливаться замечать и в хорошем худую сторону, когда что не им обдумано, или не им зделано. Даже и ныне, донося о сем по долгу службы, Вашему Высокопревосходительству, сердечно желал бы, чтоб поступки Капитан Лейтенанта Забелы не навлекли на него особенной ответственности, потому более что самое дело над ним произведенное должно подвергнуть его состояние (? неразборчиво) достойной участи.

…Что же касается собственно до Капитан Лейтенанта Забелы, то в бытность мою еще в С.Петербурге, в 1827-м году, случай предоставил мне получить об нем весьма неблагонадежное мнение от его Сиятельства господина Вице-Адмирала графа Гайдена, коему конечно, известны были прежнее поведение, служба и самый характер г. Забелы, но как он был уже в то время определен на службу в Камчатку, то мне и не оставалось других средств по предупреждению неприятностей могущих последовать по делам службы от чиновника с таковыми качествами кроме одних мер кротости, снисхождения и строго наблюдения за его действиями. За всем тем опыт доказал, что г. Забела не способен к исправлению, напротив-того с гордою самонадеянностью на неуютливый (неразборчиво) ум свой посягнул он на противузаконные действия, подвергающие ныне его строгой законной ответственности».

Что же по меркам Голенищева это была за законность?

Вот ее оценка самим Забелой:

«Вот уже 4 ½ месяца как я содержусь под весьма строгим арестом. Ко мне никого не допущали и строго воспрещено кому либо со мной говорить (из рапорта Я.Г. Забелы начальнику Охотского парта капитану второго ранга Балку, написанному на бриге «Екатерина», на котором Забела был доставлен из Тигиля в Охотск, 21 июня 1831 года). В последствии … даже не велено допущать ко мне близко есть ли я во время своей прогулки с кем либо встречусь. Партикулярные письма, собственные записки мои и другие бумаги, равно как и часть моих вещей отняты у меня. Писать мне совершенно не дозволено; даже к начальству и белую бумагу всю отобрали. За что я так страдал? Чем мог заслужить столь великое наказание? По каким законам поступил со мною г. Начальник Камчатки Голенищев? Мне неизвестно, хотя не однократно просил его всепокорнейше уважить прозьбу мою: объявить в чем состоит моя вина, за которую я еще не только без суда но и без следствия подвергнут наказанию, наказанию позорному и жестокому!

Майя 1-го числа часу в 5 по полудни объявили, что я должен отправиться в Охотск. Удовольствие мое было неизъяснимо; я уверен, что если, что есть ли не во всем, то (неразборчиво) много облегчится моя участь: Вашему Высокоблагородию известны законы и что без суда ни кто столь строго не должен быть наказываем. Умоляю Вас, г. Начальник, войдите в мое положение и не доведите меня до жестокой необходимости сказать «что в сем краю, столь удаленном от столицы, я не нашел флотского офицера, который вступился бы за справедливость и за честь флотского мундира». Не удивляйтесь сим выражениям! В Камчатке показали всеполное пренебрежение ко мне, не уважили звание штаб-офицера и зделали со мною более нежели дозволено законами г. Начальнику Камчатки есть ли б он и находил меня виновным!

Занимаемое Вашим Высокоблагородием место дает вам права: облегчить мое жестокое положение, дозволить поправить совершенно разстроенное мое здоровье, от природы слабое…»

Пять человек часовых из (ДЕСЯТИ!!!) тигильских казаков несли ежедневную службу непосредственно в доме Забелы, ограждая его об какого-либо общения и получая наказания розгами за какие-либо нарушения инструкций по его содержанию.

Итак, подведем итоги: арестован был Забела по ЛИЧНОМУ приказанию начальника Камчатки Голенищева 13 февраля 1831 года. Отправлен из Тигиля в Охотск также под арестом 14 июня этого же года. А из Охотска отправлен под караулом в Иркутск, где и был освобожден из-под стражи 17 октября по приказанию генерал-губернатора, но следствие в Иркутске продолжалось вплоть до 26 августа 1832 – в этот день по Высочайшему повелению переведен на Балтийский флот в флотский экипаж.

31 августа 1832 года в Инспекторский Департамент Главного Морского штаба поступило письмо из Аудиторского Департамента Главного Морского штаба «О приведение в исполнение Высочайшей конфирмации по делу о Капитан Лейтенанте Забеле».

И вот тогда только была окончательно поставлена точка в этом деле.

«Противузаконных» действий и поступков следователи в деле Якова Егоровича Забелы не обнаружили».

Но Забела знал главный пункт обвинения со стороны Начальника Камчатки: «Когда я напомнил о Законах и присяге моей, то он г. Начальник отвечал, что не мое дело о сем разсуждать, что есть ли он отдаст беззаконное приказание, а я выполню оное, то он, г. Начальник, один будет за все отвечать, а меня не спросят».

Мнение самого Я.Е. Забелы было неоднократно изложено им самим и направлено в разные инстанции. Вот один из вариантов, написанный уже в Иркутске, датированный 20 февраля 1832 г.: «Не буду оправдывать себя перед особой Вашей Светлости, будучи уверен в полной мере, что высокая прозорливость Ваша с первого взгляда проникнете истинную причину действий Капитана Голенищева стремившегося к единой цели очернить службу мою и самовольным удалением из Камчатки избавиться опасного свидетеля собственных его неимоверных беззаконностей.

Полагаю, что естьли бы даже и было основание обвинить меня сколь нибудь, то величайший деспотизм, который обуял Голенищева в отношении ко мне и следствия оного, составляющие заточение меня как бы Государственного преступника в тюрму: четверех с половиной месяцев содержание в оной с лишением не только всякого сообщения но даже и способов говорить с людьми – ибо сие было запрещено и самой страже окружавшей меня – и наконец пересылку под строгим конвоем как бы некоего колодника в Иркутск чрез шеститысячное расстояние со всевозможным стеснением и изнырением, – без сомнения превосходит меру наказания, которое мог бы определить мне самый строгий но справедливый суд.

Обращаюсь к вашей Светлости с тою единственною покорнейшею прозьбою, что бы дело мое повелено было вновь безпристрастно разсмотреть и с тем вместе разсмотреть личные поступки Капитана Голенищева – более нежели вредные для Камчатского края – устранив его предварительно от управления оным, ибо пока будет он на своем месте, потуда уста робкого и боязливого народа Камчатского останутся сомкнутыми для обнаружения истины, особенно в таком случае когда дело касается до разсмотрения поступков начальников, каковых по простоте своей привыкли они щитать безответственными своими властителями и безропотно в совершенном молчании сносят все от них происходящее».

«…жители Камчатки будут облагодетельствованы, если власть Голенищева над ними кончится, ибо тогда спадет с них иго!»

А ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ...

Ничего этого, что требовал Забела, не произошло. Дело о Голенищеве спустили на тормозах… Но, говорят, и не простили – и последующая отставка с поста начальника Камчатки, была, таким образом, своеобразным наказанием за содеянное. Хотя мало кто в это верил.

По поводу многостраничного доноса Голенищева из Аудиторского Департамента Главного Морского штаба сообщили кратко: «…касательно отобранного у Забелы печатного календаря о людях разного звания состоявших в Масонских обществах … по существу своему и  по словам самого Голенищева не заключает никакой важности…», «…Забела, дав подписку о непринадлежности его ни к какому тайному обществу, не состоит и ныне в оных, о чем и со стороны Начальника Камчатки Голенищева нет никаких изобличений…».

Сын Якова Егоровича – Николай [вероятно, Самойлович – назаконнорожденым детям чаще всего давали отчество деда] Санапальников, – вероятно, каким-то образом был возвращен в Тигиль, к матери или был оставлен до поры, до времени в Охотске на воспитание. Тем более, что сам Яков Егорович брал на себя обязательство покрыть все расходы на доставку сына туда, куда укажет начальство. А слов своих на ветер, судя по его благородству, он не бросал.

В документах имеется упоминание о сыне Евдокии, когда она была уже замужем за казаком Николаем Семеновичем Мутовиным, переведенным в тот же год в матросы Петропавловской экипажной роты, от которого у нее к тому времени был уже сын Иван. Но впоследствии о Николае Санапальникове мы не нашли никаких известий. Возможно, он умер. Как умерла и его мать – и Николай Семенович женился во второй раз.

Женился, как известно, и Яков Георгиевич. У него от брака с Александрой Платоновной Красовской был сын, рано оставшийся без отца и воспитывавшийся в новой семье, – Платон Яковлевич (1842-1892), впоследствии Киевский уездный предводитель дворянства.

Платон Яковлевич Забела оставил большое наследство – сыновей Якова Платоновича, Павла Платоновича, Платона Платоновича и Софью Платоновну Шмигельскую.

У Самуила Степановича Санапальникова, кроме Евдокии Мутовиной, была еще дочери Анна и Агриппина и две падчерицы – Мария и Евдокия. У Евдокии в 1849 году родился незаконнорожденный сын Илья, о судьбе которого, как и о судьбе сестер Санапальниковых, нам ничего не известно.

Было у него и три сына – Василий (1823 г.р.), Прокопий (1839) и Иосиф.

Василий Самойлович в 1850 году служил матросом 2-й статьи в Камчатском флотском экипаже, участвовал в обороне Петропавловского порта и в 1855 году в составе гарнизона Петропавловского порта покинул Камчатку.

Прокопий Самойлович в 1863 году взял в жены коренную камчадалку Евдокию Илларионовну (1845 – 22.03.1908):»Седанкинского селения камчадала Иллариона Виссаронова дочь» (без фамилии, но в Седанке главенствовали тогда три фамилии – Бекеровы, Запороцкие, Пономаревы и четвертая – якутов Федотовых).

Прокопий Прокопьевич Санапальников (1887) – в составе Тигильской дружины участвовал в обороне Камчатки в период Русского-Японской войны.

Его сестра – в документе Сенапальникова – Матрона Прокопьевна вышла замуж за тигильсколго льготного кантониста Трофима Николаевича Пенижина. Судьба еще одной сестры – Минадоры – нам пока не известна.

Как неизвестна и дальнейшая судьба представителей этого рода...

Сергей Вахрин,
член Союза писателей России

• Назад
• Вперёд