Здесь русский дух – здесь Русью пахнет…
- Подробности
- Опубликовано: 28.12.2023 05:23
- Просмотров: 400
Сергей Вахрин,
член Союза писателей России
С замечательным камчатским поэтом, «хранителем исторической памяти», как назвали его на одном из мероприятий, посвященных 195-летию Камчатской краевой научной библиотеки имени С.П. Крашенинникова, Владимиром Владимировичем Татуровым мы говорили о роли и значении камчатского священства в продвижении русского православия «встречь солнцу», о создании поэтического образа камчатских церковно- и священнослужителей, которые стали кадровой основой для крупнейшей (территориально) в Российской империи Камчатско-Курильско-Алеутской епархии, распахнувшей свои православные крыла на два континента – Северо- (а затем и Дальний) Восток Азии и Русскую Америку (Аляску и Алеутские острова), которую возглавил уроженец Сибири (верхоленское селение Анга) из семьи обыкновенных священнослужителей Поповых – Иван Попов (при рождении), Вениаминов (в честь епископа Иркутского Вениамина Багрянского – во время учебы в Иркутской духовной семинарии), Иннокентий (в честь святителя Иннокентия Иркутского – в монашестве после смерти супруги в 1840 году, с которой он более пятнадцати лет прослужил священником в Русской Америке на острове Уналашка), в последствии митрополит Московский и Коломенский, апостол Сибири и Америки.
Священник Иоанн Вениаминов с глубоким состраданием писал о русской колонизации Алеутских островов и Аляски, о жестокостях наших промышленников, о крови и насилии…
Но именно эти работы Святителя открыли для меня тот самый русский мир, о котором я даже и не подозревал, изучая историю и Камчатки, и Русской Америки, созданную маститыми отечественными историками на основе архивных материалов. Собственно, я и сам собирал по крохам эту историю, работая в самых разных архивах Москвы, Ленинграда (Санкт-Петербурга), Томска, Владивостока, Магадана, Петропавловска-Камчатского, даже не подозревая о том, что я, по сути, изучаю только лишь «изнанку» истинной истории моей Родины.
А открылось это в Америке. В 1991 году, куда мы прибыли в составе дружественной делегации в связи с 250-летием похода Витуса Беринга к берегам Америки.
Открылось не случайно. Именно в этот самый период я пытался убедить власть и общество Камчатки и России в необходимости восстановления Нижнекамчатской Успенской церкви, которая на тот момент представляла собой уродливый сруб с выбитой стеной, разобранными полами, разломанной крышей в нежилом поселке, закрытом, как населенный пункт, более двадцати лет назад.
Что меня толкало тогда на этот – внешне совершенно безрассудный – поступок, что придавало силы на совершенно бешеную энергетику, которая позволяла получать результат, который теоретически не мог быть достижим никоим образом – например, Правительственное Постановление, подписанное премьер-министром России Виктором Черномырдиным, открывшим для меня все ворота, в которые я не мог прежде достучаться...
Ответ прост и не прост одновременно – в многотомном издании дневников и писем Святителя я нашел ответ на этот вопрос: к середине XIX столетия Нижнекамчатск, долгое время бывший столицей Нижнекамчатского уезда, утратил свое значение и превратился в заштатный поселок, не обеспечивающий достойный приход Успенской церкви. И стоял вопрос о ее закрытии. Но Святитель посчитал, что эту церковь нужно сохранить – ибо она первая миссионерская церковь не только на Камчатке, но и во всей Русской Америке, ибо здесь, на камчатской земле, крестили первых алеутов, и отсюда русское православие начало свое движение на соседний континент…
И вот, 1991 год.
На Камчатке только еще начинается движение по восстановлению Успенской церкви.
По всей Камчаткой области в это время НЕТ НИ ОДНОЙ действующей православной церкви. Только-только появился первый в истории постсоветской Камчатки молельный дом священника отца Ярослава Левко, который в 1993 году будет освящать вместе со своим американским коллегой с острова Атту восстановленную Успенскую церковь и крестить первых ее прихожан (более полутысячи человек в течение одного дня!).
И вот мы в Америке. В Русской Америке. В той самой, которую мы «не за понюх табака» сбагрили американцам, боясь, что ее у нас отнимут англичане с французами. Ушли позорно, бросив все, что было создано. Оставив ту историю, которую с такой болью описывал Святитель в своих трудах – кровавую, жестокую, проклятую эскимосами, алеутами, индейцами…
С той поры минуло ровно 124 года – более столетия. Что должно было остаться в памяти алеутов, индейцев, эскимосов о русской колонизации? Каким добрым или недобрым словом должны были они нас поминать? Что сохранилось в исторической памяти, в историческом наследии о нас, о русских людях?
И вот тогда для меня открылось то, что осознанно было не сразу, а в тот момент просто удивило или даже шокировало.
Первая встреча с Америкой была на острове Уналашка – мы побывали в действующей церкви Вознесения Господня, которую построил лично Святитель.
Затем на острове Кадьяк, где Григорий Иванович Шелихов основал первое русское поселение в Америке, -- в действующей православной церкви Воскресения Господня. Затем на острове Еловом – в часовне Святого Германа Аляскинского.
Чуть позже была встреча с православным епископом Алеутским и Ситхинским, который сообщил нам о том, что в настоящее время (повторяю, это был 1991 год) на Аляске и Алеутских островах являются действующими более восьмидесяти православных храмов в землях алеутов, индейцев и эскимосов…
И это была другая историческая ПРАВДА – которая в корне отличалась от той, что создавалась на основе архивных документов. В документе, как правило, отражалась событийная, а не духовная суть взаимоотношений, исключающая, как правило, такие тонкие духовные материи, как доброта, любовь, справедливость, исконно присущие русскому духу и являющиеся естественными в нашей жизни, а в документах, как правило, отражается нечто особенное, не свойственное, подлежащее осуждению или порицанию…
Мы, русские люди, очень склонны к самобичеванию и принимаем порой историческую соринку в собственном глазу за «бревно». Сам этим грешил и грешу, опираясь на фундаментальную историю Отечества, созданную на основе документальных фактов… И, слава Богу, что Русская Америка открыла для меня, наконец, другую суть нашей истории и нашего исторического предназначения…
Ну, а теперь, после такого длинного и эмоционального вступления, мы возвращаемся к теме камчатского священства.
Тема не простая.
Мы, как ваньки-встаньки, весьма часто меняем свои позиции по историческому наследию, в том числе и религиозному, вставая то в позу «воинствующих атеистов», то ортодоксальных православных (что, кстати, в переводе с английского, одно и то же, как «масло масленное»), крестя лоб по поводу и без такового…
Это же касается и оценок.
Священник – это ведь вовсе не святой отец, как это часто звучит. Святой – этот тот, чьи заслуги (деяния, служения, подвиги, свершения) перед православным обществом (мiром) столь высоко оценены этим мiром, что этим людям заслужено даровано право на БЕССМЕРТИЕ – святости -- в человеческой памяти.
Священник же – простой обычный человек, наделенный определенными знаниями для проведения определенных же церковных процедур.
Что же касается вопросов нравственности, то здесь все не просто даже по причине того, что нравственность – это категория двойственная, которая, с одной стороны является отражением общественной морали, а с другой – собственной оценкой и переоценкой традиционных моральных ценностей.
Человек живет в обществе и приспосабливается к этому обществу.
Но в то же время он сам определяет для себя те критерии нравственных оценок, которыми и оперирует.
К чему это я?
К тому, что нравственность и безнравственность – категории весьма субъективные, и люди не только пользуются этим для себя (в собственных нравственных самооценках), но и пользуются этими же категориями для своих морально-этических оценок и исторических личностей, и самой отечественной истории. Что, кстати, очень характерно для нас нынешних.
Как-то одного из камчатских епископов спросили по поводу моего очерка, в котором фигурировала личность архимандрита Камчатского Иоасафа Хотунцевского, о жестоком отношении архимандрита к своей пастве.
На что епископ, как мне рассказывали, ответил так: «Вахрин – писатель. А писатели, как правило, выдумывают…».
Я не выдумывал. Я верил таким документалистам, работающих на архивных материалах, каким был весьма авторитетный для меня, как прежде, так и сейчас, Александр Степанович Сгибнев автор исторического очерка о главнейших событиях «в Камчатке», который писал, основываясь на материалах Иркутского архива:
«…Хотунцевский, обязанный по своему званию и назначению быть примером христианского человеколюбия, был до того жесток и бесчеловечен с туземцами и русскими служилыми, что получил от последних название антихриста. Пользуясь добротою и скромностию старика Лебедева [управлявшего Камчаткой – С.В.], он вмешивался во все дела, не входившие даже в круг его обязанностей, и наказывал инородцев и служилых плетьми до полусмерти за всякое малейшее преступление. Инородцы, чтобы избавиться от частых посещений духовенства и преследований его, показывали сперва полную готовность быть христианами, надеясь, конечно, сохранить при этом и свои языческие обряды; но на деле оказалось, что с принятием христианства положение их не только не улучшилось, но, напротив того, сделалось еще тягостнее. Не внушив должного понятия об обязанностях христианина, духовенство заставляло их с принятием христианства тотчас же бросить все прежние обычаи, освященные веками, наблюдать посты, ходить аккуратно в церковь и т. д. Хотунцевский как палач наказывал всех плетьми перед церковью за малейшее несоблюдение церковных правил и непременно сам присутствовал при экзекуции.
В делах иркутского архива можно найти много фактов о бесчеловечных поступках Хотунцевского, который, впрочем, и сам не стеснялся доносить о своем усердии к распространению и упрочнению в Камчатке веры Христовой. Для примера возьмем, на выдержку, хоть одно из его донесений в иркутскую провинциальную канцелярию.
«Сего мая 28-го дня 1748 года по окончании Св. Литургии, при собрании народа, перед церковью наказан мною служитель Вагин (крещеный камчадал. — Авт.) за то, что его заставил силою съесть мухомор поручик Мякинин, ибо не убоялся Господа Бога, всех зол покорителя, но ужасаясь богопротивного велителя Мякинина, и велено ему, кроме того, публично в церкви через целую седьмицу во время вечерень, утрени и литургии класть земные поклоны, дабы и прочие, на то смотря, страх имели, а он бы мог от Господа Бога за такое противство поручить себе грехов отпущение».
В исторической литературе можно встретить упоминание о неком первом миссионере православия на Камчатке Мартиниане.
Но мало кто сегодня знает настоящую биографию этого «миссионера», которого придушили собственные же крестники – его холопы, доставшиеся ему в качестве военного трофея в одном из походов на воинственных камчадалов.
Читаем:
«Не сложились у Г.М. Петрово-Соловово отношения и с самим И.Р. Качановым, надзиравшим в это время за “корчемным делом” в Томском уезде. По сведениям воеводы, ставшим впоследствии известными Р.А. Траханиотову, “воровское вино”, которое было ”вынято“ у архимандрита Томского Алексеевского монастыря Мартиниана, тайно производилось с ведома И.Р. Качанова, получившего “того вина... из монастыря флягу”. Занимаясь расследованием этого дела, И.Р. Качанов, дабы скрыть следы своего преступления, якобы “выскребал” документы. В итоге архимандрита расстригли и сослали на Камчатку в пешие казаки, а Качанову удалось выкрутиться (позднее, в канцелярии И.И. Дмитриева-Мамонова, сам Качанов будет утверждать, что ничего этого не было, а Мартиниана сослали на Камчатку не за винное курение, а за “денежное дело”)».
И далее поведение расстриги Мартиниана укладывается в ту нравственную модель, которую он избрал для себя.
Вот, например, мнение профессионального историка, доктора наук Андрея Сергеевича Зуева по поводу его смерти: «Расправа с Мартинианом, которую учинили его крещенные холопы-ительмены, свидетельствует, кстати, что сам священник вел себя неподобающе сану, чем и вызвал недовольство неофитов».
Но исходя из вновь открытых фактов, почему мы, вдруг, как некоторые историки, удивляемся участию Мартиниана в военных походах – он ведь был теперь рядовым казаком. Другое дело, что и здесь он успел намудрить и принял участие в «воровской» команде Данилы Анцыферова, недавно расправившегося с тремя камчатскими приказчиками, в том числе и с Владимиром Атласовым.
Вот интересная цитата из документа: «Не погнушался взять себе долю из “убойнаго живота” и находившийся в то время в Камчатке миссионер почтенный архимандрит Мартиан (Мартиниан), вообще игравший какую-то двусмысленную роль во все время камчатскаго бунта... На свою долю он получил, как говорит Переломов — “шубу соболью лапчатую”, двух “дворовых людей” П. Чирикова — “камчадальской породы некрещеных робят, иноземческим названием Щочка да Чистяк”, да “Володимера Отласова дворовую ж девку крещеную Настасью”.
А вот и другая -- прямо противоположная, уже современная -- оценка:
«Надо признать, что православная церковь достаточно медленно, если не сказать, робко, входила в жизнь новоприобретённой русскими Камчатки. Только в 1705 году митрополит Тобольский и Всея Сибири Филофей Лещинский смог послать на Камчатку к приказчику Василию Колесову архимандрита Мартиниана, который обосновался в Верхне-Камчатском остроге. Главной его задачей было окормлять русских поселенцев и казаков и обращать в православную веру аборигенов.
Есть документальные свидетельства о том, что Мартиниан в 1711 году ходил с казаками из Верхне-Камчатского острога на Большую реку. Крестил он немногих, что объяснялось незнанием языка местных народов, который "разнообразен едва не по числу камчадальских селений, казачьими смутами, стесненным материальным положением самого Мартиниана". Среди камчадалов имя его не сохранилось, подробности этой миссии известны мало. По мнению историка Сибири П.А. Словцова, деятельность первой миссии была малоуспешной "из-за междоусобицы казаков и возмущения камчадальцев" .
В 1717 г. архимандрит Мартиниан был задушен тремя своими же холопами из крещеных ительменов. Пять лет убийцы сидели закованными в железо и в колодки в арестантском амбаре в Верхне-Камчатске, а в 1722 году их оправили в Якутск, где и казнили.
В 2005 году в своём Слове к участникам Конференции «300 лет Православия на Камчатке: миссия Церкви в прошлом и настоящем» Святейший Патриарх Московский и Всея Руси сказал такие слова: «Следуя чувству христианской любви, архимандрит Мартиниан пожертвовал жизнью ради правды Божией и своей новой паствы, но кровь, пролитая свидетелем Христовой Истины, явилась основанием для дальнейшей проповеди Православной веры».
Поэтому не стоит идеализировать представителей духовенства той далекой до нас поры.
Как не стоит и преуменьшать их заслуги.
О расстриге Мартиниане, как о проповеднике слова Божия, сказано немало добрых слов в десятках книг по истории Камчатки. В них он снова архимандрит, духовник, наставник, проповедник, миссионер…
Когда он не был ни тем, ни другим, ни, тем более, третьим…
А вот о Гаврииле Притчине, чью фамилию носит добрая часть аборигенов Камчатки, упоминают только вскользь – ибо он был протодьяконом Якутского Спасского монастыря и прибыл на Камчатку совсем ненадолго – привез необходимую церковную атрибутику для освящения двух Успенских церквей – одну в Нижнекамчатске, а другую в Большерецке, которые были построены, но не освящены.
Так вот в течение двух месяцев Гавриил Притчин в команде, в которой вместе со служилыми людьми (казаками и казачьими детьми, солдатами) местными купцами и новокрещенными камчадалами, крестил большую часть коренного населения Западной Камчатки.
Это было в конце 1740 года.
А в 1738-1740-х годах по Центральной Камчатке до ее северных окраин прошел священник Ермолай Иванов со своей командой. И к приходу на Камчатку Духовной миссии архимандрита Иоасафа Хотунцевского практически вся коренная Камчатка была уже православной.
Правда, только по факту. По духу – тогда еще, вряд ли…
Потому что для того, чтобы было по духу – нужно было иметь перед глазами пример истинной Веры и истинного ей служения…
А вот таких примеров отыскать было сложно.
Проще было наоборот.
Например:
«…сенат разрешил всех иноверцев, принявших православие, освободить на 10-ть лет от платежа ясака.
Синод, получив это постановление, нашел необходимым независимо от того построить еще церковь в Охотске и кроме приходских священников послать в Камчатку великую духовную особу для проповеди слова Божьего. С это целью был командирован туда игумен Филевский, который в 1736 г. на пути в Камчатку при р. Алдане был взят под арест и отправлен в Москву в контору розыскных дел за буйство и нежелание служить царские молебны. По имеющемуся в Иркутском архиве следственному об нем делу видно, что во время пути он неоднократно бил иеромонаха Александра, вышиб ему однажды зуб и вырвал клок бороды».
Но все же перед глазами и камчадалов, и алеутов, и индейцев, на самом деле были другие примеры – те самые, о которых не пишут в книгах, не сообщают в своих отчетах, не говорят на допросах, и не упоминают всуе…
Таким примером была сама жизнь…
Владимир Атласов, заключив военный союз, по всей видимости, с отцом вождя Начики Машурина с верховий реки Камчатки, пошел походом на нижнекамчатцев, укрепив власть верхнекамчатцев в долине реки и усилив ее Верхнекамчатским казачьим зимовьем.
В 1703 году при попытке строительства Нижнекамчатского острога казаки получили отпор от нижнекамчатцев и только в 1704 году возникает здесь второй по значимости казачий форпост в долине реки Камчатки.
Сегодня мы уже имеем информацию о первых камчатских поселенцах. Не о «годовальщиках», которые менялись здесь каждые два-три года, а о тех, кто поселился накрепко – своей семьей и своим двором.
И не просто поселился – а по-христиански, то есть с Богом.
Расстрига Мартиниан к строительству первой камчатской церкви не имел ровно никакого отношения – в 1711 году он в команде «воровского» атамана Данилы Анциферова восстанавливал Большерецкий острог, а первопоселенцы Нижнекамчатска – миряне в 1713 году построили Церковь во имя Николая Чудотворца – покровителя казаков-землепроходцев. Но до 1725 года до появления на Камчатке иеромонаха Тобольского Знаменского монастыря Иосифа Лазарева она оставалась неосвященной. Это еще один штрих к миссионерской «деятельности» Мартиниана.
Но мы сейчас не о этом. О жизненном примере – первопоселенцы свято относились к браку и семье, вступая в прямое родство с камчадалами, о чем мало кто знает и пишет. И совершенно не случайно камчадалы долины реки Камчатки долгие годы оставались верными союзниками казаков, а не врагами, как принято считать.
Особенно показателен в этом отношении знаменитый Харчинский бунт, которым особо интересовался Александр Сергеевич Пушкин.
Событие, действительно, весьма важное и даже знаменательное в той его части, которое совершенно скрыто в истории за событиями собственно самого бунта, сражения, кровопролития, казни…
За кадром же – этой кровавой жестокой колонизации – осталось без внимания то самое, что внесло для меня лично столь важное изменение в отношении к формальной истории Русской Америки – сугубо личное восприятие этих исторических событий и факта присутствия в той земле русских людей. И на территории Русской Америки, и Камчатки.
В долине реки Камчатки находилось в те годы Харчинского бунта три крупнейших на полуострове поселения. Их выделил Степан Петрович Крашенинников.
Это острожек Кунупочич. Тойон (вождь) Начика Машурин – 154 «плательщика ясака», то есть взрослых мужчин, воинов.
Это Пеучев острожек. Тойон Камак – 102.
И Усть-Камчатский острожек. Тойон Тавач – 92.
Ни один из этих вождей не последовал за Федором Харчиным и его дядей – ключевским тойоном – Голгочем.
Более того в семье Начики Машурина, который, приняв православие стал Егором Васильевичем Мерлиным, сохранилась семейная легенда о патриархе этого рода, которую записал в середине XIX века чиновник по особым поручениям при губернаторе Камчатской области Карл фон Дитмар.
И вот, что он пишет о событиях того времени со слов самих камчадалов: «Предком Мерлиных был Божош, знаменитый воин камчадальских легенд, обладавший такой силой, что пущенные им стрелы пробивали деревья; далее, один из Мерлиных победил и убил великого харчинского витязя и разбойника Гулгуча, угнетавшего и грабившего всю страну».
Чувствуете разницу между историей официальной в изложении С.П. Крашенинникова, А.С. Сгибнева, А.С. Зуева… и той, что преподносит нам сама ЖИЗНЬ.
Но история с Харчинским бунтом на этом не заканчивается.
Совместно с еловскими камчадалами тойона Федора Харчина, ключевскими -- тойона Голгоча действовали и камчадалы Каменного острожка, тойоном которого в то время был Лыкоч (или Люкочь).
Чтобы заставить камчадалов соседних острожков примкнуть к бунту харчинцы убивали их тойонов. Затем они вырезали казачьи семьи на заимках, располагавшихся за пределами острога.
Сам острог в это время был полупустым – основная часть казаков находилась на устье реки Камчатки, провожая в путь бот «Святой Гавриил», который должен был закрыть (или прикрыть) огрехи Первой Камчатской экспедиции по открытию Аляски.
Что придумали харчинцы – они ночью подожгли дом священника Лазарева, который находился вне острога и в зареве пожарища расстреляли из луков казаков, пытавшихся погасить огонь. Одним из первых был убит, может быть, даже стрелою Лыкоча, сын священника – дьячек Андрей Лазарев.
Захватив Нижнекамчатский острог, Лыкоч участвует в его обороне, и когда казачья артиллерия проломила острожные стены, он бежит вместе с Федором Харчиным и оставется рядом, кружит вокруг острога, ожидая, когда русские его покинут, преследую разбежавшихся бунтарей. Справшивается: Зачем?
И случилось – русские отправились в погоню. И тогда Федор Харчин с оставшимися с ним товарищами поджигает деревянные укрепления острога и, самое главное, -- сжигает до тла Николаевскую церковь.
Проходят годы. Выносятся смертные приговоры. По какой-то причине наказание обходит Лыкоча. Затем он становится тойоном Ключевского острожка, где строится новая -- теперь уже Троицкая – церковь, а Лыкоч… впрочем, дадим слово авторитетнейшему в этой области человеку протопопу камчатскому Прокопию Громову, автору «Историко-статистическом описании камчатских церквей»:
«После первого ключевского священника Максима, внука иеромонаха Иосифа Лазарева, вторым священником был Григорий Коллегов. Отец его природный Камчадал, Тойон ключевского острожка Лыкоч, в крещении наименованный Никитою Евдокимовым Коллеговым, сделался за смышленность свою любимцем архимандрита Хотунцевского и был первым церковным старостою при начальной ключевской церкви. Григорий поступил в 1760 году пономарем к сей же церкви, а в 1777 году 7 января рукоположен иркутским епископом Михаилом I во священника. Скончался 27 февраля 1797 года. Место умершего занял сын его Михаил, рукоположенный во священника 21 апреля 1799 года иркутским епископом Вениамином. За пастырские труды Михаил был впоследствии украшен наперсным крестом. А в 1842 году преосвященным камчатским Иннокентием, совершавшим первое служение в ключевской церкви 15 декабря, -- как в воздаяние заслуг, так и в ознаменование дня открытия камчатской епархии, Михаил почтен саном протоиерея. Скончался в сентябре 1852 года. Место его место занял сын его Илья. И уже один из внуков его Михаил священствует на Камчатке. Только род Коллеговых чисто камчадальский упрочился на служении церкви».
Забегая вперед, скажем, что священник Константин Коллегов, родной брат Михаила-внука, был первым официальным священником Хабаровки и проводил службу в солдатской казарме.
Вот она -- ЖИЗНЬ! – и какие преподносит сюжеты и сюрпризы…
И я не случайно начал с сюжетов, когда человек приспосабливается к тем условиям жизни, которые его окружают и совершает те или иные – достойные или недостойные—поступки.
Этому принципу следуют многие, если не большинство людей. И можно ли или нужно ли их за это осуждать?
Но есть и другие примеры.
И вот один из самых ярких для второй половины камчатского XVIII столетия, когда один за другим следуют бунты, участие в которых принимают не камчадалы, а… сами русские, ибо существовавшая на полуострове власть была настолько бесчеловечной, что даже сами жители Камчатки (в основном казаки) не могли уже смириться с тем беспределом власти, которого она к этому времени «достигла».
Честный и справедливый А.С. Сгибнев, морской офицер, который не побоялся рассказать о том, что творил на Камчатке знаменитый Витус Беринг, создав все предпосылки для Харчинского бунта 1731 года, не остановился в своем рассказе и на примере другого морского офицера, который был назначен начальником Камчатки по личному указу императрицы Екатерины Второй.
Вот его «портрет»:
«Трудно было приискать кого-нибудь хуже его. Он не только не был лучше своих предшественников, но даже превзошел их своею жестокостию и безнравственностию. Набрав шайку подобных себе пьяниц, во главе которых стоял ссыльный Турчанинов, присланный в Камчатку по наказании кнутом, отрезании языка и вырвании ноздрей за сказанное слово против Высочайших особ. Извеков с этой буйной ватагой ходил ночью по семейным домам, отнимал жен и дочерей, и сопротивлявшихся заковывал в кандалы. Большую же часть дня проводил со своею свитою в прогулках по городу, летом в одном белье, туфлях и ермолке, а зимою в полушубке и всегда при кортике или сабле. Во время этих прогулок жители Большерецка не смели показываться на улицу, потому что малейшее невнимание к его личности или просто невеселый вид приводил его в бешенство, и тогда, не разбирая ни пола, ни возраста, он бросался на свою жертву и чем попало бил ее до изнеможения. Побоям и увечьям не было и счету. Например, одному казаку он перерубил нос кортиком, а другому саблею наделал глубокие раны на голове. Наказание кошками (плеть с несколькими концами. — Ред.) и линьками (кончик троса, использовавшийся для телесных наказаний. — Ред.) считалось самым домашним и производилось каждый день.
Казенным имуществом и казенными суммами Извеков распоряжался как своею собственностью. Водки, провианта и других казенных припасов он употребил для своего дома в течение 5-ти лет на 68 259 руб. 84 коп.».
И вот человек, который осмелился противостоять этому «хозяину» Камчатки:
«Священник Логинов своими поучениями в церкви вздумал было остановить разгул компании Извекова. Но благое это намерение подало только повод Извекову к новым безрассудным поступкам. Не говоря уже о разного рода оскорблениях и притеснениях, которым подвергался за это Логинов. Извеков, между прочим, отдал приказ, чтобы Логинова никто из жителей Большерецка не смел пускать к себе в дом под каким бы то ни было предлогом, как вредного человека; а другим приказом разрешил им не ходить в церковь и не держать постов».
Представляете, что это значило для православных людей того времени. Не для нас с вами сегодняшних. Для них – наших православных предков, для кого вера была естественной частью их духовного мира.
И вот итог:
«Наконец все жители Большерецка, кроме приверженцев Извекова, 2 мая 1769 г. составили противу Извекова заговор и решились силою сменить его, поручив команду поручику Рахвалову. Решение это было объявлено Извекову Рахваловым в тот же день, и он принял его с покорностию. Но 19 мая в 5-м часу утра, вооружив своих приверженцев саблями и ружьями, Извеков окружил большерецкую канцелярию, выгнал часовых, выпустил из тюрьмы арестантов и, поставив к дверям канцелярии три пушки, заперся в ней, как в крепости, предавшись со своими друзьями кутежу.
Рахвалов ударил тревогу, по которой сбежались гарнизон, жители и команда судна «Св. Павел» и взяли канцелярию приступом, без всяких, впрочем, кровопролитий, потому что большая часть приверженцев Извекова была так пьяна, что не в состоянии была сопротивляться. Извеков вместе с секретарем его Пересыпкиным посадили на судно «Св. Павел» и в тот же день отправили в Охотск, куда и прибыл он 13-го июля 1769 г.».
Петр Михалович Логинов – патриарх рода камчатских просветителей и миссионеров Логиновых-Лонгиновых-Петрологиновых прибыл на Камчатку в 1745 году в составе Камчатской духовной миссии архимандрита Иоасафа Хотунцевского. Прибыл как учитель, будучи студентом Славяно-Греко-Латинской академии, но по завершению миссии решил остаться на Камчатке и в 1761 году был рукоположен в священники Успенской Большерецкой церкви. Именно с Петра Михайловича Логинова начинается официальная история образования на Камчатке, появления здесь первых школ.
Но я не случайно говорил о бунтах во множественном числе.
В 1771 году в Большерецком остроге вспыхнул новый бунт, спровоцированный камчатскими ссыльными, во главе которых стоял Август Беньевский, наемник Барской конфедерации, попавший в плен к русским.
По семейной легенде в числе заговорщиков был священник Устюжанинов, который должен был принять присягу у всех, кто примкнул к бунту. Но Устюжанинов был отозван в Нижнекамчатск. И вот для того, чтобы возвратить этого священника в Большерецк, Беньевский отравил Логинова (который представлял для бунтарей опасность), полагая, что отпевать его прибудет Устюжанинов…
А вот сын Петра Михайловича – священник Нижнекамчатской Успенской церкви Логинов – сделал свой выбор в пользу той власти, которая сформировалась на Камчатке в связи с приходом сюда, с одной стороны, Камчатского гарнизонного батальона, а с другой стороны – купцов-комиссионеров Российско-Американской компании, которые, сговорившись, использовали государственные средства и имущество батальона на личное обогащение.
Но появился генерал-майор Павел Иванович Кошелев – камчатский комендант и новый командир батальона.
Человек не простой – когда-то адъютант Михаила Илларионовича Кутузова. И первый комендант Севастополя.
За что-то был сослан на Камчатку.
Человек порядочный, честный, духовный. Почему за него горой стояли простые солдаты и казаки. Ненавидимый же алчным офицерством, которые задумали убить Кошелева, но которым помешала страшная пурга (со стороны природы) и угрозы со стороны нижних чинов.
И священники Нижнекамчатска также сделали свой выбор. Такой же, как когда-то сделал Мартиниан. Но он хотя бы был расстригой. А эти были при должностях.
Дело закончилось для Кошелева плохо – его, а не офицеров, отдали тогда под суд. Правда, и до них все равно позже дело дошло. Как и для священнослужителей – Иван Петрович Логинов (правда, за пьянство) был списан в дьячки.
Что касается Кошелева, то его реабилитировала Отечественная война 1812 года. Он был начальником Санкт-Петербургской дружины. За подвиги был возвращен чин и награды. Он командовал впоследствии дивизией и громил французов за границей.
Отец и сын… У каждого свой – личный – духовный выбор.
И снова отец и сын. И снова у каждого свой выбор. Несмотря на то, что один был, а другой стал священником.
Характер последнего проявился в сражении за Петропавловский порт 1854 года, когда под огнем противника священник Логинов проводил молебен о даровании победы.
И он был удостоен величайшей награды того времени – золотого наперсного креста из Кабинета Его Величества.
С большой теплотой отзывался о Георгии Ивановиче и Святитель.
Вообще в судьбе рода Логиновых Святитель Иннокентий сыграл судьбоносную роль – он изменил фамилии некоторым из них. Так постоянный помощник его брата Стефана Алексей Петрович Логинов, сначала дьячок, потом дьякон и священник стал Лонгиновым. А трое братьев – Иван, Харлампий и Симеон – стали Петрологиновыми.
Двое из рода Лонгиновых тоже получили золотые награды – Звезды Героев.
Первый из них – пулеметчик Владимир Дионисович Лонгинов стал Героем Советского Союза за форсирование Днепра в период Великой Отечественной войны.
Второй – Олег Евгеньевич Мутовин – Герой России, летчик-испытатель.
Священник Симеон Петрологинов был личным духовником Святителя.
Его сын – Серапион – учитель в составе Уссурийского казачьего войска, стал атаманом в период после революции этого войска, затем был представителем правительства Дальневосточной Республики в Хабаровске и одним из организаторов строительства БАМа в 1930-х годах.
В истории Хабаровска остался и Харлампий Петрологинов – как один из первых (если не первый) настоятель Градо-Иннокентьевского собора.
Конечно, помимо всего, о чем мы говорили, у каждого своя судьба, свое предназначение, свой путь. Но выбор все-равно остается за человеком. И можнос этого пути свернуть, смалодушничать, сподличать…
Святитель Иннокентий, влюбленный в свою паству, для которой он даже, проживая на Алеутских островах, создал алеутскую азбуку, не был по своей натуре добряком. Это был волевой, закаленный жизнью, сибиряк, который мог многое понять и простить, кроме того, что прощать, по его мнению, священнику – человеку духовному – было НЕВОЗМОЖНО.
Первое – прелюбодеяние. И он исключает из сана священников Иоанна Верещагина, потомка того самого священника Романа Верещагина, о котором сообщается в описании путешествий команды Джеймса Кука и Чарльза Кларка.
Второе – узурпация духовной власти. И он исключает из сана священников Александра Сновидова – потомка камчатского ссыльного, участника неудавшегося дворцового переворота, гвардейца Измайловского полка Ивана Кириаковича Сновидова.
Но он же – Святитель Иннокентий, щедрыми горстями разбрасывает семена камчатских родов священно- и церковнослужителей по всей необъятной территории своей епархии, которая со временем еще более разрастается, захватывая Якутию, а затем Приамурье и Приморье.
И одному из детей его питомцев – Серапиону Леонтьевичу Черных – потомку камчатских казаков, которым мы обязаны присоединением к России Курильского ожерелья островов, выпала, как и тысячам других священнослужителей бывшей Российской империи в период гражданской войны и политического террора, мученическая смерть от ярых безбожников – по одной из версий (их несколько) его утопили в Амуре.
Но именно священномученик Серапион Амурский был прославлен в лике святых Собором Русской Православной Церкви (сначала Зарубежной) в 1981 году.
И, подводя черту в этом нашем разговоре с поэтом Владимиром Владимировичем Татауровым, мы пришли к очень важному для нас самих (и полагаю для нашего читателя тоже) выводу о том, что нельзя судить о людях и их поступках того, давнего для нас времени, с позиций официальной истории, лишенной, как правило, духовной составляющей того времени, того морально-нравственного заряда, который определял поведение как общества в целом, так и каждого отдельного человека.
Более того – очень важно для нас сегодняшних понять духовную суть происходившего в те времена и причину того, почему ТО время и ТЕ люди оставили такой ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ духовный след, который совершенно не прослеживается в (и даже противоречит) нашей официальной истории.
И я совершенно не случайно вспомнил Александра Сергеевича Пушкина. И хочу напомнить всем, и тем, кто помнит и сам, и тем, кто забыл, что такое есть РУССКИЙ ДУХ…
У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том:
И днём и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом;
Идёт направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несёт богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идёт, бредёт сама собой,
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русский дух… там Русью пахнет!
И там я был, и мёд я пил;
У моря видел дуб зелёный;
Под ним сидел, и кот учёный
Свои мне сказки говорил.