Правда и кривда истории
- Подробности
- Опубликовано: 30.12.2023 01:43
- Просмотров: 304
Сергей Вахрин,
член Союза писателей России
Эту свою статья я считаю логическим продолжением другой – уже опубликованной на нашем сайте Камчадалы.Ру «Здесь русский дух – здесь Русью пахнет».
Я с большим и искренним уважением отношусь к исследованиям новосибирского историка Андрея Сергеевича Зуева, который поднял огромнейший пласт документальной истории Дальнего Востока и ввел эти документы – эти факты – в научный оборот. Это настоящий подвиг ученого-историка.
Но вот – удивительное дело – чем больше я вчитываюсь в эти документы, чем глубже анализирую факты, тем все дальше и дальше отодвигаюсь от некоторых (весьма принципиальных) выводов, которые сделал и опубликовал Андрей Сергеевич Зуев.
И, конечно же, об этом нельзя молчать.
Наш спор, оказывается, завязался уже давно (о чем я даже не догадывался) – и случился он по поводу мотивов сдачи в плен братьев Лазуковых – являвшихся руководителями готовившегося (но не состоявшегося) крупномасштабного выступления коряков, чукчей и камчадалов 1746 года.
Свою позицию я изложил в небольшом историко-художественном очерке «Толлмач со «Святаго Петра». Андрей Сергеевич охарактеризовал эту мою позицию, как «шекспировские страсти», хотя причины сдачи в плен толмача (то есть служилого человека) Алексея Лазукова – участника Второй Камчатской экспедиции, пережившего трагедию этого плавания, кораблекрушения и зимовки на необитаемом острове в условиях «командорского братства», когда условия выживания сравняли всех, кто остался еще в живых и не «сгорел» от цынги, – офицеров, матросов, казаков, аборигенов – все эти моральные факторы не могли, как я считал, не повлиять на последующие решения Лазукова о своей сдаче в плен русским, против которых и начинался бунт и смертоубийства казаков.
Андрей Сергеевич Зуев, доктор наук, отнесся к моей версии событий весьма скептически.
Но это мелочи – действительно, какие-то там психологические зарисовки, авторский вымысел...
Так – вроде как, и не серьезное.
А вот события Харчинского бунта 1731 года – явление более серьезное и масштабное, привлекшее по своему бунтарскому характеру внимание даже величайшего поэта (и историка!) нашей русской земли Александра Сергеевича Пушкина. Андрей Сергеевич Зуев посвятил этому историческому событию отдельное свое исследование – «Восполняя белые пятна».
И все повторилась – наши с ним выводы диаметральным образом разошлись.
При этом автор старался, вроде бы, опереться на факты, которых он извлек из архивных фондов преогромное множество, за что ему не может быть не благодарной многочисленная научная рать.
Но в том-то и дело, что авторские выводы входили в откровенное противоречие с этими самыми фактами.
Давайте начнем с главного – то есть ПРИНЦИПИАЛЬНОГО – вывода ученого о характере бунта:
«В целом, есть основания утверждать, что характер восстания был гораздо сложнее (жирным выделяется мной – С.В.), нежели он представлен в официальных, в том числе и следственных, документах того времени, а также в исторических исследованиях. Восстание началось и развивалось не просто как стихийный бунт, бессмысленный и беспощадный, оно имело организацию (в рамках существовавших у ительменов территориальных объединений), а главное осознанную цель — полное уничтожение на Камчатке русских и русской власти».
А теперь коснемся предыстории этого события, чтобы кое-что понять.
Долина самой крупной реки полуострова Камчатка – это расположение основных сил русских казаков на полуострове, начиная с похода В.В. Атласова, который оставил в Верхнекамчатском зимовье отряд казаков и юкагиров во главе с Потапом Серюковым. Было это в 1697 году.
И именно в долине реки Камчатки – наиболее густонаселенной – располагались три самых крупных на полуострове острожков камчадалов, – в верхней по течению, в средней и нижней части реки. Обратимся к «Описанию земли Камчатки» С.П. Крашенинникова и уточним эти данные:
Усть-Камчатский – 92 «плательщика ясака», то есть взрослых мужчин, воинов. Вождь (тойон) Тавачь.
Пеучев, или Шванолом – 102 воина. Вождь Камак.
Кунупочичь – 154 воина. Тойон Начика Машурин.
С отцом Начики Машурина еще в первый свой камчатский поход заключил военный союз Владимир Атласов и совместно с камчадалами с верховий Камчатки они пошли походом против тех, чьи острожки располагались ниже – в районе проживания ключевских камчадалов, находящихся в родстве с еловскими. В «скасках» Атласова это преподается весьма героически. Но, вероятно, именно этот погром камчатских острожков не прошел для русских без последствий, и когда в 1703 году приказчик Камчатки Михаил Многогрешный послал часть своих казаков построить в районе расположения ключевских камчадалов Нижнекамчатский острог, то отряд встретил вооруженное сопротивление и пятеро казаков погибли. Крепостные стены острога были возведены только в следующем 1704 году.
А затем последовал мир и очередной военный союз, когда в 1712 году объединенный отряд казаков (120 человек) и камчадалов долины реки Камчатка (150 человек) под командованием казака Никиты Дурынина «привели к покорности» воинственных авачинских камчадалов – проживающих на побережье Авачинской бухты на юге полуострова.
А далее еще интереснее – в 1713 году те из казаков, для кого местопребывание на Камчатке из временного превратилось в постоянное, построили церковь во имя Святого Николая Угодника.
12 лет после этого она простояла неосвященной. И для чего тогда, спрашивается, строили?
А ответ на поверхности – для того, чтобы их дети, рожденные мамками-камчадалками, не были «выблядками» (как говорили тогда совершенно официально о незаконнорожденных, то есть внебрачных, детях), чтобы брачный союз казаков с дочерями камчадальских вождей был закреплен по православному канону.
Церковь была необходима, чтобы скрепить ДУХОВНЫЙ СОЮЗ коренных жителей Камчатки и их русских «завоевателей», который возникает с появления первых русских послеленцев.
Можно и расковычить слово «завояватели». В архивных документах, извлеченных А.С. Зуевым, множество примеров того, что казаки и на самом деле вели себя, как завоеватели, как казаки-разбойники.
Вот один только из примеров (примеров классических – который переходит из одного исторического труда в другой) казачьего произвола:
««Чинятца нам обида, а именно от закащиков Верхнем Камчадальском остроге повсягодно берут де с нас неокладные тягосныя поборы ради своей корысти — сараны по пуду, кипрею по пуду да по бату, а ежели де кипрею и сараны нету, то берут лисицами и собольми, за бат по шти соболей или лисиц, а сараны нету, то берут по лисице, кипрею нету, то берут по лисице ж. Тако ж берут и ягодами и юколою по три вязки и по четыре с человека, а ежели ягод и юколы не имеетца, то берут с нас последние куклянки и парки и собольные собаки. И от того приходим в последнюю нищету. А сего де 731 году приезжал к нам от закащика Василья Пашкова служилой человек Василей Новограбленной и сбирал де по Козыревской и по Толбачику и по Шапиной и у меня Начики в остроге в Тополином и на Кырганике по бату и по пуду сараны да по чюману ягод, а у кого де не было батов и сараны и ягод, то де брал и кунным на Шапиной и по Козыревской реках».
Эти показания дал один из тех трех тойонов, имена которых мы называли выше, – а именно Начика Машурин.
А вот теперь задумайтесь над фактом, который Андрей Сергеевич Зуев, конечно же, не отразил в своем исследовании – ни один из этих трех вождей (и окрестных с ними тойонов других острожков) не примкнул к бунту.
Почему? Интересный, не правда ли, вопрос?!
Более того, читаем далее исследование А.С. Зуева и поражаемся вместе с ним той стройной (по мнению историка) «организации» бунта в «рамках территориальных объединений»:
«Затем отряд Харчина поднялся до устья р. Крестовка (ныне р. Белая), где у него произошло столкновение с людьми тойона Хобина Харучепова. Если верить весьма скупому показанию сына Хобина — Кашее, Харчин стал «призывать» Хобина «изменить и служилых людей и Нижней Камчадалской острог раззорить». На это Кана, еще один сын Хобина, якобы спросил: «для чего де вы такое злое дело хотите делать». Тогда сторонники Харчина Ханея Иурин «заколол до смерти» Кану, а Далач «ударил в голову» Кашею и «проломил в двух местах». «Измениками» был также ранен зять Хобина Харуч, пленены три дочери Хобина, «и ево Какшу (Кашею. — А. 3.) и с отцом своим взяли с собою в ызмену в неволю».
Данное разногласие среди ительменов было не единственным. Тойон Камакова острожку Шаруч на допросе поведал, что когда «Фетка Харчин с товарыщи дядю ево, Кулу, звали в ызмену, и он де не пошел, и за то де ево застрелили, да брата Шадала скололи и острог их раззорили и сожгли, а жен и детей взяли в полон».
А это ведь только самое начало бунта, когда еловские и ключевские камчадалы, являвшиеся его ядром, пытались привлечь в свои ряды камчадалов окрестных острожков, расположенных в долине реки Камчатка, целью которых было (повторяем вслед за А.С. Зуевым) – «полное уничтожение на Камчатке русских и русской власти».
А вот как выглядела на самом деле ситуация с дальнейшим «продолжением» (или «развертыванием «в рамках территориальных объединений») этого бунта после того, как русские казаки разгромили основной отряд Харчина, его дяди ключевского тойона Голгоча и крестовского тойона Лыкоча (Люкоча).
По-прежнему цитируем самого А.С. Зуева:
«…Голгоч с 10 чел. направился к Козыревскому острожку. Последний за отказ присоединиться к «измене» был разгромлен, часть его жителей Голгоч «неволей» включил в свой отряд. С Козыревки Голгоч пошел на Шапину и «тамошним иноземцам великие разорения зделал, кормы их и жилье прижег, а иных и приколол», после чего вернулся на Козыревку, где погиб в схватке с отрядом верхнекамчатских казаков, возглавляемых Семеном Белковым».
Но обращаем ваше особое внимание на следующий абзац, который не получил принципиальной оценки ученого-историка, хотя именно в одном этом предложении заложен огромный СМЫСЛ, который автор либо не осознал, либо сознательно затушевал:
«Есть также версия, что Голгоч был убит ительменами, пострадавшими от его погромов».
Чтобы нам с вами понять смысл того, что на самом деле произошло и какое это имело значение для коренной Камчатки, мы с вами должны «перескочить» через столетие и совершить в середине 1850-х годов путешествие по долине реки Камчатка вместе с чиновником по особым поручениям губернатора Камчатской области Карлом фон Дитмаром, человеком очень и очень скрупулезным, не упускающим из своего внимания ни одной детали, тем более, если эти детали касаются истории Камчатки.
И вот, что он впоследствии напишет:
«Поселение расположено очень живописно на высоком левом берегу главной реки и окружено рослым, густым хвойным лесом. 10 жилых домов со службами были в полной исправности и порядке; жители (33 мужчины и 23 женщины) имели свежий и здоровый вид. Нас тотчас же отвели в очень опрятный дом тойона Мерлина, где мы встретили приветливый и радушный прием со стороны хозяев. Мерлины принадлежат к очень старому камчадальскому роду, который ведет свое начало от одного древнего народного героя. Предком Мерлиных был Божош, знаменитый воин камчадальских легенд, обладавший такой силой, что пущенные им стрелы пробивали деревья; далее, один из Мерлиных победил и убил великого харчинского витязя и разбойника Гулгуча, угнетавшего и грабившего всю страну.
В старину, еще до прихода русских, Машура принадлежала к числу самых больших острогов Камчатки, да и теперь еще по своему положению составляет одно из наилучших поселений полуострова».
Божош – это тойон Начика Машурин, крестным отцом которого был руководитель Розыскной канцелярии по Харчинскому бунту майор Якутского пехотного полка Василий Мерлин.
До острожка Кунупочич (будущий острожек Машурин) Голгоч не добрался – Начика Машурин сам выдвинулся ему на встречу и убил. Убил, как разбойника, «угнетавшего и грабившего всю страну».
И это, подчеркиваем, был тот самый Начика Машурин, который рассказывал Мерлину о тех казачьих поборах, которым не было меры…
Но мы еще более усилим слова Начики Машурина, приведя цитату из очерка «Главнейших событий в Камчатке» Александра Сгибнева, который также, как и А.С. Зуев, работал на основе архивных материалов – правда, это было на столетие раньше Андрея Сергеевича, и тех архивных материалов после пожара в Иркутском архиве более не существует.
Мы с вами коснемся событий, предшествовавших Харчинскому бунту 1731 года.
«[Камчатские приказчики] Тарабукин и Петров были снисходительнее к камчадалам, нежели их предшественники. Но, несмотря на это, время их управления надолго сохранилось в памяти камчадалов по тем бедствиям, которые пришлось им перенести в эти два года по причинам, не зависящим от прикащиков. Осенью 1727 г. пришел в Большерецк Беринг с двумя судами, погруженными провизиею и другими экспедиционными припасами. Все эти грузы Беринг распорядился отправить в Нижнекамчатск поперек всего полуострова (833 версты) по рекам Быстрой и Камчатке на камчадальских ботах, а между этими реками зимою в нартах, на собаках, согнанных из всех камчатских селений. Независимо от того, камчадалы перевозили на собаках в Нижнекамчатск и самого Беринга со всею командою. Такое безрассудное распоряжение Беринга вредно отразилось на хозяйстве камчадалов. Собранные на продолжительное время из селений для траспортирования грузов, камчадалы потеряли удобное зимнее время для звериного промысла, единственного источника их благосостояния. Да и оставшиеся в селениях камчадалы, по неимению собак, принуждены были прекратить свои обычные зимние занятия. Наконец, большая часть собак подохла от продолжительных и тяжких работ, что на долгое время привело в расстройство хозяйство камчадалов, не получивших за все эти лишения почти никакого вознаграждения.
Беринг впоследствии постиг всю бездну зла, причиненного им камчадалам, и как бы в очищение своей совести писал президенту адмиралтейств-коллегии: «Весьма желали идти в Нижнекамчатск кругом Камчатского носа; но для осеннего времени и за жестокими ветрами на таком ветхом карбусе идти не посмел». Но если не посмел идти в Нижнекамчатск осенью, то мог бы доставить туда грузы на судах весною. Ведь привел же мореход Мошков весною 1728 г. в Нижнекамчатск пустое его судно «Фортуну». Положим, что самому Берингу необходимо было провести зиму в Нижнекамчатске, где предположил он построить для предстоящей экспедиции новое судно; но переезд его туда зимним путем с мастеровыми и необходимыми припасами для судостроения не был бы так обременителен для камчадалов, как в настоящем случае».
И, НЕСМОТРЯ НА ЭТО, камчадалы долины реки Камчатки, принявших на себя основную тяжесть всего, что было связано с Первой Камчаткой экспедицией (транспортировка грузов, строительство бота «Святой Гавриил», содержанием, в том числе и продуктовым, членов экипажа) не примкнули к Харчинскому бунту.
Чувствуя явное расхождение со своим главным выводом, Андрей Сергеевич вынужден был внести некоторые коррективы (правда, где-то внутри основного текста, за основным кадром):
«Однако и преувеличивать степень организованности ительменов не стоит. О ней, как отмечалось, можно говорить лишь применительно к еловским, ключевским и крестовским «речным» общинам. При этом их объединение строилось по родственному принципу — многие вожди и активные участники восстания были связаны родственными узами: Голгоч и его племянники Харчины, братья Лехтар и Бургач, сыновья последнего — Ивожет, Талач, Карымча и Черемач, шурин Талача — Вакоч, братья Кнуп и Налач, братья Колыч и Гыжур, братья Итатель и Нефед Тенивины, Хобин, его сын Кашея и дети последнего — Селхаруч и Херуч, и т. д.».
Но даже и это не совсем так. Если Голгоча убивает представитель другого рода, то с Федором Харчиным дело обстоит гораздо хуже.
Но сначала поговорим о реальной клановой «организованности» и родственной верности (опять же, на материалах самого А.С. Зуева) . Читаем, что он пишет:
«При этом каждый, и это совершенно отчетливо видно из допросов, стремился умалить степень своего участия в «бунте», пытаясь доказать, что сам он неоднократно проявлял желание примириться с русскими, но другие вожди его якобы от этого отговаривали. Особенно упорно данной тактики придерживался Федор Харчин».
А теперь посмотрим, что пишет А.С. Зуев о… родных братьях Харчиных:
«29 августа, Змиев приказал дать предупредительный выстрел из пушки. После этого на сторону русских перебежали и сдались Федор и Степан Харчины и тойон Нефед Тенивин.
По версии Ф. Харчина, изложенной на допросе, он якобы уговаривал всех остальных сдаться, но Голгоч «с товарыщи» выступили против и убедили не делать этого. Тем не менее, Федор сам, поддавшись просьбам брата Степана, по своей воле вышел к русским, после чего продолжил уговаривать остальных. Степан миссию миротворца приписывал себе, утверждая, что именно он уговорил сдаться Федора и Нефеда. Его слова подтверждаются рассказом Тадея Иурина, Ор Тавача и Михаила Катканова (Чарыма Камача)».
Степан Петрович Крашенинников позволяет нам проследить дальнейшую судьбу этих двух спутников главаря бунта – Степана Харчина и Нефеда Тенивина?
Первого из них руководитель Розыскной канцелярии по расследованию причин и организации Харчинского бунта подполковник (повышен в звании) Якутского пехотного полка В. Мерлин поставил тойоном Еловского острожка на место брата Федора – а сам Федор был повешен.
Читаем «Описание земли Камчатки»
«По реке Еловке
Усть-Еловской, или Коанным, тойон Степан Харчин.
Верхо-Еловской (ительменское название Колилюночь), тойон Тавачь Тенивин [Нефед Тенивин]».
То есть их – ближних родственников Федора Харчина – заслуги были оценены «по достоинству» – за выдачу главаря бунта.
У А.С. Зуева, правда, написано, что он стал ключевским, а не еловским тойоном, но это явная описка.
Но описка по Фрейду – то есть не случайная для нас, мы должны обратить на нее особое внимание.
И вот что получается. Снова заглянем в «Описание земли Камчатки»:
«Ключевской [острожек, ительменской название Кыллуша], тойон Ликочь». Я касался этой темы в предыдущем очерке. Но он мне важен и здесь.
В исследовании А.С. Зуева этот человек выступает под несколькими именами:
«По признанию самого Ф. Харчина, вырвавшись из острога, он спрятался «близ острогу в лесу» и наблюдал за сражением до его конца. Здесь к нему присоединился Ор Тавач, бежавший из острога вместе с тойоном Ликочем (Ливуч, Лювич) еще в ночь с 26 на 27 июля».
И что же произошло после?
«После ухода отряда Спешнева из Нижнекамчатского острога, Ф. Харчин, Тадея Пурин (он был взят в плен при штурме, но бежал), Ор Тавач и новокрещенный Михаил Катканов (Чарым Камач, или Канач?) сожгли уцелевшие после боя церковь, «государев» двор и две казачьи избы».
А с ними, судя по предыдущей информации, был и тойон Ликочь.
Как же сложилась его дальнейшая судьба, помимо того, что он (совершенно неожиданно для этого рассказа и тех выводов об организации и цели бунта, что делает А.С. Зуев) при С.П. Крашенинникове был тойоном того самого острого, который до него возглавлял «великий разбойник» Голгочь, а не был повешен по приговору Розыскной канцелярии, как Ор Тавачь и Тадея Иурин (Пурин) или бит кнутом, как Михаил Катканов?
Но сначала вернемся к истории ключевской церкви. Той самой, что была построена в 1713 году, но освящена лишь в 1725 году, когда на Камчатку прибыл иеромонах Иосиф Лазарев с сыном Андреем и внуком Максимом.
В 1731 году церковь сожгли камчадалы.
На месте уничтоженного камчадалами Нижнекамчатского острога впоследствии – в начале 1740-х годов – появляется крестьянская заимка из переселенцев с верховий Лены.
Протоиерей камчатских церквей Прокопий Громов в очерке «Историко-статистическое описание камчатских церквей», изданном в Трудах Киевской духовной академии в Санкт-Петербурге в 1862 году писал о строительстве здесь новой церкви:
«Церковь, построенная по оставленному архимандритом Хотунцевским чертежу у речки Ключовки, была освящена иеромонахом Пахомием, во имя живоначальныя Троицы, 5-го мая 1752 года; потом в январе 1780 года сгорела. Камчадалы, в небольшом количестве после оспенного поветрия оставшиеся у речки Ключовки, не в силах были строить новую церковь, тем более содержать ее, и поэтому признано за лучшее построить церковь вместо сгоревшей, в многолюдной заимке пашенных крестьян, водворенных на том месте, где стояли некогда нижний Острог и николаевская церковь, разоренные в 1731 году камчадалами. На новом месте воздвигнутая церковь освящена 2 октября 1784 года протоиереем Стефаном Никифоровым в прежнее наименование святыя Троицы, удержала наименование ключовской, и сама заимка переименовалась в ключевское село. По обветшанию сей церкви выстроена вторая, освященная протоиереем Никифоровым 26 января 1821 года»
А вот теперь самое главное.
«После первого ключовского священника Максима, внука иеромонаха Иосифа Лазареве [настоятеля Николаевской Нижнекамчатской церкви], вторым священником был Григорий Коллегов. Отец его природный Камчадал, Тойон ключовского острожка Лыкоч, в крещении наименованный Никитою Евдокимовым Коллеговым, сделался за смышленность свою любимцом архимандрита Хотунцевского, и был первым церквовным старостою, при начальной ключовской церкви. Григорий поступил в 1760 году пономарем к сей же церкви, а в 1777 году 7 января рукоположен иркутским епископом Михаилом I во священника. Скончался 27 февраля 1797 года. Место умершего занял сын его Михаил, рукоположенный во священника 21 апреля 1799 года иркутским епископом Вениамином. За пастырские труды Михаил был в последствии украшен наперсным крестом. А в 1842 году преосвященным камчатскими Иннокентием, совершившим первое служение в ключовской церкви 15 декабря, – как в воздаяние заслуг, так и в ознаменование дня открытия камчатской епархии, Михаил почтен саном протоиерея. Скончался в сентябре 1852 года. Место его занял сын его Илия. И уже один из внуков его Михаил священствует в Камчатке. Только род Коллеговых чисто камчадальский упрочился на служении церкви».
Но это не вся, далеко не вся история этого – единственного – рода природных камчадалов Коллеговых, род которых живет и здравствует на Камчатке, и не только на Камчатке, и по сей день.
Первым священником города Хабаровска (тогда еще Хабаровки) был Константин Григорьевич Коллегов, еще один из внуков протоиерея Михаила Коллегова.
По всей нашей необъятной стране разлетелось многочисленное племя потомков Начики Машурины – Мерлины.
В 1855 году машуринские и начикинские камчадалы Мерлины откликнулись на призыв губернатора Камчатки В.С. Завойко и прибыли в Петропавловской порт, готовясь отразить новое нападение англо-французов, которое должно было обязательно последовать после их позорного разгрома в 1854 году. И Мерлины приняли самое активное участие в эвакуации имущества Петропавловского порта для перевода его в Николаевск-на-Амуре.
В отряде народного ополчения, прибывшего из долины реки Камчатки были в тот год и камчадалы Еловского, Харчинского, Козыревского селений
В 1904 году камчадалы Мерлины (юго-западная ветвь рода) приняли самое активное участие в отражении японского десанта, высадившегося в устье реки Озерной, а машуринские Мерлины в составе Мильковской дружины уничтожали врага на северо-западе полуострова.
В тот год все мужское коренное и старожильческое население Камчатки, в едином строю народного ополчения, создав многочисленные дружины, отразили врага, сохранив Камчатку за Россией.
Одним из Георгиевских кавалеров за события, связанные с обороной Камчатки в период Русско-японской войны 1904-1905 года стал камчадала из села Камаки (бывший острожек Шванолом или Пеучев) Алексей Степанович Расторгуев.
В списках дружинников, награжденных медалью в память о Русско-японской войне 1904-1905 годы мы находим и имя священника Михаила Григорьевича Коллегова из села Большерецк.
А потомки тойона Пеучева острожка Камака, который, приняв православие, стал Степаном Алексеевичем Кузнецовым, породнились с потомками купца, из знаменитого купеческого рода Выходцевых из Рыльска, бывшего некогда комиссионерами Российско-Американской компании на Камчатке и в Русской Америке.
Ну, а теперь о том, что подтолкнуло меня сегодня обратиться к той далекой теме Харчинского бунта и тем выводам глубоко уважаемого мной Андрея Сергеевича Зуева, с которыми я КАТЕГОРИЧЕСКИ не согласен.
У меня сложилось такое ощущение, изучив материалы этого исследования, что я побывал в «королевстве кривых зеркал». Вроде бы, все то же. Но все то же – НАОБОРОТ.
Нечто подобное происходило и при анализе событий 1746 года, когда один из руководителей нового бунта (теперь уже в основном корякского) пришел и сдался нижнекамчатским властям вместе со своим братом, взяв всю вину на себя.
Моя версия в изложении Андрея Сергеевича была следующей:
«С. Вахрин, пытаясь объяснить “странное” поведение А. Лазукова, выдвинул следующую версию: “Лазуков, ослепленный яростью за надругательство над верой своего народа и бесчинства камчатских казаков и русского начальства, возглавляет бунт и начинает боевые действия против русских отрядов по сбору ясака, а потом вдруг идет в Нижнекамчатск — жертвуя самым дорогим, что только у него есть — родным братом, ради того, чтобы остановить кровопролитие, ибо для него, Алексея Лазукова, братья были с обеих враждующих сторон, и он оказался не в состоянии выбрать между ними. Звучит очень красиво, но явно надуманно. Вряд ли подобные ‘шекспировские’ страсти имели место”».
Его собственная версия: ««…какие мотивы двигали им, когда он “сдавал” своих соратников и раскрывал планы восставших, судить невозможно. В любом случае следственная комиссия воспользовалась признаниями Алексея, чтобы сделать из него главного злоумышленника. Для этого были и определенные основания: ведь с его уходом из лагеря восставших последние не предпринимали более активных действий против русских, ограничившись грабительским налетом на ительменский Столбовской острожек».
И финал этой истории у нас тоже разный.
«Остается неясной и судьба братьев Лазуковых. Ни один из известных нам документов после 1746 г. о них совершенно не упоминает. Не исключено, что вскоре после ареста они покончили жизнь самоубийством — ведь как известно, суицид среди местных народов был самым распространенным способом ухода от неблагоприятных жизненных обстоятельств», — пишет Андрей Сергеевич.
Ну, а я снова «перепрыгну» через столетия. В 1904 году началась Русско-японская война. На Камчатке не было никакие воинских частей. И отражением японского десанта и японцев-«хищников» выпало на долю самих жителей – коренной и старожильческой Камчатки. Благодаря их мужеству и героизму Камчатка тогда осталась в составе Российской империи.
7 июля 1905 года староста села Воямполка Иван Павлович Лазуков участвовал вместе с тигильскими казаками в захвате японской шхуны, занимавшейся «хищническим» промыслом рыбы в устье реки Воямполки. Вместе с ним принимал участие в народном ополчении его земляк (и, возможно, ро́дник) Гордей Лазуков. После окончания Русско-японской войны 1904–1905 гг. «за усердие и распорядительность по формированию дружин и охране берега» Иван Павлович Лазуков был награжден серебряной медалью.
В первом своем очерке «Здесь русский дух – здесь Русью пахнет» я рассказывал о том, что был поражен количеством действующих православных храмов в бывшей нашей (преданной и проданной) Русской Америки.
Но я не рассказывал о том, что один из своих юбилеев волею судьбы мне посчастливилось отмечать на второй своей (литературной) родине – в бассейне реки Юкон, где мы с супругой побывали в гостях у коренных жителей этих мест (а она потомок камчатских казаков Усовых – из тех, кто был наказан кнутами или батогами по делу о Харчинском бунте, и камчадалов Спешневых, один из которых – дядя ее прабабашки – Анкидин Михайлович, участник обороны Камчатки в период Русско-японской войны, погиб от рук этих «хищников» в 1906 году). Ее, кстати, принимали, как родную. Но самое главное – здесь ГОРДИЛИСЬ своим давним родством с русскими, тем, что их бабушек звали Верами, Надеждами, Любовями…
Мое же детство, юность и все последующие годы жизни, самым непосредственным образом связаны с потомками того самого тойона Камака, которого даже убийства на его глазах родных и близких, не заставили примкнуть к клану Харчина-Голгоча и предать русских.
Конечно, у нас нет фактов, чтобы разобраться в истинной мотивации поступков Камака, Начики Машурина или братьев Лазуковых.
Но их СОВОКУПНОЕ реальное поведение говорит о главном, что вступает в принципиальное противоречие с выводами Андрея Сергеевича Зуева по поводу присутствия у камчадалов «осознанной цели» о «полном уничтожении на Камчатке русских и русской власти».
Конечно, целый ряд фактов, приведенных в исторической литературе, особенно документов, подобранных для сборника «Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке», изданной в 1935 году, да и других трудов маститых ученых, начиная с «Описания земли Камчатки» С.П. Крашенинникова, который писал: «Хотя тамошние народы давно намерение имели искоренить всех российских жителей на Камчатке, чтобы получить прежнюю вольность…», и продолжая А.С. Сгибневым: «Поступки Новгородова и Шехурдина вывели, наконец, из терпения камчадалов, и они с уходом из Камчатки экспедиции Беринга решились уничтожить у себя владычество русских…», завершая вышеперечисленным исследованием А.С. Зуева, весьма категоричны в этом отношении.
И для таких выводов, безусловно, есть все основания. Тем более, учитывая нашу национальную критичность в отношении действий и поступков своих предков, которую мы демонстрируем на протяжении многих столетий, жестоко критикуя все, что было до той поры, в которой живет новое поколение критиков, а потом приходят новые поколения и новые судьи…
А жизнь, оказывается, не всегда укладывается в ряды этих фактов.
И преподносит «сюрпризы», которые и отражают ту реальную действительность, которую невозможно почерпнуть, вдыхая только архивную пыль.
И тогда заново оживают в исторической родовой памяти героические Божоши, освобождающие свою страну от разбойников…
Только, странным образом, в исторической родовой памяти коренных камчадалов в разбойниках оказываются совсем даже не русские…