Экспозиции:

Открытые уроки камчатской истории:

  • Города и посёлки

    Камчатка вошла в состав Российского государства как уникальная цивилизация рыбоедов, а...

  • Землепроходцы

    В честь 325-летия присоединения Камчатки к России мы хотели провести открытые уроки камчатской...

  • Историческая мозаика

    В этом разделе мы хотим рассказать о самых разных событиях, личностях, интересных фактах, которые...

Аудио материалы:

  • Цикл радиопередач

     члена Союза писателей России Сергея Вахрина и журналиста Юрия Шумицкого об истории камчатских...

Видео материалы:

Последнее на форуме:

Фестиваль «КАМЧАТКА – РОССИЯ – МИР» совместно с проектом «Добрые Малые Дела»

По договоренности с авторами и организаторами проекта «Малые Добрые Дела — Камчатка — 2020» (МДД) Альбиной Курилиной, Татьяной Неткачевой и Василием Близнецовым мы дополняем этот проект еще одной программой, которую условно можно назвать «Формирование и развитие фестивального движения «КАМЧАТКА – РОССИЯ – МИР».

Что такое Камчатка?

Для кого-то это волшебная страна вулканов, гейзеров, медведей и лососей…

А для кого-то, по выражению писателя Валентина Пикуля, — это длинная капля, повисшая с замороженного носа Чукотки.

Кто-то еще помнит, что Камчатка – это последняя (задняя) парта в его классе.

А для кого-то это такая же Родина, как Москва для москвичей или Париж для парижан.

Но есть и НЕЧТО, что объединяет нас всех, независимо от места проживания, — это общемировая история, в которой Камчатка занимает свое особое место.

Почему особое?

Так уж сложилось со времен существования легендарной Берингии, связывающей своим огненным поясом Азию и Америку, что через Камчатку шло заселение народов, которые, двигаясь первоначально с Алтая в след за мигрирующими мамонтами, уходили через Камчатку в ту незнаемую землю, которую европейцы позже назовут Новым Светом – в Америку.

Вы не поверите, но на Камчатке обнаружено поселение первых аборигенов, возраст которого исчисляется пятнадцатью тысяч лет! Здесь жили протоиндейцы.

Более того – здесь же обнаружено и культовое захоронение собаки – то есть собака на Камчатке была приручена человеком пятнадцать тысяч лет назад.

И не случайно самый дорогой подарок, которые сделали моряки с крейсера «Африка» царю Александру III была камчатская собака, которая, естественно, и получила соответствующую кличку Камчатку. Она была любимой в царской семье и погибла, когда произошло известное крушение поезда в Борках.

А потом по Сибири-матушке двинулись «встречь солнцу» русские казаки, промышленные и торговые люди, родом из Великого Устюга, Холмогор, Усолья Камского и Вычегодского, с Пинеги и Ваги…

К этому времени уже не существовало легендарной Берингии, от которой остались лишь многочисленные острова Алеутского архипелага, но русских людей не остановила морская преграда, и вскоре в географическом обиходе появилось новое название – Русская Америка.

И снова хлынул поток русских промышленных людей из старинных городов Русского Севера осваивать эти новые земли и новые богатства.

А параллельно осваивались морские просторы, прокладывались кругосветные морские трассы, и на Камчатку прибывали моряки из разных городов и весей России – и это были не только Беринги и Шпанберги, Крузенштерны и Беллинсгаузены, Берхи и Врангели, но и тысячи русских матросов из русских деревень, которые своим трудом обеспечивали возможности осуществления самых грандиозных морских проектов. И кто посчитал – сколько простых русских матросов похоронено в глубине моря на пути России к морской славе?!

И в 1854 году не Завойко и Арбузов, не легендарные братья Максутовы, не капитан фрегата «Аврора» Изылметьев, заслуга которых перед Отечеством БЕССПОРНА, обеспечили победу над англо-французами во время Петропавловской обороны, а мужество, стойкость и героизм тех рядовых матросов, казаков и добровольцев-«охотников», которые и приняли на себя главный удар врага и отразили его натиск, заставив врага позорно бежать с камчатской земли, а англо-французскую эскадру с ее живой силой и артиллерией бесславно ретироваться из Авачинской бухты…

А в годы индустриализации страны Камчатка из дальней и забытой нищей окраины превратилась в крупнейший «рыбный цех» Советского Союза. И сотни тысяч людей из разных уголков СССР принимали участие в развитии полуострова — народного хозяйства, культуры, здравоохранения, образования…

И сегодня в России, наверное, если не в каждом роду, то во втором или третьем наверняка, найдется персона, связанная историческими (давними или недавними) корнями с далеким полуостровом, с которого, если говорить о восходе солнца, начинается каждый новый день в нашей стране.

И задача программы «КАМЧАТКА – РОССИЯ — МИР» восстановить и упрочить эти исторические духовные связи, восстановить память о предках и сохранить эту родовую память для потомков.

А цель этой программы очень простая – чтобы Камчатка ощущала себя неотрывной частью русской земли и русской истории, ибо сегодня уже существует огромнейшая демографическая проблема на Камчатке – русскоязычное население активно покидает полуостров.

Но и, конечно же, это нужно для того, чтобы развивать в Камчатском крае событийный туризм, основанный на уникальном историческом наследии полуострова, и принять не только личное и активное участие в развитии фестивального движения «Камчатка – Россия – Мир», но и в самом фестивале на Камчатке, который будет проходить в культурно-историческом центре «Нижнекамчатский острог» (в 2020 году 28-29 августа), откуда отправлялись наши предки в плавание к далеким берегам Русской Америки, покоряя Великий (и вовсе даже не тихий) океан.

А начнем мы наш рассказ со столицы — с Москвы и москвичей.

 

Москва.

Конечно, сегодня в Москве и ее окрестностях проживает немало людей, которые еще недавно трудились на Камчатке, а выйдя на заслуженный отдых вернулись на свою историческую родину или получили перевод на новое место работы вместе с новой, уже столичной, должностью. Они создали здесь Камчатское землячество «Гамулы», которое пустило свои корни и в других городах, в частности, в Санкт-Петербурге. И мы надеемся, что с помощью членов этого землячества или с помощью социальной сети «Дети Гамулов», мы сможем развернуть фестивальное движение «Камчатка – Россия – Мир» по всей стране и привлечь своих земляков к делу по сохранению и использованию на благо Камчатки уникального исторического наследия полуострова.

Итак, Москва.

В истории нашей страны особое место оставил землепроходец и мореход томский казак Иван Юрьев сын Москвитин, который первым из россиян вышел на побережье Тихого океана – к Ламскому (Охотскому) морю.

Это случилось в 1639 году.

Давайте, вспомним, что поход Ермака Тимофеевича в Сибирь был начат в 1581 году. Не прошло и полувека, как сибирские казаки (в составе которых были и вольные и «невольные» русские, а также военнопленные — ссыльные черкасы (запорожцы), литвины (белорусы), ляхи (поляки), греки, немчины…) прошли всю Сибирь по суше и по Ледовитому морю.

А в 1647 году енисейский казак Константин Иванов сын Москвитин «со товарищи были отправлены в долину Баргузина: «Этим казакам первым из русских людей удалось пересечь Западное Забайкалье с севера на юг и достичь 29 июня 1647 г. ставки монгольского князя Турухай-табуна, кочевавшего с 20 тысячами своих подданных между правыми притоками Селенги — реками Чикой и Хилок. Князь доброжелательно принял русских и их подарки: шкуры бобра, выдры, рыси, пару соболей и «сукна лазоревого вершок». Турухай-табун передал со служилыми людьми в дар царю золотой «усечек» и серебряную чашку, а В. Колесникову — серебряную тарелку. В знак своей покорности русскому царю князь предоставил казакам право сбора ясака с 2 тысяч своих улусных людей, которые внесли им 50 соболей».

Кто бы ведал тогда, что из Забайкалья, через столетие, будут черпаться главные силы для проведения всех новых экспедиций и походов «встречь солнцу», в том числе и Первой, и Второй Камчатских.

А в составе академического отряда Второй Камчатской экспедиции прибыл в Сибирь уроженец Москвы, сын солдата лейб-гвардии Преображенского полка, студент Славяно-Греко-Латинской Академии Степан Петрович Крашенинников, который скрупулезно описал эту далекую неизвестную еще широкому кругу людей землю, войдя в мировую науку как ботаник, географ, историк, этнограф и, конечно, же как путешественник, который обошел и объехал наш полуостров из края в край, вдоль и поперек, останавливаясь в каждом населенном пункте, который встречался на его пути и занося сведения о людях — их одежде, обычаях, языке, образе жизни – в мировую сокровищницу знаний.

Но мало кто знает другое: в Сибирь Степан Крашенинников прибыл в 1733 году в составе академического отряда Великой Северной экспедиции под руководством профессоров И.-Г. Гмелин (1709—1755), Г.-Ф. Миллера (1705—1783), Людовика Делиля де ла Кроера (около 1688—1741). Гмелина и Миллера возможность отправки на голодную и холодную (как они выяснили у старожилов Охотска) Камчатку привела в панику и вместо себя они отправили беспрекословно им подчинявшегося студента, который уже за годы пребывания в Сибири (пока учителя отдыхали) вместо них обошел, изучил и описал все Забайкалье.

Но для всего мира Степан Петрович Крашенинников открыл именно Камчатку. В своем бессмертном творении «Описание земли Камчатки» он не только описал Камчатку и камчадалов для своих современников, но и сохранил для потомков самих камчадалов многое из того, что ушло со временем из жизни аборигенов.

«…страна печальная, гористая, влажная», — писал великий поэт России Александр Сергеевич Пушкин, конспектируя книгу Степана Петровича Крашенинникова. И далее: ««Камчатка — страна печальная, гористая, влажная. Ветры почти беспрестанные обвевают ее. Снега не тают на высоких горах. Снега выпадают на три сажени глубины и лежат на ней почти восемь месяцев. Ветры и морозы убивают снега; весеннее солнце отражается на их гладкой поверхности и причиняет несносную боль глазам. Настает лето. Камчатка, от наводнения освобожденная, являет скоро великую силу растительности; но в начале августа уже показывается иней и начинаются морозы».

«Во время же отлива ходит по морю вал с белью и с засыпью вышиною до 30 сажен»

«...Медведи, которые обдирают кожу и мягкие места, но никогда не умертвляют людей; ободранных же «называют камчадалы дранками».

««Молния редко видима в Камчатке. Дикари полагают, что гамулы (духи) бросают из своих юрт горящие головешки».

«Когда их спросишь, отчего ветер рождается? ответствуют за истину от Балакитга... Сей Балакитг, по их мнению, имеет кудрявые предолгие волосы, которыми он производит ветры по произволению. Когда он пожелает беспокоить ветром какое место, то качает над ним головою столь долго и столь сильно, сколь великой ветр ему понравится, а когда он устанет, то утихнет и ветер, и хорошая погода последует. Жена сего камчатского Еоля (Еоль — Эол, древнегреческий повелитель ветров.) в отсутствие мужа своего завсегда румянится, чтоб при возвращении показаться ему краснейшею. Когда муж ее домой приезжает, тогда она находится в радости; а когда ему заночевать случится, то она печалится и плачет о том, что напрасно румянилась: и оттого бывают пасмурные дни до самого Балакитгова возвращения. Сим образом изъясняют они утреннюю зорю и вечернюю и погоду, которая с тем соединяется, филозофствуя по смешному своему разуму и любопытству и ничего без изъяснения не оставляя».

«Главной у них грех скука и неспокойство, которого убегают всеми мерами, не щадя иногда и своей жизни. Ибо по их мнению лучше умереть, нежели не жить, как им угодно. Чего ради прежде сего самоубивство было у них последней способ удовольствия, которое до самого их покорения продолжалось...».

««Завоевание Сибири постепенно совершалось, — писал А.С. Пушкин. —. Уже все от Лены до Анадыри реки, впадающие в Ледовитое море, были открыты казаками, и дикие племена, живущие на их берегах или кочующие по тундрам северным, были уже покорены смелыми сподвижниками Ермака. Вызвались смельчаки, сквозь неимоверные препятствия и опасности устремлявшиеся посреди враждебных диких племен, приводили их под высокую царскую руку, налагали на их ясак и бесстрашно селились между сими в своих жалких острожках».

И еще одна страничка, которую необходимо заполнить о Москве и москивчах – это ссыльные московские стрельцы, которых отправляли в Сибирь и на службу, и в ссылку на «вечное житье».

Было два бунта – первый, или Хованщина, в 1682 году, в итоге которого к власти пришла Софья Алексеевна, объявленная регентшей при малолетних царевичах Иване и Петре.

Второй — стрелецкий бун 1689 года – одно из самых кровавых событий времен Петра I.

И он был кровавым не по итогам самого бунта, а по итогам следствия, которое продолжалось до 1707 года и стоило жизни более тысячи человек – почти половины от всех участников (четыре полка общей численностью 2200 человек). Оставшихся в живых сослали в Сибирь.

И по итогам 1682 года, и по итогам 1689…

Так в Якутске появляются казаки Артемьевы, Букины, Варюхины, Елисеевы, Жук(овы), Ивановы, Каменьщиковы, Козьмины, Ларионовы, Мартемьяновы, Медведицыны, Михайловы, Наеренок, Орловы, Печник, Решелец, Савельевы, Семеновы, Степановы, Тихоновы, потомки которых несли службу и на Камчатке.

Был еще Соляной бунт 1648 года, который также пополнил ссыльными моосковскими стрельцами гарнизоны Енисейска, Красноярска, Илимска, Якутска…

 

Тобольск.

Центром освоения Сибири и ее, на многие десятилетия, столицей был Тобольск.

И поэтому следующий наш рассказ о Тобольске и тоболяках.

В исторической литературе очень частой ошибкой бывает, когда отчество героя или его прозвище, становится официальным именем, а настоящая фамилия исчезает из истории.

Так случилось и на этот раз – человек, который ОФИЦИАЛЬНО прошел из Ледовитого океана (а не предположительно, как Семен Иванов Дежнев «со товарищи») в Тихий океан, а потом, увидев, что на Анадырской корге моржей промышленники истребили настолько, что они уже и не пришли на лежбище, отправился на юг и достиг устья реки Камчатки, а потом добрался и до ее верховий, где и зимовал, добывая пушнину и собирая ясак.

Это случилось в 1662-1663 годах.

Официально имя его звучит как Иван Меркурьев Рубец. Рубец – это прозвище. Настоящая его фамилия – Бакшеев. Он уроженец Тобольска. Позже род казаков Бакшеевых, в числе многих других тобольских казачьих родов, осел в Забайкалье.

Уроженцем Тобольска был и Емельян Софронович Басов, который 12 августа 1743 года первым из русских людей возглавил промысловую экспедицию на острова Тихого океана. Он высадился на острове Беринга, где недавно еще зимовали члены экипажа пакетбота «Святой Петр» и где был похоронен капитан-командор Беринг. Именем Басова назван мыс в Анадырском заливе, залив и полуостров на Новой Земле.

А двумя годами позже отправился на таком же шитике (судне, шитым лозой) и другой уроженец Тобольска – Михаил Васильевич Неводчиков, который, минуя остров Беринга, направился далее на восток и высадился уже на американской земле – на Ближних Алеутских островах. Здесь его именем названа бухта, а на полуострове Камчатка – один из мысов.

Спустя еще много-много лет, когда земли по реке Амур станут владением Российской империи, отметится в истории географических открытий потомок атамана казачьей «старой сотни» Тобольска Ивана Дурыни – в честь его потомка, исследовавшего берега Охотского и Японского морей в Приамурье и Приморье будет назван мыс:

«Дурынина, мыс, на северном берегу бух. Краковка. Назван в 1860 г. экспедицией подполковника КФШ В.М. Бабкина. Бухта Кра́ковка — открытая бухта Японского моря на побережье Партизанского и Лазовского районов Приморского края».

Тобольск (продолжение)

Историки не только постоянно делают ошибки, путая отчества и прозвища с фамилиями героев прошлого, очень часто они даже и не пытаются выяснить, откуда родом эти люди.

Если, например, пришли они на Камчатку из Якутска – значит это якутские казаки, в то время как формирование Якутского казачьего полка шло, как минимум, из трех мест – казаков из Березова, Тобольска и Енисейска, а впоследствии постоянно направлялись на службу в здешние места так называемые «годовальщики» из Тобольска, Томска, Енисейска, которые могли находиться в служебных командировках по несколько лет, а потом возвращались в родные места или оставались уже по доброй воле или за какие-то служебные провинности «на вечное житье».

Было по- всякому: служба – есть служба.

Так и в отряде Владимира Владимировича Атласова, когда он совершал свой первый поход на Камчатку, было несколько уроженцев Тобольска на службе в Якутском казачьем полку.

Авторитет этих людей был очень высоким – ведь не случайно именно им впоследствии доверяли камчатские приказчики оставаться вместо них, когда сами они уходили с собранным ясаком в Анадырский острог, а затем в Якутск.

Владимир Атласов оставил вместо себя камчатским приказчиком Потапа Серюкова (Сюрюкова), который обосновался в Верхнекамчатском зимовье, ставшим впоследствии острогом и административным центром Камчатки, и жил мирно среди коренного населения, собирая ясак. Не дождавшись замены, он со своим отрядом попытался самостоятельно добраться до Анадырского острога, но коряки, с которыми вступил в острый конфликт Владимир Атласов во время своего похода, не позволили ему этого сделать – весь отряд был уничтожен.

Но в 1700 году из Якутска был направлен на Камчатку новый приказчик Тимофей Родионович Кобелев, отряд которого повели участники похода Атласова, уроженцы Тобольска сын боярский Иван Григорьевич Мокринский, казаки Семен Леонтьевич Ломаев, Иван Яковлевич Куклин, Василий Данилович Бронник…

Семен Леонтьевич Ломаев в самое трудное для полуострова время, когда возвратившийся из Москвы и якутской тюрьмы казачий голова Владимир Владимирович Атласов совершил множество грубейших злоупотреблений властью, был свергнут казаками и посажен в тюрьму, был избран казачьим кругом приказчиком Камчатки до прихода из Якутска нового официального лица. И это не было случайностью – в 1705 году камчатский приказчик Василий Михайлович Колесов, возвращаясь в Якутск, тоже оставил управлять острогами Семена Ломаева.

А Владимир Атласов, возвращаясь из Москвы, где он был обласкан и вознагражден за присоединение к империи Камчатской землицы, собирал, согласно царской воли, новый отряд для службы на Камчатке – и в Тобольске он набрал 50 казачьих детей из лучших «домовых» семейных казачьих родов, которые с детства были готовы к суровой казачьей службе в любом регионе Сибири.

Но Владимир Владимирович, ослепленный своей землепроходческой победой и полагая, что ему в Сибири все теперь ни по чем, ограбил на Ангаре купеческий дощаник и вместо Камчатки попал в якутскую тюрьму с самыми преданными ему людьми.

А тобольские уроженцы пошли на Камчатку уже в отряде ссыльного запорожского казака племянника гетмана Украины Демьяна Многогрешного черкашенина (то есть запорожского казака) Михаила Зиновьвича Многогрешного, направленного на смену Тимофею Кобелеву, имя которого на разный лад склоняют историки, называя его то Зиновьевым, то Черкашенином, хотя на самом деле он был Многогрешным, как и его родные дяди – гетман Демьян Игнатьевич и черниговский полковник Войска Запорожского Василий Игнатьевич, сосланные один в Селенгинский острог, а другой – в Красноярский.

В 1712 году группа тобольских казаков, возглавляемая приказчиком Верхнекамчатского острога Константином Кыргызовым, подняла бунт и совершила грабительский налет на Нижнекамчатский острог.

Камчатский приказчик Василий Колесов, производивший следствие, установил имена зачинщиков: ими оказались представители самых элитных казачьих фамилий Тобольска, исключая самого Кыргызова.

Никита Дурынин – потомок тобольского атамана «старой сотни» Ивана Дурыни.

Иван Панютин – потомок другого тобольского атамана Тугарина Панютина.

Кирила Бекирев (Бекерев) – потомок ссыльного немецкого военнопленного – тобольского казака литовского списка Юрия Бекера.

И другие бывшие тобольские казачьи дети Иван Балин, Иван Лосев, Лазарь Ощепков, Иван Терентьев, Григорий и Кузьма Баландины, Павел Кабанов, Прокопий Месихин (Машихин), Алексей Бурой, Алексей Еремеев, Петр Иконников, Михаил Кобычев, Никита и Леонтий Носовы, Андрей Климов, Моисей Кириллов, Владимир Конищев, Анисим Сидоров, Лазарь Туман, Федор Зырян, Петр Неворотов…

По приговору приказчика Василия Колесова «тех его Константиновых (его самого повесили) товарищей тут же на плахи клали и сняв с плах на козле кнутом били, и щеки бунтовым орлом орлили, а у иных уши резали, иному ноздри пороли, а иных бив на козле кнутьем и по улицам в проводке водили; а достальных всех, которые приличны были в том деле, вместо кнутья, на площади били нагих батожьем, того ради, чтоб на то смотря, иным там бунтовать и скопы и заговоры не заводить, и от казны великого государя бегать и в такой злой склон приставать было б неповадно».

Судя по дальнейшей истории всем им было определено теперь «вечное житье» на полуострове. И на Камчатке появились первые старожилы, которые обзаводились семьями, выбирая себе подруг из аборигенок и в спешном порядке возводя церковь (первая Николаевская церковь была построена уже в 1713 году, но освящена только в 1725 году, а в 1731 году сожжена восставшими камчадалами), чтобы благословить свой брак и крестить новорожденных казачат.

И в период героической обороны Петропавловского порта в 1854 году, а также в период Русско-японской войны 1904-1905 гг. на Камчатке мы встречаем многие из этих имен. Правда, такие же фамилии уже носили и коренные камчадалы, получившие их при крещении от своих крестных отцов-казаков…

Вот такова история…

 

Кострома.

В истории Сибири немало Костроминых и Костромитиных, отмеченных либо в казачьих списках, либо среди торгового или промышленного люда, которыми была наполнена эта земля во время промыслового бума 17-го столетия.

Но мы хотели бы нашу историю начать с конкретного лица, чье родовое исконное место было связано с Костромой. Мы знаем из истории царской семьи Романовых, что Ипатьевский монастырь был их родовым погребальным пристанищем.

Но царский род Романовых был не из Рюриковичей, а из старомосковского боярства. Но до Москвы, как известно, уже существовало Ростово-Суздальское княжество, которое оформилось при сыновьях переяславского князя Владимира Всеволодовича Мономаха.

Из Переяславля-Залесского, который, как считают некоторые историки, и строился как будущая столица княжества, был родом князь Александр Невский. И переяславским боярином был, по версии знаменитого историка А.А. Зимина, Андрей Кобыла – патриарх рода, из которого и вышли московские бояре, ставшие впоследствии русскими царями Романовыми. А уже версия о происхождении их от пруссов имела место быть тогда, когда первым герольдмейстером России по воле Петра I был назначен прямой родственник Романовых Степан Андреевич Колычев.

Именно у Колычевых в Костроме, в Ипатьевском соборе, тоже было место для родовой «усыпальницы».

И мы вспомнили о Колычевых не случайно – дело в том, что по версии историка российского казачества Андрея Андреевича Гордеева знаменитый волжский атаман Иван Кольцо, сподвижник Ермака Тимофеевича, – это избежавший казни Ивана Грозного Иван Колычев, прямой родственник казненного царем митрополита Московского Филиппа (в миру Федора Степановича Колычева).

Иван Кольцо, по одной из версий историков, был тем самым гонцом, который принес Ивану Грозному весть о покорении Сибири и заслужил царское прощение и награду, а впоследствии погиб в Сибири.

Какое же все это отношение имеет к Камчатке?

Не спешите. Времена гонений на бояр Колычевых, начатых при Елене Глинской, которая опираясь на князей Оболенских боялась потерять со стороны законного претендента на трон в лице князя Андрея Старицкого, младшего сына великого князя Ивана III, главной опорой которого были бояре Колычевы, продолжились во времена опричнины и при воцарении Бориса Годунова. При последнем – Колычевых разослали по разным городам и весям. В 1632 году мы обнаруживаем в списках яицких казаков эту символическую запись: Ивашко Степанов сын Колычев Костромитин.

А впоследствии казаки Колычевы появляются в Якутске и на Камчатке.

В 1719 году на Камчатку сослан друг детства царевича Алексея Петровича, казненного царем-отцом, Василий Иванович Колычев, следы которого на полуострове теряются.

Но в 1854 году среди матросов 47-го Камчатского флотского экипажа, сражавшегося с англо-французами, был Николай Иванович Колычев – потомок камчатских казаков Колычевых.

Но на этом мы не заканчиваем камчатскую историю, связанную с Костромой и событиями Петропавловской обороны:

Удалов Семен Кузьмин сын (1826 г.р.) – матрос 2-й статьи, уроженец Костромской губернии Варлавинского уезда удельного приказа из крестьян деревни Сидороварату, рекрутом доставлен в Кронштадт и поступил матросом в 26 флотский экипаж, в 1852-1853 гг. в кругосветном плавании на транспорте «Двина», в 1854 г. «взят в плен с парусного плашкоута гребными судами англо-французской эскадры», в 1855 г. предпочел смерть исполнению приказа стрелять из пушки по Петропавловскому порту – бросился в воду Авачинской бухты и погиб.

Его именем названа одна из улиц в Петропавловске-Камчатском.

Вопрос: а знают ли о его подвиге на Родине?

И знают ли на Родине о других костромичах – костроминых и костромитиных ,— оставивших свой след в истории нашего полуострова?

 

Санкт-Петербург

К судьбам людей, связанных либо рождением, либо славой с этим городом, мы будем часто возвращаться – Санкт-Петербург был столицей России, когда на Камчатке происходили многие выдающиеся события, прямо или косвенно связанные именно с этим городом.

Например, мало кто знает, что в Санкт-Петербурге родился Николай Петрович Резанов.

Собственно, и о самом Резанове большинство жителей современной России узнали только из получившей широкую популярность рок-оперы «Юнона и Авось» поэта Андрея Вознесенского и композитора Алексея Рыбникова о романтической любви русского дворянина Резанова и испанки Мариия де ла Консепсьон (Кончиты) Марцела Аргуэлло — дочери губернатора Калифорнии.

История Кончиты, которая посвятила всю свою оставшуюся жизнь этой любви, хотя она знала о ранней смерти Николая Петровича, затронула не только россиян. Задолго до Вознесенского этой теме посвятил свою книгу «The Lost Empire. The Life and Adventures of Nikolai Petrovich Rezanov» американский писатель Гектор Шевиньи, который еще в 1937 году писал: «Консепсьон оказалась не только внешне прекрасной, своевольной и страстной женщиной. Она оказалась сильной духом, способной вынести всё с гордо поднятой головой и без жалоб и компромиссов прийти к своему горькому концу».

То есть в Америке знали эту романтическую историю задолго до нас, россиян. И посвящали ей книги. Например, знаменитый американский писатель Брет Гарт еще в 19-м столетии посвятил Кончите вот эту балладу:

Консепсьон де Аргуэльо

I

Средь холмов от моря близко – крепость странная на вид,
Здесь обитель францисканцев память о былом хранит.
Их патрон отцом вдруг крестным городу чужому стал,
Ангел ликом здесь чудесным с ветвью золотой сиял.
Древние гербы, трофеи безвозвратно сметены,
Флаг чужой парит здесь, рея над камнями старины.
Бреши и рубцы осады, на стенах их много тут,
Только на мгновенье взгляды любопытных привлекут.
Нить чудесно-золотую лишь любовь вплести могла
В ткань суровую, простую, – та любовь не умерла.
Лишь любовь та неизменно оживляет и сейчас
Эти сумрачные стены, – слушайте о ней рассказ.

II

Здесь когда-то граф Резанов, русского царя посол,
Возле амбразур у пушек важную беседу вел.
О политике с властями завязал он разговор,
Обсуждая вместе с ними о Союзе договор.
Там с испанским комендантом дочь красавица была,
Граф с ней говорил приватно про сердечные дела.
Обсудили все условья, пункт за пунктом, все подряд,
И закончилось Любовью то, что начал Дипломат.
Мирный договор удачный граф с властями завершил,
Как и свой любовный брачный, и на север поспешил.
Обрученные простились на рассвете у скалы,
В путь чрез океан пустились смело Русские Орлы.

III

Возле амбразур у пушек ожидали, вдаль смотря,
Что жених-посол вернется к ним с ответом от царя.
День за днем дул с моря ветер в амбразуры, в щели скал,
День за днем пустынно-светел Тихий океан сверкал.
Шли недели, и белела дюн песчаных полоса,
Шли недели, и темнела даль, одетая в леса.
Но дожди вдруг ветер свежий с юго-запада принес,
Зацвело все побережье, отгремели громы гроз.
Изменяется погода, летом – сушь, дожди – весной.
Расцветает все полгода, а полгода – пыль да зной.
Только не приходят вести, писем из чужой земли
Коменданту и невесте не привозят корабли.
Иногда она в печали слышала безгласный зов.
«Он придёт», – цветы шептали, «Никогда», – неслось с холмов.
Как живой он к ней являлся в плеске тихом волн морских.
Если ж океан вздымался – исчезал ее жених.
И она за ним стремилась, и бледнела смуглость щек,
Меж ресниц слеза таилась, а в глазах – немой упрек.
И дрожали с укоризной губы, лепестков нежней,
И морщинкою капризной хмурился излом бровей.
Подле пушек в амбразурах комендант, суров и строг,
Мудростью пословиц старых дочку утешал, как мог.
Много их еще от предков он хранил в душе своей,
Камни самоцветов редких нес поток его речей:
«Всадника ждать на стоянке, – надо терпеливым быть»,
«Обессилевшей служанке трудно будет масло сбить»,
«Тот, кто мед себе сбирает, мух немало привлечёт»,
«Мельника лишь время смелет», «Видит в темноте и крот»,
«Сын алькальда не боится наказанья и суда»,
Ведь у графа есть причины, объяснит он сам тогда.
И пословицами густо пересыпанная речь,
Изменив тон, начинала по-кастильски плавно течь.
Снова «Конча», «Кончитита» и «Кончита» без конца
Стали звучно повторяться в речи ласковой отца.
Так с пословицами, с лаской, в ожиданье и тоске,
Вспыхнув, теплилась надежда и мерцала вдалеке.

IV

Ежегодно кавалькады появлялись с гор вдали,
Пастухам они веселье, радость девушкам несли.
Наступали дни пирушек, сельских праздничных потех, –
Бой быков, стрельба и скачки, шумный карнавал для всех.
Тщетно дочке коменданта до полуночи с утра
Распевали серенады под гитару тенора.
Тщетно удальцы на скачках ею брошенный платок,
С седел наклонясь, хватали у мустангов из-под ног.
Тщетно праздничной отрадой яркие плащи цвели,
Исчезая с кавалькадой в пыльном облачке вдали.
Барабан, шаг часового слышен с крепостной стены,
Комендант и дочка снова одиноко жить должны.
Нерушим круг ежедневный мелких дел, трудов, забот,
Праздник с музыкой напевной только раз в году цветет.

V

Сорок лет осаду форта ветер океанский вел
С тех пор, как на север гордо русский отлетел орел.
Сорок лет твердыню форта время рушило сильней,
Крест Георгия у порта поднял гордо Монтерей.
Цитадель вся расцветилась, разукрашен пышно зал,
Путешественник известный, сэр Джордж Симпсон там блистал.
Много собралось народу на торжественный банкет,
Принимал все поздравленья гость, английский баронет.
Отзвучали речи, тосты, и застольный шум притих.
Кто-то вслух неосторожно вспомнил, как пропал жених.
Тут воскликнул сэр Джордж Симпсон: «Нет, жених не виноват!
Он погиб, погиб бедняга сорок лет тому назад.
Умер по пути в Россию, в скачке граф упал с конем.
А невеста, верно, замуж вышла, позабыв о нем.
А жива ль она?» Ответа нет, толпа вся замерла.
Конча, в черное одета, поднялась из-за стола.
Лишь под белым капюшоном на него глядел в упор
Черным углем пережженным скорбный и безумный взор.
«А жива ль она?» – В молчанье четко раздались слова
Кончи в черном одеянье: «Нет, сеньор, она мертва!»

А в России о Резанове не просто забыли – его выкинули из исторической памяти. И потому поэма Андрея Вознесенского ничего исторического, кроме любви Кончиты, не содержит.

Когда я работал над своей книгой «Встречь солнцу» (издана в 1996 году), я столкнулся с тем, что практически никакой информации о Николаев Петровиче Резанове в обобщенном виде в нашей российской истории нет – были только разрозненные какие-то кусочки из его биографии.

Вина за это целиком и полностью лежит на военных моряках – участниках первого кругосветного плавания, которые не желали делить славу моряков с каким-то гражданским лицом. Даже если это лицо было не только камергером Его Величества государя императора, но и главным инициатором и, еще главнее — организатором этого, действительно, беспримерного на тот период, плавания вокруг света в Русскую Америку.

В своих мемуарах они его просто оболгали.

А Крузенштерн, который в буквальном смысле слова издевался над Резановым во время плавания, пользуясь полной беззащитностью Николая Петровича, и который был прощен Резановым на Камчатке во время следствия только из-за того, чтобы не пострадала слава России, осуществившей это плавание, не простил своего унижения Резанову и, пользуясь его ранней смертью, очернил его в глазах российской общественности и российской официальной истории.

Кончита любила Николая Петровича. А Николай Петрович любил свою покойную жену Анну Григорьевну Шелихову. Обручение камергера Резанова и дочери губернатора Калифорнии – это был дипломатический ход во имя спасения жителей Русской Америки, погибающих от цинги. И об этом сам Николай Петрович писал свояку (мужу Евдокии Григорьевны Шелиховой) – Михаилу Михайловичу Булдакову.

Но в истории, безусловно, останется только Любовь.

А за кадром романтической рок-оперы осталась жизнь этого замечательного человека, благодаря дипломатическому таланту которого идея его тестя Григория Ивановича Шелихова о создании Российско-Американской компании для освоения Русской Америки была воплощена в жизнь. И ни кем-то, а царской семьей.

Он организовал и обеспечил возможность осуществления российскими моряками кругосветных плаваний в Русскую Америку.

Он установил дипломатические отношения с Калифорнией, принадлежавшей в ту пору Испании.

Он же попытался установить дипломатические и торговые отношения с Японией, которая занимала в то время строго изоляционистские позиции.

К сожалению, он рано умер. В 1807 году, в Красноярске, спеша возвратиться в Санкт-Петербург, где его ждали неотложные дела, связанные с Русской Америкой.

И как бы мы не относились к неисторичности рок-оперы «Юнона и Авось», именно благодаря ей в России наконец-то возник серьезный и глубокий интерес к этому человеку – Николаю Петровичу Резанову, любовь к которому освятила жизнь не только воспетой в веках Марии Кончите, но и осветила всех нас…

 

Рыльск

Для всех, кто хоть когда-то интересовался историей Русской Америки, известно имя Григория Ивановича Шелихова – одного из самых успешных купцов и организаторов промысловых экспедиций на Курильских, Алеутских островах и на Аляске, отца-основателя Российско-Американской компании, экономические интересы которой впоследствии дотянулись и до Калифорнии, принадлежавшей в те годы испанской короне.

Григорий Иванович Шелихов оставил после себя замечательную книгу о своем вынужденном путешествии с Камчатки, где он застрял по причине штормовой погоды, а судно, ожидавшее его на рейде, вынуждено было уйти без него.

Добавим к этому, что первым человеком, родившимся на острове Беринга, была дочь Григория Ивановича во время вынужденной зимовки на островах, когда он вместе со своей женой и старшими детьми отправился в морское плавание из Охотска на остров Кадьяк, где было организовано Шелиховым первое русское поселение.

Сам Григорий Иванович был из рода рыльских пушкарей, которые в 1679 году за успешную защиту Рыльска, были записаны в гостиную сотню. А матерью его была дочь рыльского помещика дворянка Аграфена Ивановна Бырдина.

Какая же из четырех дочерей Шелихова родилась на Командорских островах?

Старшей была Анна – в будущем жена камергера Н.П. Резанова, широко известного в нашей стране не по его действительным заслугам перед Отечеством (ибо только его инициативе мы обязаны тем, что на средства РАК была организована первая русская кругосветная экспедиция, навечно прославившая наших моряков), а по рок-опере «Юнона и Авось», в которой роль Николая Петровича Резанова долгие годы исполнял Николай Петрович Караченцов.

Затем следовала Екатерина, замужем за Тимковским Гаврилом Амвросиевичем.

С этим двумя старшими дочерями супруги Шелиховы отправлялись в Русскую Америку.

Третьей, родившейся на острове Беринга, была Евдокия, впоследствии вышедшая замуж за купца из Великого Устюга Михаила Михайловича Булдакова, который долгие годы был главенствующей фигурой в директорате Российско-Американской компании.

Правда, в воспоминаниях самого Шелихова об этом событии ни слова: «Построив при Охотском порте в 1783 году от компании три галиота, и наименовав оные первой трех Святителей, второй Св. Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы, третий Св. Михаила, отправился в Восточный Океан 1783 года Августа 16 дня из устья реки Урака, впадающей в Охотское море, с 192 человеками работных людей; и будучи сам на первом галиоте с женою моею, [2] которая везде за мною следовала, и все трудности терпеть не отреклась, назначил на случай разлучения судов противными ветрами, сборным местом остров Берингов. Преодолев разные затруднения, препятствовавшие моему плаванию, 31 числа Августа же месяца, приплыли к перьвому Курильскому острову, но противный ветр не допустил пристать к оному даже до 2 Сентября. Сего числа став на якоре, сходили на остров и запаслись пресною водою, 3 Сентября пустились в назначенной путь, на котором 12 числа сделавшийся штурм и продолжаясь двои сутки, разлучил все галиоты один от другова. Буря сия столь была велика, что лишились было и надежды в спасении своей жизни; но однакож 14 числа два перьвые галиоты сошлись и пристали на Берингов остров 24 Сентября, расположась прозимовать на оном, сколько в ожидании третьего галиота, на коем было людей 62 человека, столько же и в разуждении противных ветров; но галиота оного во все время бытности на Беринговом острову дождаться не могли. 25 Сентября с обеих судов несколько человек на байдарах с собою привезенных, посылал обойти остров, любопытствуя, не встретят ли чего достойного примечания. Посланные возвратились 27 числа того же месяца, не нашед ни чего такового.

Во всю зиму ни какова промысла на сем острову не имели, кроме малого количества песцов, по тому что других зверей и не было. Пища, каковую на сем острову употреблять можно, состоит из морской рыбы, коей много разных родов, такожде мясо морских зверей, как то: Сивучей, Котов и Нерп; из птиц находятся: Гуси, Утки, Лебеди, Урилы, Чайки, Ары, Куропатки, а сверьх того употребляют и коренья Кутагарное и Сарана, кои причисляются так же к роду употребляемой пищи. Зима продолжалась с сильными, и более северными и восточными ветрами, снег и метель были почти ежедневно.

Поелику мореплаватели цынготной не могли избежать болезни; то нужно было искать и средств к освобождению от оной: и для того, во время метели ходили возле моря, а в ясные дни по горам на лыжах в дальнее расстояние.

На линии деланной, нашли там склонение магнитной иглы к востоку один румб с четвертью.

Оставили сей остров 1784 года Июля 16 числа…».

Дата рождения Евдокии Ивановны нигде не уточняется. Год рождения колеблется между 1783/1784.

И была еще четвертая дочь — Александра, которая вышла замуж за статского советника Гаврилу Герасимовича Политковского, сын которых Владимир Политковский впоследствии также играл значительную роль в руководстве компании.

Очень важным элементом в системе РАК были комиссионеры.

Структура РАК выглядела следующим образом. Главное правление было в Санкт-Петербурге. В Иркутске находилась главная сибирская контора, которая фактически и осуществляла всю финансово-деловую часть по реализации пушнины и обеспечении жителей Русской Америки всем необходимым. Вторая по значимости контора находилась в Охотске, представители которой (комиссионеры) располагались в Гижиге и на Камчатке.

В 1800-х годах комиссионером РАК на Камчатке был рыльский купец Федор Алексеевич Выходцев (1767 г.р.). За участие в заговоре против камчатского коменданта генерал-майора П.И. Кошелева Федор Алексеевич был осужден и оставлен на Камчатке.

В 2017 году Рыльск торжественно отметил 350-летие со дня рождения Герасима Никитича Выходцева — основоположника известной в России династии купцов. Среди гостей, съехавшихся на этот юбилей со всех концов страны, были «Михаил (Выходцев), прямой потомок Николая Павловича Выходцева, 8 раз переизбиравшегося главой Рыльска, тоже в своем роде купец — финансовый директор крупной московской компании. Старейшина рода, Георгий Зубков — журналист-международник, лауреат Госпремии СССР, один из основателей радиостанции «Маяк». Андрей Красильников — писатель, драматург, общественный деятель».

Камчатка на этом юбилее не присутствовала.

У комиссионера РАК Федора Алексеевича Выходцева было четверо детей – близняшки Петр и Степан (1797 г.р.), Ирина (1801) и Федор.

Нам известна только судьба потомков Петра, который служил в Русской Америке, откуда был «сослан» за какие-то провинности на Камчатку. Петр был женат на одной Логиновой – представителей и ныне существующего рода камчатских просветителей Логиновых-Лонгиновых-Петрологиновых. Семья жила в Нижнекамчатске – старинном русском поселении в долине реки Камчатка.

Прапраправнучка Федора Алексевича Прасковья (Параскева) Федоровна Выходцева (1885 г.р.), дочь нижнекамчатского крестьянина, вышла в 1903 году замуж за коренного камчадала, потомка знаменитого тойона Камака, о котором писал С.П. Крашенинников, Гавриила Петровича Кузнецова (1881 г.р.). Их потомки и по сей день живут на Камчатке – Кузнецовы, Медведевы, Веремчук, Стасюк, Ивановы, Киреевы, Мисеревы, Неупокоевы, Ипатовы…

Возможно, что в канун какого-нибудь нового памятного события, связанного с историей рода Выходцевых, в Рыльске вспомнят и о камчатских потомках комиссионера Российско-Американской компании Федора Алексеевича Выходцева…

 

Ростов Великий

Вы когда-нибудь задумывались над тем, почему целый ряд городов России носит эту замечательную «прибавку» к своему имени?

Мне объяснили это так: именно в этих городах когда-то была резиденция великих князей.

Если говорить об истории Ростова Великого и Ростово-Суздальского княжества, то эта версия могла бы считаться рабочей, если бы…

Да, Ростов Великий – один из древнейших городов России (Ростово-Суздальской Земли), который ведет свое летоисчисление от 862 города. А Великим он назван в Ипатьевской летописи в 1151 году, то есть за сто лет до появления самостоятельного Ростовского княжества со своим великим князем Ростовским в 1207 году, ставшего основой основ будущей России – Владимирского и Московского княжеств.

Либо в старинную летопись кто-то из переписчиков внес позднюю правку, либо данная версия не может считаться рабочей, и причина появления слова Великий заключается в чем-то ином.

Но наша история носит еще более необычный характер. Нас интересует судьба потомков Чингисхана, которых в нашей стране следует искать, начиная с сердца России — с Ростова Великого, где похоронен Ордынский царевич, внук Чингисхана — Даир Кайдагул Орда-Ичинов сын.

Но мы знаем его под другим именем— это… преподобный Петр Ростовский. Он основатель Петровского монастыря, который простоял в Ростове Великом не одну сотню лет, пока не пришли воинствующие безбожники большевики…

Но наш разговор не об этом, а о потомках преподобного Петра – русских дворянах Чириковых:

«Род Чириков происходит от племянника Царя Беркая, которому при крещении наречено имя Пётр. Житие сего Петра угодившего Вседержителю описано в Четьминеи под 30 числом июня месяца с надлежащею подробностью. Праправнук помянутого Святого Петра, Пётр Игнатьевич Чириков служил при Великом Князе Дмитрии Иоановиче в Сторожевом полку и был в сражении против Мамая. Потомки сего Петра Игнатьевича, Чириковы, равным образом служили Российскому престолу в боярах, наместниками, стольниками, комнатными, окольничими и в иных чинах, и жалованы были от Государей поместьями. Всё сие доказывается копиями с жалованных на поместья грамот, справкою розрядного архива и родословною Чириковых».

В России насчитывается три рода дворян Чириковых, но все они имеют общий корень и общий герб.

О великом русском мореплавателе Алексее Ильиче Чирикове, уроженце Тульской губернии, участнике Первой и Второй Камчатских экспедиций, знает сегодня, наверное, каждый мало-мальски грамотный человек в России.

Он прожил короткую жизнь – всего 45 лет и умер от последствий цинги, как и многие другие участники Второй Камчатской экспедиции, для которых это короткое, по меркам не только будущих «кругосветок», но и тихоокеанских промысловых «вояжей» русских промышленников, плавание стоило жизни…

Но эти жизни мало кто считал.

И потом эта гибель людей от цинги станет «обычным явлением» и в экспедиции Креницына-Левашева, и в экспедиции Биллингса к берегам Северной Америки.

Менее известна другая камчатская история – о приказчике сыне боярском Петре Чирикове, который был убит вместе с Владимиром Атласовым и Осипом Липиным взбунтовавшимися камчатскими казаками в 1711 году.

Для убийства Владимира Владимировича Атласова и Осипа Мироновича Липина у казаков были мотивы.

Если говорить о них коротко — то жестокость и алчность обоих зашкаливала, даже если судить по сибирским меркам, где все это было явлением обычным.

Правда, к моменту гибели сам Атласов уже четыре года был не при власти – но казаки хорошо помнили 1707 год, когда для устрашения камчадалов Атласов посылал на убой своих казаков на авачинских, на большерецких, на воровских камчадалов (это реки такие на Камчатке – Авача, Большая и Воровская, где проживали аборигены), копя для себя «пожитки», награбленные в захваченных поселения аборигенов – одних соболей у него было более 30 сорков…

А Осип Липин, пользуясь предоставленным ему якутским воеводой правом розыска по делу о свержении с камчатского приказа казачьего головы Владимира Атласова, вымогал пытками пушнину у самих казаков-старожилов и набрал ее за короткий период 20 сороков соболей, 400 лисиц красных да 30 бобров морских.

Много это или мало?

У Петра Чирикова, который был камчатским приказчиком до прихода Липина и которого казаки первоначально не собирались убивать, по сообщению С.П. Крашенинникова, своих, а не казенных, «пожитков» было 15 сороков соболей, 500 лисиц красных, 20 бобров морских.

Но его, повторяю, за это никто убивать не собирался. «Пожитки» были у каждого, кто приходил на Камчатку. Собственно, из-за них и шли в столь дальний многомесячный поход через бои с коряками и чукчами. Рисковали жизнью не за пять казенных рублей годового жалованья, а за каждый «сорок», то есть вязку из сорока соболей, которую у якутских казаков оптом купцы скупали по 200 рублей (а сами продавали соболей в розницу по 40 и выше рублей за штуку).

Петр Чириков оказался случайной жертвой: «Чириков, сдав Миронову острог и все, что надлежало, в октябре месяце поплыл в Нижний Камчатский острог батами со служивыми и с казной своего сбора, чтоб, там перезимовав, следующего года идти с казной Пенжинским морем. А Осип Миронов, пробыв в Верхнем до зимы, декабря 6 числа в Нижний же острог отправился, для разряда служивых людей к судовому строению и к препровождению ясачной казны, оставив заказчиком в том остроге Алексея Александровых.

Но как он, исправив дела свои в Нижнем, ехал обратно в Верхний острог с прежним приказчиком Чириковым, то 20 человек служивых, которые давно уже были в злоумышлении на приказчиков, не допустив до острога, зарезали его на дороге. А происходило оное убийство 1711 года генваря 23 числа. После того удумали они и Чирикова живота лишить, однако по просьбе его дали ему время к покаянию» (С. Крашенинников).

Верхнекамчатские казаки прекрасно знали, какими «сыскными» делами занимался Осип Липин в Нижнекамчатске и готовились к встрече с ним – ведь Атласова лишили должности именно верхнекамчатские казаки. А Петр Чириков, которому захотелось развеяться, прогулявшись по зимнику до Верхнекамчатска, попал, что называется под «горячую раздачу».

И его сначала не убили – отвезли в Верхнекамчатск, оставили под караулом в доме казаков Бекеревых, чтобы принять решение после того, как вернутся из Нижнекамчатска после расправы с Владимиром Атласовым, который «воровским» казачьим кругом тоже был приговорен к смерти.

А когда вернулись, то посчитали, что оставлять столь опасного свидетеля нельзя. Пять человек, которым потом в наказание отрубили пальцы, оттащили Петра Чирикова к проруби и утопили в реке Камчатка: «…и марта 20 числа Чирикова, оковав, в воду бросили», «связав ему руки назад, и наложа на ноги кандалы, бросили его в воду, и в воде кольями убили до смерти».

Мы не знаем пока, из какого из трех родов потомков преподобного Петра Ординского, Ростовского, царевича был Петр Чириков.

Но знаем другое: в 7202 (1694) году прислан в ссылку и поверстан в дети боярские на убылое место Левки Скоробогатова Иван Чириков. Он прибыл вместе с женой и детьми.

Из его детей, вероятно, и был Петр Чириков – «Прислан в ссылку в 7202 году, поверстан в дети боярские на убылое место Чудинки Мартынова». А также брат Петра Федот, который был в отряде Петра Чирикова на Камчатке. И в 1706 году в пятой пятидесятне Якутского казачьего полка служил Филат Чириков, по всей видимости, еще один брат Петра и сын Ивана Чирикова.

И тогда становится понятным, почему в 1830 году в составе Якутского казачьего полка казачий состав Чириковых столь многочислен:

Чериков Конон – казак, вторая сотня

Чириков Алексей – казак, вторая сотня

Чириков Василий– казак, первая сотня

Чириков Егор – казак, первая сотня

Чириков Иван – казак, первая сотня

Чириков Капитон – казак, первая сотня

Чириков Матвей – казак, вторая сотня

Чириков Николай – казак, вторая сотня

Чириков Софрон – казак, первая сотня

До своего прибытия на Камчатку Петр Чириков в 1700 году послан на Усть-Витим приказчиком вместо казака Афанасия Петрова (будущего приказчика Анадырского острога – такие дальние перемещения в Якутии были обычным делом).

Сегодня мне понятно, почему казаки не хотели убивать Чирикова – многие, кто пришел с ним на Камчатку, побывали с ним в боях, отражая нападения чукчей, коряков, камчадалов, что называется плечом к плечу. И не один раз.

И вреда от него казакам не было. Чириков был отправлен на Камчатку в 1709 году и в этом же году поступает с Камчатки челобитная казаков о злоупотреблениях Атласова и смещении его с должности. Наказная память из Якутска о необходимости проведения розыска по этому делу уже не успевает догнать Чирикова, путь к которому был отрезан воинственными чукчами: «Однако оная указная память Чирикова не застала в Анадырске и на Камчатку не отправлена, за малолюдством служивых людей в Анадырском остроге, ибо малых людей посылать в тот путь было опасно, для того что по Олюторскому и по Пенжинскому морю дорога от многих изменников занята была, так что они в 1709 году июля 20 числа, невзирая на знатную Чирикову команду, днем напасть на него отважились; бывшего при казне сына боярского Ивана Панютина со товарищи в 10 человеках убили, казну и военную амуницию разграбили, а остальных служивых принудили сидеть в осаде на пустом месте, от которой они 24 числа того ж месяца, учиня вылазку и олюторов счастливо отбив, освободились, потеряв двух человек в сражении, чего ради Чириков, прибыв на Камчатку, не производил следствия, довольствуясь одной командой».

Возможно, если бы Чириков провел следствие, последствия были бы совсем иными, но того, что случилось уже не поправить.

Вполне вероятно, что кто-то из родни Петра Чирикова – Филипп или Филат, или уже их дети, служили на Камчатке в период деятельности Камчатской Духовной миссии архимандрита Иоасафа Хотунцевского и стали крестными родителями для новокрещеных камчадалов Чириковых.

Так длань святого Петра Ростовского дотянулась и до самой до окраины России, осеняя крестным знаменем своих камчатских духовных потомков…

 

Владимир, Владимир-Залесский, Владимир-на Клязьме.

Один из древнейших городов Ростово-Суздальского – Владимирского – Московского княжества: основан в 990 году князем Владимиром Святославовичем. Столица княжества при князе Андрее Боголюбском (1157 г.). Столица будущей России — в 1243 году владимирский князь Ярослав Всеволодович признан «стареи всем князем в Русском языце».

Но об этом можно прочитать и в Интернете.

Мы же хотим рассказать вам о малоизвестном.

В 1680 году томские казаки сообщали сведения о своем происхождении. И вот какую информацию оставил для потомков Корпушко Володимерцев: «Отец володимерец по государеву указу переведен город Томск ставить и был в конных казаках пятидесятником, а он родился в Томске и приверстан в конную службу в новоприборные, а от службы отставлен в 182 (1674) году. Служит, с пашни».

А вот и его отец: «Володимерец Иван (Ивашка, Ивашко) Давыдов, томский десятник конных казаков. Денежный оклад: 7 руб. 25 алт. Хлебное жалованье: 6 четей с осьминою ржи, по чети круп и толокна (1626 г.). В 1653 г. имел пашню по берегам р. Ушайки, рядом с заимками С.Белоуса и Е.Еремеева. Женат (1626 г.). В 1622 г. в распросе в Казанском Дворце рассказывал о недавно построенном Кузнецком остроге; в 1630 г. отвозил отписку в Москву; в 1635 г., уже как десятник конных казаков, был в числе челобитчиков о выдаче служилым панцырей. Участник похода томских казаков в составе отряда В.Власьева на бурят, был ранен в этом походе (1640 г.). Пользовался авторитетом среди томичей, был среди тех, кто в челобитчиках от имени всего города ездил в Москву в 1644 г. за церковной ругой. Один из активных участников томских смут и бунтов 1637 и 1648 гг.; во время последнего бунта на его дворе стояла "воровская" съезжая изба. В числе челобитчиков ездил в Москву и якобы был допушен к самому царю. За участие в бунте был наказан кнутом и сослан в службу в Сургут, но вскоре вернулся в Томск. В 1653 г. вместе с женой Феодосией был сослан из Томска на службу в Якутск. Пасынок Степан.»

В Якутск Ивашко и Корпушко (Карпунка) отправлялись под фамилией Володимерцевы. Корпушко впоследствии был прощен и возвращен в Томск. А вот, что касается Ивашки, то к тому времени у него уже было уже прозвище, которое впоследствии прикрепилось к его младшим сыновьям навечно – казаки звали его Новограбленным.

И это прозвище возникло, конечно же, не потому, что Володимерцевы изобрели какие-то новые грабли. Нет, они изобрели другое – как грабить своих же казаков по-новому.

Привычным было проиграться в зернь, в кости и даже позже в карты… Традиционным было освоить тайную профессию винокура и опоить всю казачью братию за большие долги по кабалам – с похмелья человек подпишет и не такое… Но Володимерцев использовал другое тайное зелье, запрещенное царем Алексеем Михайловичем – табак, за что был неоднократно штрафован и бит кнутом. Но барыш от нового грабежа был настолько велик, что соблазн быстрого обогащения затмевал разум, и Ивашка Володимерцев и его потомки навеки уже превратились в Новограбленых…

В 1669 году в Енисейске служит Матюшка Иванов сын Новограбленый. В конце 17-го века Новограбленые объявляются в Нерчинске. На Камчатке они появляются в 1720-х годах уже как иркутские дворяне. Их было двое – Василий собирал ясак в Верхнекамчатском остроге, и его брат Матвей – на Курильских островах.

В 1731 году на Камчатке вспыхнул знаменитый Харчинский бунт, о котором собирался писать А.С. Пушкин – восстали камчадалы, не выдержав притеснений и злоупотреблений камчатских приказчиков и казаков. В числе грабителей – и оба брата, наказанные публично кнутом и приговоренные к вечному житью на Камчатке. Из допроса: «А сего де 1731 году приезжал к нам от закащика Василья Пашкова служилой человек Василей Новограбленной и сбирал де по Козыревской и по Тол6ачику и по Шапиной и у меня Начинив остроге в Топошином и на Кырганике по бату и по пуду сараны да по чюману ягод, а у кого де не было 6атов и сараны и ягод, то де брали и кунным на Шапиной и по Козыревской реках... с нас берут ясачную казну, а сверх ясаку берут по три лисицы, а ежели лисиц нету, то берут по три соболи, а соболи нету, то берут парками и куклянками и со6ольными собаками. И что у нас имеется, то все берут вместо чащин».

А в 1854 году, когда на Петропавловском нависла угроза оккупации со стороны англо-французов, Новограбленные были вместе со всеми в строю и отражали натиск врага.

Матрос 47-го Камчатского флотского экипажа Иннокентий Давидович Новограбленный от полученных в сражении ран скончался.

Трифон Иннокентьевич изменил фамилию семьи на Новограбленов. А его сын – Прокопий Трифонович Новограбленов стал известным ученым – автором более ста научных публикаций и сообщений.

Но в период политических репрессий возникло так называемое дело «Автономная Камчатка» — о якобы готовящемся заговоре о переходе Камчатки под протекторат Японии, одну из главных ролей в котором приписывали Прокопию Трифоновичу и его братьям и сестрам. Большую часть семьи расстреляли, а остальных выслали с Камчатки. Теперь многие из них проживают вдали от нашего полуострова…

 

Верея.

Сегодня это самый маленький город Московской области с населением чуть более пяти тысяч человек.

«Вереи» — это косяки двери, столбы, на которые привешиваются ворота. И Верея когда-то была воротами в Московское княжество. А сам город – столицей Верейского княжества (1432 – 1486 гг.). Своего наивысшего расцвета Верея достигает в 18 столетии, когда город становится центром ремесла и торговли и самым крупным по тем временам уездным городом Московской губернии.

Поэтому быть предводителем Верейского уездного дворянства было весьма почетно. И посмотрите какой громкий список имен: «В Верейском уезде за своё столетие с 1782 и по 1885 годы было избрано двадцать предводителей дворянства. Думается, что нашим читателям будет небезынтересно узнать их имена и период управления ими дворянским собранием. Первый, кто открыл этот список, был гвардии секунд-майор Александр Григорьевич Гурьев (1782–1794). Ну, а дальше его продолжают: майор князь Григорий Алексеевич Щербатов (1794–1797); гвардии капитан Дмитрий Петрович Смирнов (1797–1801); подполковник Василий Николаевич Панов (1801–1804); надворный советник Фёдор Михайлович Вельяминов-Зернов (1804–1814); полковник князь Дмитрий Николаевич Оболенский (1814–1823); майор Николай Иванович Свешников (1823–1826); капитан — лейтенант флота Владимир Петрович Апухтин (1826–1829); полковник Александр Иванович Калашников (1829–1832); майор Николай Иванович Свешников (1832–1838); титулярный советник граф Николай Алексеевич Шереметев (1838–1841); поручик Алексей Александрович Татищев (1841–1853); гвардии полковник Пётр Петрович Воейков (1853–1856); коллежский асессор Николай Николаевич Павлов (1856–1859); гвардии поручик князь Александр Алексеевич Щербатов (1859–1865); полковник князь Александр Васильевич Мещерский (1865–1869); майор Пётр Иванович Мейнике (1869–1873); коллежский асессор Владимир Карлович Шлиппе (1873–1878); коллежский регистратор Александр Карлович Шлиппе (1878–1881); статский советник камергер Владимир Карлович Шлиппе (1881 —?)».

Но нашему герою не повезло – он был предводителем Верейского дворянства до того, как Верея получила статус уездного города. Точнее, он был депутатом от Верейского дворянства в Комиссии об уложении новых законов Российской империи, учрежденной императрицей Екатериной II в 1767 году.

Некоторые историки пишут, что депутат Ипполит Семенович Степанов сослан был на Камчатку за ссору с всесильным фаворитом императрицы Григорием Григорьевичем Орловым.

На самом деле, это просто ерунда. На одном из заседаний, обсуждая доклад представителя от каргопольских крестьян дворянин Степанов позволили себе реплику: «… крестьяне Каргопольского уезда ленивы и отягощены, утороплены и упорны». На что Григорий Григорьевич Орлов «объявил ему, что Верейский депутат от дворянства г.Степанов в возражении своем сделал два противоречия: во-первых, назвал крестьян Каргопольского уезда ленивыми и отягощенными, чего вместе быть не может, и во-вторых, уторопленными и ленивыми, каковые свойства также одно с другим не согласуются. К сему граф Орлов прибавил, что подобные названия, относящиеся ко всем вообще крестьянам, не должны быть употребляемы при обсуждении дела, и он полагает, что выражения сии, обращенные в порицание всех крестьян, были помещены по ошибке писца, а не по мнению депутата».

Как вы сами понимаете, дело было весьма деликатного свойства, за что на Камчатку, разумеется, не ссылали.

Простецкая фамилия Степанов вводит многих в заблуждение – на самом деле верейские Степановы были из Рюриковичей. Ипполит Семенович, начавший военную службу в 1752 году в Карабинерном полку, через десять лет в 1763 году отставлен "на свое пропитание по манифесту о вольности дворянской и за слабостью здоровья".

Семья Степановых была не только из Рюриковичей. Это были русские масоны. Особенно прославился его родной брат Руф (Руфин) Семенович Степанов. В Большой биографической энциклопедии вы найдете о нем следующие сведения: «устроитель колонии гернгутеров, мистик и масон первой четверти XIX столетия, происходил из древнего дворянского рода, которому при великом князе Василии Ивановиче пожалованы были поместья по Хопру, в Саратовской губ. Здесь С. основал близ Сарепты первую в России колонию гернгутеров, бежавших из Германии от религиозных преследований. Последние годы своей жизни он жил в Москве, где играл видную роль среди масонов и после смерти Поздеева сделался главою масонских лож, когда они были запрещены правительством. Умер в Москве слепым, в 1828 г.».

Его сын Аркадий Руфович был женат на своей троюродной сестре Александре Дмитриевне Степановой, брат которой, в свою очередь, был женат на Анне Ивановне Каракозовой – родными племянниками которой были первые русские террористы Дмитрий Владимирович Каракозов и Николай Андреевич Ишутин, покушавшиеся на жизнь императора Александра II. Если к этому добавить, что существует версия о том, что Александр Ульянов был сыном Дмитрия Каракозова и Марии Бланк, то круг замыкается и не кажется неожиданным совершенно другая, нежели ссора с Григорием Орловым, ссылка на Камчатку: «За планы по свержению Екатерины II вместе капитаном Преображенсокго полка Николаем Озеровым, капитаном Василием Пановым, отставным майором Ильей Афанасьевым и отставным премьер-майором, Одоевским депутатом Никитой Жилиным был сослан на Камчатку, в Большерецкий острог, где в 27 апреля 1771 г. участвовал в бунте и сбежал с группой лиц, в т.ч. с поляком М.А. Беньовским. Беглецы захватили галиот (род судна) "Св. Петр" и на нём отплыли, побывали в Японии, на о. Формозе (Тайвань). Здесь они продали судно и зафрахтовали два французских корабля, решившись плыть во Францию. В апреле 1773 г. прибыли на о. Мадагаскар. Во время путешествия И. Степанов вел записки . Есть сведения, что со своими спутниками у него вышла стычка в порту Макао, после чего Беньовский уехал в Кантон, а Степанов остался в Японии. Дальнейших сведений о его судьбе нет, видимо, он умер в Японии.

…Другой источник указывает, что Степанов, несмотря на то, что А.Беньовский характеризовал его как человека вздорного, пьяницу, спорщика, скандалиста, завистника и честолюбца, был на самом деле личностью значительной. В Большерецком бунте 1771 года он играл роль идеолога. В Чекавинской гавани на Камчатке Степанов составил документ, в котором обличал Екатерину II, порицал её абсолютизм. Согласно этому источнику, он не остался в Японии, а жил в Лондоне. По пути беглецы обогнули и Азию и Африку, совершив грандиозное путешествие. Императрица простила его и предложила вернуться, но Степанов отказался.

На Камчатке бунтовщики оставили так называемое «Объявление» о мотивах своих поступках. Автором «Объявления», по крайней мере, его политической части, считается Ипполит Степанов (многое в этом тексте не потеряло актуальности и для нашего времени):

«РГАДА. Ф. 6. Оп. 1. Д. 409:

«Новые законы сочинять депутаты хотя и собраны, с тем, чтобы пояснять об тягощениях обществу, и полагать свои мнения. А как собрались, тогда дали наказ и обряды. И всего посмотрите: какое депутаты имеют право на себя законы полагать, когда недалее велят трактовать, как то единое, что в Наказе написано, следственно не сами они на себя полагают закон, и велят повиноваться тому, что пристрастию угодно, требуют, что дела продолжают, и чрез того отягощение чувствуют, а Наказ повелевает оные неторопно решить. Народ от того не получает правосудия. Что апелляций много и к до государя доступу не имеют: а Наказ еще больше прибавляет судебных мест, а полновластие не мало ни ограничивается.» <...> «А в России начальники единое только имеют право делать людям несчастие… » « <…> должно с сожалением сказать, сколь нещастлив народ российский <…> не получает облегчения, а всего больше усиливается начальник, а не закон.» «Народ российский терпит единое тиранство.» «Понеже в России не только крестьяне, но и дворянства малейшая часть обучается наукам <…> Вот притчина рабства, что богатый человек имеет случай угнетать бедных людей. Ежели он и мало знает законов, то судьи ему за деньги помогают растолковать сему бедному народу в пользу богатого Указы, а богачи их исходатайствуют от Сената в свою пользу.» «Государь есть — человек, а особливо такой, каков был Борис Годунов <…> » « <…> теперь, когда дворянство мало просвещено, не имеет сил и не позволено пешися о своем Отечестве, а каждый старается только в том сделать подлым образом от начальника милость и чин. А получа оный быть вредом народным, понеже в сем чине жалованье само беднейшее, кто вышней у нижнего отнять властен и отрешить от должности.» «Грабя народ и из общественной казны богатящиеся, из-за неправосудия наказания не получающие, оканчивают жизнь благоденственно <…> невзирая, что Отечеству вредно.» « <…> всякий знает, что в России за истинную заслугу Отечеству ни о ком еще народу неизвестно. И кто награжден был, кроме как Шуваловы проекты об гнании вина и соли <…> Да за убийство государей своих и нарушение присяги ныне прославлены. И из таких людей, которые не только делом, но мыслями Отечеству не доказали полезного и к высоким делам допущены <…> » «Есть самым доказательством Камчатская земля: какое попечение имеет правительство о народе. Народ данной натуральную наклонность имел к добру, и никаких обманов между ним не было, а еже <ныне> непорядочные законы и самовластие начальников не только к злым обычаям вредным интересам приучены. Поморены оспою в 768 году. Понеже о сех болезнях они никаковых понятиев не имели, а правительство не предуведомлено, ни лекарей никаких в таком отдаленном месте не заведено, и о том им не растолковано. Когда не сохранять их, то зачем же тратить государственные интересы, но и более терять национальных <русских> людей для сыскания и завладения дикого народу, а оставить лучше с их обычаями <…>».

Предпоследний штрих – первым губернатором Енисейской (со столицей в Красноярске) губернии был племянник Ипполита и Руфина Степановичей – Александр Петрович Степанов.

И штрих последний – крупнейшим (с мировым именем) православным исследователем и идейным разоблачителем массонства был Н. Свитков (псевдоним Николая Филипповича Степанова – правнука Александра Петровича Степанова, сына Филиппа Петровича Степанова – прокурора Московской Синодальной Конторы, впервые издавшего в 1897 году «Протоколы сионских мудрецов).

 

Смоленск

Антон Петрович Сильницкий, начальник Петропавловского уезда (1903-1904 гг.), происходил из династии смоленских священнослужителей. Сама фамилия, вероятно, пришла с Украины – под Винницей есть такое село Сильница.

Но сам Антон Петрович волею судьбы оказался на Дальнем Востоке и был здесь востребован в самое важное для страны время.

Он был офицером и в 1894 году переведен в Приамурский военный округ в 10-й Восточно-Сибирский линейный батальон, расквартированный в Хабаровске.

Командующий округом генерал-лейтенант Сергей Михайлович Духовский был человеком не ординарным. Именно он организовал издание газеты «Приамурские ведомости». Именно он подвигнул Сильницкого на изучение истории освоения Приамурского края, охватывающего весь Дальний Восток России, командировал его на Чукотку и Камчатку, предоставил возможность работать в архивах Мариинска, Софийска, Николаевска, Владивостока, справедливо полагая, что без знания и понимания прошлого невозможно выстроить нормального будущего для своей страны.

Из своих поездок по Чукотке и Камчатке Антон Петрович привез не только свежие впечатления, но и боль, и тревогу за будущее тех людей, которые жили на далекой и всеми забытой и заброшенной окраине русской земли. На основе этих материалов был написан очерк «Поездка в Камчатку и на реку Анадырь». В 1897 году А.П. Сильницкого назначают главным редактором «Приамурских ведомостей», а в 1901 году снова направляют в командировку на Камчатку, а в 1903 году в связи со смертью Петропавловского уездного начальника Петра Алексеевича Ошуркова, предложили эту должность Сильницкому, искренне полагая, что он сможет не только разобраться в проблемах Камчатки и причинах, их порождающих, но и кардинальным образом решить эти проблемы, будучи человеком решительным, принципиальным и отважным.

Во что это на самом деле вылилось описано в романе Валентина Пикуля, в котором Антон Петрович Сильницкий представлен в образе Андрея Петровича Соломина.

Он с маху попытался разрубить Гордиев узел камчатских проблем.

Первая проблема – поголовное пьянство – была разрешена закрытием трактиров.

Вторая проблема – нажива на ясачной пушнине – была решена на основе аукционов, вмиг поднявших на порядок цены на казенные и частные меха.

Решение третьей проблемы – традиционной для России коррупционной поруки – обернулось для него бумерангом: местная элита единодушно признала его сумасшедшим, а окружной врач В.Н. Тюшов утвердил этот общественный диагноз и отправил соответствующую бумагу по инстанции…

Но вслед за радостными воплями о победе над неразумным уездным начальником пришло и похмельное отрезвление: в конце апреля на Камчатку по зимнему тракту (на нартовых собаках из Хабаровска через Охотск – Гижигу – Тигиль) поступило сообщение о начале Русско-японской войны.

Ситуация для Камчатки была критичной: уже в 1903 году японский браконьерские («хищнические», как говорили тогда) шхуны не боялись появляться в Авачинской бухте, а попытка уездного начальника Ошуркова запретить хищнический промысел на Западной Камчатке чуть не закончился для него трагически (в 1906 году японцы уже не побоятся и убью первых инспекторов рыбнадзора – Максима Сотникова и Македона Ворошилова вместе с сопровождавшими их жителями села Воровское).

Первыми опомнились самые трезвомыслящие – камчатские купцы. Именно они заговорили о создании народного ополчения и своей готовности обмундировать и накормить ополченцев. Оружия на Камчатке хватало. И не только своего. В честь 200-летия присоединения Камчатки к России ее снабдили большим количеством списанных с вооружения винтовок Бердана и патронов к ним.

И вот тогда Антон Петрович отдал приказ, который в трудах отечественных наших историков обсуждается и по сей день. И не только обсуждается, но и осуждается – пленных не брать, враг должен быть УНИЧТОЖЕН.

А у японцев был готов свой хитроумный план. Так как Камчатку по международному праву нельзя было оккупировать (здесь не было никаких войск), то японцы задумали хитрость, которая у них при ином раскладе могла бы и дать реальный результат. Дело в том, что мы не только продали США Аляску в 1867 году. В 1875 году в обмен на Южный Сахалин мы уступили японцам Курильские острова (заблокировав таким образом самим себе выход в океан). Но суть не в этом. Согласно этому обмену жители Курильских островов (айну или курилы) становились подданными японского императора. Но жители Шумшу и Парамушира не захотели переходить в подданство Японии и в течение 1875-1878 года перебрались на Камчатку – в частности в села Явино и Голыгино. И хитрость японская заключалась в том, чтобы высадить на полуострове десант из отставных унтер-офицеров для «освобождения» подданных микадо. Летом 1904 года в устье реки Озерной этот десант был высажен. В селе Явино командир японского отряда Сечу Гундзи оставил историческую память—доску с надписью «эта земля уже принадлежит Японии…». А перед этой высадкой японцы заблаговременно произвели разведку и решили, что летом на помощь явинцам и голыгинцам никто прийти не сможет: в это время все население занимается заготовкой рыбы, связи между селениями нет, мужчин в селах всего по нескольку десятков, так что отряд из 150 отборных отставников пройдет сквозь Камчатку, как нож сквозь кусок масла…

Японцы не учли главного: на Камчатке был «сумасшедший» — волевой, упрямый, честный патриот своего Отечества, который уже отдал приказ на уничтожение, создал народное ополчение, вооружил, обмундировал людей, обеспечил их продовольствием и надежными командирами…

Десант бежал к месту своей прежней дислокации – на Курилы. Хищнические шхуны уничтожались вместе с их экипажами. На всех важнейших участках восточного и западного побережья Камчатки были выставлен боевые посты.

А бумага о сумасшествии уездного начальника жила своей жизнью. И прибывший в Петропавловск Командорский уездный начальник Гребницкий, мечтавший о японском протекторате, вывез Сильницкого на материк для медицинского освидетельствования, разогнал народные дружины и оставил на исполнении должности уездного начальника человека, ориентированного, как и он сам, на японский протекторат.

Но случилось непредвиденное: из столица от государя царя-батюшки Гребницкий (который разогнал ополчение!!!) привез Георгиевские кресты и серебряные медали «За усердие». Царь Николай II оценил по достоинству тот народный подвиг, в результате которого Камчатка осталась за Россией – что было единственной и бесспорной победой России в этой повсеместно позорно проигранной войне.

Сильницкий вернулся в 1905 году на Камчатку, но уже не в должности уездного начальника – ему нашли замену.

Он работал в «Приамурских ведомостях», потом создал частную газету, критикующую правительство, за что был даже арестован, потом был избран гласным городской Думы в Хабаровске, а в 1910 году его уже не стало.

Он написал статью об обороне Камчатки в Русско-японскую войну, которую перепечатали многие газеты. Но многие сегодняшние историки, с упоением говоря о падении Порт-Артура, гибели «Варяга», Цусимской трагедии, даже НЕ ВЕДАЮТ, что благодаря мужеству жителей полуострова Камчатка была сохранена за Россией… Они говорят: «Была за Россией… Осталась за Россией… Вроде как НИЧЕГО И НЕ ПРОИЗОШЛО…»…

 

Соликамск

В 1651 году якутские казаки задержали за незаконную охоту покрученника соликамских купцов Колупаевых промышленного человека Владимира Тимофеева Отласа, также уроженца Усолья Камского.

В свое время Соль Камская давала половину всей соли России. Но с конца 17-го столетия, когда были установлены торговые отношения с Китаем, то Соликамск, через который шли торговые пути, стал крупнейшим торгово-промышленным центром региона. И, соответственно, торговля пушниной представляла для Соликамска несомненную ценность.

В итоге Владимир Тимофеевич Отлас стал служивым. Долгое время считалось, что он получил свое прозвище из любви к атласным тканям. Но историк Г. Леонтьева нашла более оригинальное объяснение: «На Русском Севере, в Поморье, Пермской земле, Предуралье «отласами» называли покрытый особым составом (жиром, воском) грубый холст, который использовался для пошива непромокаемой одежды (портов, епанчей, рукавиц), необходимых рыбакам для выхода в море».

И это образ становится актуальным, когда узнаешь, что Владимир Тимофеевич Отлас, рядовой казак, числившийся по холостому окладу, умудрился за 30 лет своей казачьей службы (он умер в 1682 году) побывать в Москве (куда, как правило отправлялись за наградами те, кто открыл новые земли или собрал огромный ясак) пять раз – в 1658-1660, 1661-1663, 1668-1669, 1671 – 1673, 1677-1678 годах.

При этом документально установлено, что он только один раз выезжал на дальнюю службу в Охотский острог.

Каждая такая поездка приводила к рождению нового сына, которые появляются в Якутске, перед смертью отца и записываются в казаки – кстати, Владимир Владимирович был сразу же записан в женатый оклад, то есть прибыл в Якутск уже с женой Степанидой, которая была потом с ним и на Камчатке. В казаки были записаны также братья Иван и Григорий Атласовы.

Молодой и грамотный казак в первый в своей жизни поход пошел подъячим (писарем) – то есть вторым официальным лицом. И ему сразу же выпала доля «ушника» — воеводского соглядатая и доносчика, за что он было сначала быстро продвинулся по службе, но заворовал. Цитирую Г. Леонтьеву (книга «Якутский казак Владимир Атласов – первопроходец земли Камчатки»), чтобы не быть голословным: «В декабре 1688 года на Атласова поступили жалобы со стороны якутов. Один из них, Коптачко Сырганов из Сылянской волости, бил челом на казаков Михаила Гребенщикова, на Владимира Атласова … в том, что они во время ясачнго сбора избили и ограбили его, Сырганова, и его родственников. Тогда же в якутскую приказную избу поступила еще одна жалоба от якутов Сетея Немнякова, Тетия и Бакучела Мостониных да Бочко Някина об их ограблении все теми же ясачными сборщиками Гребенщиковым и Атласовым».

Приговор был конкретен: «По указу великих государей и по челобитью иноземческому, казакам Володьке и Мишке за воровство их и озорничество и за бой и за увечья и за разорение учинить наказание: Володьку бить кнутом на козле нещадно…».

В итоге на свое «счастие-несчастие» Владимир Атласов оказался на службе в Анадырском остроге, где снова показал свой нрав и был снова нещадно бит кнутом – за ложное «Слово и Дело» (то есть объявленное им преступление против престола) в отношении анадырского приказчика Семена Чернышевского.

А после, воспользовавшись результатами походов на Камчатку Ивана Васильевича Голыгина и Луки Старицына Мороски, совершил и свой поход, войдя в мировую историю.

А по пути ограбил коряков, которые объявили ему войну.

Возвращаясь из Москвы, куда был послан с вестью об открытой им новой российской земле, богатой пушниной, ограбил купеческие дощаники и был посажен в якутскую тюрьму, откуда был выпущен, чтобы вновь отправить его на Камчатку, путь на которую перекрывали воинственные коряки и чукчи.

На Камчатке он начал активные боевые действия, которые привели к разгрому казачьих гарнизонов: был полностью уничтожен Большерецкий острог, на юге Камчатки авачинские камчадалы разгромили казачий отряд, на западном побережье были убиты сборщики ясака…

Тогда казачий круг Верхнекамчатского острога постановил сместить Атласова с приказа и посадить его в «казенку» (тюрьму), откуда ему удалось бежать в Нижнекамчатский острог. Все его огромное имущество из соболей и морских бобров было конфисковано в казну.

А в 1711 году в ходе следствия по отстранению от власти Атласова, который проводил новый камчатский приказчик Осип Миронович Липин, вымогавший под видом следствия, в том числе через пытки и батоги, пушнину у казаков-старожилов, вспыхнул новый бунт, в результате которого были убиты три камчатских приказчика — Осип Липин, Владимир Атласов и Петр Чириков — последнего убили как опасного свидетеля. Чтобы заслужить прощение, взбунтовавшиеся казаки восстановили Большерецкий острог и начали освоение Курильских островов – и весьма символически остров-вулкан Алаид – первый в гирлянде этого архипелага – носит сегодня имя Атласова.

Мы рассказали эту историю вовсе не для того, чтобы опорочить имя знаменитого землепроходца. Его имя бессмертно в истории Земли. А для того, чтобы создать подлинную картину того, как создавалась эта история, какими мотивами руководствовались тогда люди, творя эту историю, и какие уроки мы, потомки, должны извлечь сегодня из истории нашей малой Родины…

В 1854 году два брата – Иван и Степан Семеновичи – Атласовы, прямые потомки Владимира Владимировича участвуют в обороне Петропавловского порта. Степану Семеновичу в тот год было всего 10 лет, но он был кантонистом (юнгой) и наравне со взрослыми участвовал в сражении, помогая артиллеристам остужать стволы орудий. Впоследствии Степан Семенович был награжден памятной медалью за Крымскую кампанию на Георгиевской ленте, которой награждались только непосредственные участники сражения.

Степан Семенович Атласов закончил Николаевское-на-Амуре штурманское училище и долгое время служил на Тихоокеанском флоте, участвовал в многочисленных походах, в память о которых один из мысов Приморья носит имя Атласова.

Но продолжим наш рассказ о Соликамске.

Василий Николаевич Берх – историк российского флота и морских путешествий назвал счастливейшим из российских аргонавтов соликамского купца Ивана Саввича Лапина, награжденного по воле императрицы Екатерины II золотой медалью «За полезные обществу труды»

20 апреля 1767 года купцы-промышленники: великоустюжский - Василий Шилов и соликамский - Иван Лапин за четырехлетний вояж к дальним Алеутским островам для изыскания сведений и открытия новых земель на судне «Святой Павел». Шилов начертил новую карту Алеутской гряды, затем через всю Сибирь доставил в Петербург "алеута в одежде из птичьих шкур", и там лично давал сведения Адмиралтейств-коллегий о новых землях. Екатерина II подписала указ управляющему «Собственным ее величества кабинетом» А. В. Олсуфьеву: «Адам Васильевич! Дайте из Кабинета Великоустюжскому купцу Василью Иванову сыну Шилову, да соликамскому купцу Ивану Лапину, за усердие их о взыскании за Камчаткою новых островов, каждому по золотой медали, каковые и в 1764 году таковой же компании даны, а как Лапина здесь нет, то для отдачи ему, отдайте оную Шилову».

Иван Саввич Лапин (1740 – 25.09. 1820), купец первой гильдии, впоследствии бургомистр городского магистрата, глава Соликамской городской думы был награжден также за благотворительную и подвижническую деятельность золотой медалью на Аннинской ленте во времена императора Александра I: он на свои средства, заработанные в Русской Америке, построил в Соликамске двухэтажный дом и передал его городу, чтобы создать здесь Дом для престарелых. А умер Иван Саввич бедным человеком, «именитым гражданином» Соликамска.

У соликамского купца Петра Ивановича Лапина и его жены Дарьи Сергеевны были сыновья Герасим и Савва.

Сын Герасима – Василий Герасимович Лапин – тоже занимался пушным промыслом в Русской Америке, а потом перебрался на жительство в Пермь. Вот, что рассказывают о нем местные краеведы: «Как-то во время деловой поездки по Тихому океану Василий Лапин попал в шторм и чуть не погиб, но выбрался на находившийся неподалеку необитаемый остров. Казалось, спасения не будет. Лапин начал неистово молиться Пресвятой Богородице, и свершилось чудо: проходивший мимо корабль подобрал его. Благодарный купец дал обет построить церковь в честь Владимирской иконы Божией Матери. В октябре 1787 года он получил разрешение на постройку в Перми на собственные средства Владимирской церкви, которая стала вторым церковным каменным зданием в истории Перми. Позднее она была переименована в церковь Рождества Богородицы».

 

Торопец, Псковская губерния (ныне Тверская область)

29 января 1776 года в этом маленьком городке родился Петр Иванович Рикорд – командир Камчатки, российский адмирал, путешественник, учёный, дипломат, писатель, кораблестроитель, государственный и общественный деятель. Отец – Иоган (Жан-Батист) был родом из Ниццы. Мать – Мария (урожденная Метцель) – из Данцига.

А Петр Иванович, как мы помним, из Торопца, где в то время располагался Ингерманландский полк, в котором служил премьер-майором его отец – иностранец на русской службе. А сын его, родившийся в России, был уже подданным империи.

В 1787 году Петр Иванович был определен отцом в Морской кадетский корпус. Возможно, его служба протекала бы относительно ровно, как и у многих других моряков, которые, как и он, участвовали в кругосветных плаваниях, ставших для того времени уже обычным явлением, если бы его командир – лейтенант Василий Головнин, капитан шлюпа «Диана» — не попал на южном острове Курильской гряды Кунашир в плен к японцам, а Петру Рикорду пришлось взять на себя командование судном и спасать командира из плена. Позже В.М. Головнин расскажет об это в своей книге «Записки флота капитана Головнина».

Офицер был замечен начальством, последовало производство в следующие чины и награды – орден святого Владимира, орден святого Георгия…

Уже в 1817 году он был произведен в капитаны первого ранга и назначен начальником Камчатки. Вместе с ним приехала и супруга – Людмила Ивановна (в девичестве Коростовцева), которая занялась воспитанием местных барышень, что очень важно для нашего рассказа.

Итоги управления Петром Ивановичем Камчаткой выше всяких похвал: Петропавловский порт стал военно-морским портом России, а жители Камчатки впервые за всю историю пребывания под властью России почувствовали на себе заботу о своем существовании.

Рос Петр Иванович и по службе – в 1827 году он был уже контр-адмиралом.

В 1828 году благодаря зимней блокаде Дарданел, осуществленной российским флотом под руководством П.И. Рикорда, не позволившей турецкому флоту проникнуть в Средиземное море и прекратить войну греков за освобождение турецкого ига. Греки в благодарность даже предлагали ему пост президента.

Но Петр Иванович продолжал служение своей Отчизне. В 1843 году произведен в адмиралы флота.

У него не было сыновей. Дочь «Серафима, вышла замуж за генерал-майора Сергея Георгиевича Тихоцкого и родила двенадцать детей: четверых сыновей и восемь дочерей. В настоящее время известны и документированы следующие прямые потомки Петра Ивановича Рикорда: Тихоцкие в Санкт-Петербурге, Екатеринбурге и Боровичах; Красильниковы в Москве; Богомольцы в Киеве; Ерохины в Сочи; Макаровы в Екатеринбурге; Халины в Новосибирске; Васидловы в Ивано-Франковске; Кагадеевы в Сербии; Силаковы в Харькове».

Но мы вернемся к тем барышням, которых воспитывала в Петропавловском порту супруга Петра Ивановича Людмила Ивановна Рикорд.

Одной из этих юных девиц была Ксения Ивановна Логинова, дочь местного священника. Она рано и не по своей воле вышла замуж – к ее несчастью (так как она была влюблена в морского офицера) на нее обратил внимание английский путешественник Джон Кохрен, который собирался попасть с Камчатки в Русскую Америку, но влюбившись, тут же женился на Ксении (как она не сопротивлялась – в церковь для бракосочетания ее в буквальном смысле несли, ухватив под руки) и увез молодую жену в Южную Америку, где Джон внезапно скончался. Английская аристократическая семья Кохрен в Лондоне (дядя Джона был адмиралом английского флота) не приняла юную вдову-камчадалку и она вынуждена была возвратиться в Россию. Ее приняла семья Рикорд, которые стали ее приемными родителями.

А в 1828 году в Кронштадте появился молодой герой Наваринского сражения, награжденный орденом святого Георгия Петр Федорович Анжу – то самый Анжу, который искал вместе со своим другом и однокашником Фердинандом Врангелем Землю Санникова. И здесь, в доме начальника порта он встретил свою любовь: 24 октября 1828 г. состоялось венчание в Никольском Морском соборе Санкт-Петербурга.

Потомки приемной дочери Петра и Людмилы Рикорд Ксении Ивановны Анжу разлетелись сегодня по всему миру.

Но есть еще и камчатская линия Ксении Ивановны – род священно- и церковнослужителей Логиновых, из которого она вышла, и который с легкой руки епископа Камчатского (впоследствии митрополита Московского, апостола Сибири и Америки) Иннокентия Вениаминова приобрела еще и новое начертание – Лонгиновы и Петрологиновы.

Однажды в доме замечательного камчатского певца Евгения Филаретовича Лонгинова в Звенигороде произошла историческая встреча с потомками Ксении Ивановны – Светланой Узловой и ее мамой. Возможно когда-то удастся собрать вместе и других представителей этого камчатского рода, которому в августе 2020 года исполняется 275 лет…

 

Чердынь

В буквальном смысле переводится как поселок в устье (дын) реки Чер — Чердын.

Это поселение появляется не случайно: «В русской историографии XIX века древнерусский топоним Пермь Великая отождествлялся со скандинавским топонимом Биармия, центр которой, как полагали, находился в районе Чердыни, которая в X−XII веках вела обширную торговлю с волжскими булгарами, Ираном, Великим Новгородом и северными народами (Югрой). В эту эпоху с Пермью поддерживали тесные торговые и политические отношения новгородцы, которые следовали на восток древним торговым путём по притокам Северной Двины, попадая с Вычегды волоком на Колву. Чердынь и расположенное в семи километрах к северу другое важное селение Покча были основаны на высоком правом берегу Колвы близ её впадения в Вишеру напротив горы Полюд, самой высокой точки в этой части Уральских гор. Историки отмечают, что Чердынь располагалась на перекрестке водно-волоковых торговых путей:

— В Вычегду по Колве и через Немский (Бухонин) волок;

— К полноводной Печоре и по ней к Ледовитому океану;

— В Западную Сибирь по Вишере (Вишерско-Лозьвинский волок) и Чусовой (Чердынская дорога);

— В Вятку через Волосницкий волок.

Когда верхнекамские земли отошли во владения Строгановых, то административный центр из Чердыни – столицы Великопермского княжества, переместился в Соликамск – в промышленную вотчину купцов, поставлявших соль для всей Руси.

В 1680 году томские казаки Усовы – Ивашка и Савка Левонтьевы дети – сообщали: «Отец чердынец, прислан в Томск по государевой грамоте и служил в пешей службе, а он, Ивашко, верстан в Томске в пешую службу. Оклад пеший, рядовой»; ««Отец чердынец и прислан в Томск по государевой грамоте, а он верстан, Савка, в Томске в пешую службу. Оклад пеший, рядовой».

С 1702 года, с наказа, полученного в Москве казачьим головой Владимиром Владимировичем Атласовым, начинается вербовка казачьих детей на службу «в Камчатку». В этот период в Томске количество казачьих детей, не верстанных в казачью службу, просто зашкаливало: в числе казачьих детей по спискам проходили и те, кому по возрасту полагалось быть уже в отставке, а они еще ни дня не служили, будучи за штатом.

Мы не знаем, в каком году был поверстан в службу Савва Усов, но по материалам следствия о Харчинском бунте, завершившегося массовыми казнями и битьем кнутом и батогами виновных казаков, проходит и большерецкий казак Савва Усов, битый кнутом.

В 1748 году он числится среди разночинцев Верхнекамчатского острога, но его дети продолжают казачью службу и в 1741 году, когда пакетботы «Святой Петр» и «Святой Павел» отправляются к берегам Америки часть большерецких казаков откомандировано в Петропавловскую Гавань (как первоначально назывался Петропавловск-Камчатский) для охраны казенных грузов, материалов, построек. И с той поры эти казаки так и остались служить в Гавани, как сокращенно называли на Камчатке это новое, ни для каких более целей не используемое, поселение – разве что изредка заходили сюда суда, следовавшие из Охотска или Большерецка в Нижнекамчатский острог.

А в 1812 году все изменилось – благодаря деятельности Российско-Американской компании и началу кругосветных плавания отечественных судов, значение Авачинской бухты и соответственно Петропавловского порта резко возросло. Вскоре здесь появляется и Петропавловская экипажная рота, подчиненная Охотскому флотскому экипажу, а в 1849 году роли меняются – возникает Петропавловский порт, создается 46-й флотский экипаж, которому подчиняется и Охотская флотилия, и Охотский порт.

А в 1854 году на долю Усовых выпали особые испытания.

Когда вражеская эскадра вошла в Авачинскую бухту, в это же самое время в Петропавловский порт двигался плашкоут, груженый кирпичом, на котором кроме матросов 46-го флотского экипажа (в июне номер поменялся на 47, но об этом в Петропавловске узнали гораздо позже) находился боцман Павел Васильевич Усов со своей женой и двумя детьми – дочкой и сыном.

Ничего не подозревавшие об опасности люди на плашкоуте приняли вражеские суда за свои – а навстречу им, в предвкушении военного трофея, двинулись шлюпки с английскими и французскими моряками со всех судов.

И русские моряки неожиданно для самих себя попали в плен. В числе этих матросов был и Семен Удалов, о котором мы рассказываем в главе «Кострома».

Но, как пишет жена Василия Степановича Завойко Юлия (урожденная баронесса Врангель): «21-го августа в час пополудни от адмиральского французского фрегата отвалила шлюпка и направилась к Сигнальному мысу: то была наша шестерка, взятая неприятелем вместе с плашкоутом. На ней пристали к берегу: унтер-офицер Усов с женою и двумя маленькими детьми и молодой матрос Киселев; первый передал мужу записку:

«Господин губернатор! Благодаря случайности войны в мои руки попала русская семья. Имею честь ее вернуть Вам. Примите, господин губернатор, мои заверения в моем высоком почтении.

Адмирал Ф. Де-Пуант (Auguste Febvrier Despointes – Авт.)».

«Усова рассказывала, — писала позже Юлия Егоровна, — что адмирал – старик, что он ласкал ее маленьких смуглых ребятишек, давал им конфет и говорил матери, или она это уже себе так истолковала, что у него во Франции остались такие маленькие дети. Камчадалка любила это рассказывать. Во время сражения их держали внизу; они говорили, что видели раненых на фрегате. 21 августа адмирал сказал, что отошлет женщину с детьми, но та с отчаянием ухватилась за мужа и объявила, что не оставит его. Адмирал не мог противостоять слезам и рыданиям женщины. Впрочем, Усов на вид невзрачный, черненький, хиленький старичок. Не подозревал адмирал, какие меткие стрелки наши камчадалы… Выпросив мужа, камчадалка выпросила и брата, на вид почти юношу…».

В 1855 году 47-й Камчатский флотский экипаж покинул Петропавловский порт, передислоцировавшись в Николаевск-на-Амуре. Сюда же перебрались и Усовы. Новый экипаж стал именоваться 27-м Амурским флотским экипажем.

В 1865 году сын баталера 27-го флотского экипажа Василий Васильевич Усов вернулся на Камчатку и женился на камчадалке Агриппине Ивановне Спешневой, у них родилась дочь Анна (в замужестве) Копьева – прабабушка моих собственных детей по линии супруги Татьяны Петровны Ларионовой.

Вот такая удивительная и трогательная история…

 

Сургут

Основан в 1594 году как пограничный город, но в связи со стремительным движением казачества на восток быстро потерял это свое значение и его, довольно крупный для того времени (280 служилых людей), гарнизон рассредоточился по другим стратегически более важным военным постам – зимовьям, острогам, городам.

Именно отсюда, из Сургута, казаки Перфильевы (Перфирьевы) начали активно осваивать сибирские просторы – и среди них особое место занимал Максим Перфильев, которого в 1618 году отправили с отрядом казаков строить новый острог на Енисее.

Местнический принцип – когда сыновьям и внукам по наследству доставалось не только имущество, но и должности и заслуги отцов и дедов, в Сибири существовало повсеместно. И поэтому нет ничего удивительного в том, что и через столетие потомки Максима перечисляют заслуги своего деда, чтобы самим получить должность в соответствии с этими заслугами:

«Отписка сибирского служилого человека Перфирьева о службах его предков в Сибири с 1600 по 1697 г. Во 108 (1600) году по государеву указу посланы в Мангазею из Тобольска письменой голова князь Мирон Шаховской да Данило Хрипунов с служилыми людьми, с ними прадед мой Максим Перфирьев атаманом. А велено им в Мангазее поставить острог, а в Енисейску самоедь привести к вере, а на их место из Тобольска велено послать Федору Ивановичу Шереметьеву воеводу князь Василия Михайлова Масальского, да Луку Пушкина.

Во 126-м (1618) году при боярине и воеводах при князе Иване Семеновиче Куракине посланы из Тобольска пелымского города сын боярской Петр Албычев да тобольской сотник стрелецкой Черкас Рукин, а велено им на Енисее поставить новой острог. И ис Тобольска посланы в Енисейской дети боярские Максим Трубчанинов, Михаиле Ушаков, Михайло Бай-кашин, Павел Хмелевской.

Первой воевода в Енисейску Яков Игнатьев сын Хрипунов во 130-м (1622) году. И из Енисейска проведал Байкал море прадед мой Максим Перфирьев и служил по Енисейску в детех боярских многие годы.

Деда моево Ивана Перфирьева службы: во 161-м (1653) году на великой реке Шилке призвал князя Гантимура с родом и иных родов в ясашной платеж и взял с них ясаку 7 сороков 5 соболей. Во 1660-м году изменили от Брацкого и Балаганского острогов брацкие люди в мунгалы, а во 168-м году всех призвал по прежнему в ясашной платеж. Во 171-м и во 172-м (1663-1664)годех призвал под Иркуцкой в ясашной платеж тунгуского князца Заяктая с родом и в Ыркуцку первую пашню завел и пашенных поселил, А во 175-м и во 176-м (1667 – 1668) годех призвал из мунгал прежних изменников и вновь брацких людей Тертеив-ского и Коннодворовского родов в ясашной платеж.

И во 175-м же и во 183-м (1675) годех посыпан з государевыми грамотами и з жалованьем к мунгальскому Калхе хану и Очирею Саину хану и к Батуру тайше для договору всякого мирного состоятельства и для проезду через их землю посланником и торговым людем в Китайское государство, И того ж 183-го году пропущен был через договор торговой человек Гаврило Романов. А во 187-м (1679) году погромили мунгальские люди под Тункимским брацких людей, а иных многих побили. И по договору Цецен ноен отдал назад юрт з девяносто.

А в 205-м (1697) году по указу великого государя и по грамоте был в Ыркуцку с Николаем Полтевым судьею в товарищах.

Служба Остафья Перфирьева.

Во 188-м (1680) году был на службе из Енисейска в киргизах, на той службе изранен, В 196-м (1688) году в Тункинском прибрал с немирных сосецких людей вновь соболей сорок. В Верхоленску во 197-м и во 198-м и в 201-м и в 203-м (1689-1690 и 1693-1694) годех собирал вновь с подростков ясаку соболей со сто. И во 200-м (1692) году послан был за море в Нерчинск и в Албазин с казной оружейной. и с порохом и свинцом и с служилыми людми.

Во-204-м и 5-м (1686-1687) году был в Ылимску на перемену стольнику Богдану Челищеву по государева грамоте и по московскому наказу. В 71 ом (1663) году в Верхнеангарском и в Нижнем Подкаменном зимовьях побили тунгусы иркуцких служилых людей пятидесятника Андрея Штинникова с товарыщи да баргузинских служилых людей Алексея Пономарева с товарыщи, а побив их изменили, отшатились по сторонным рекам. И я тех тунгусов сыскал и призвал по прежнему в ясапшой платеж и аманатов с них взял, а пущих воров убойцов 4 человек поймав привез в Ыркуцк. И ныне с тех тунгусов ясак збирается по-прежнему. "

В 1683 году Иван Максимович Перфильев стал иркутским сыном боярским. В этом нет ничего удивительного – формирование военных гарнизонов в Иркутском и Братском острогах, «за морем», то есть за Байкалом шло в тот период из Енисейска.

В 1682 году Иркутск становится центром самостоятельного Иркутского воеводства, объединяющего все остроги Прибайкалья. В 1686 году ему присвоен статус города.

Дети боярские – это был высший административный служилый чин. Выше могло быть только уже дворянство – по местному или (что было значительно выше) по московскому списку.

И хотя Иван Максимович был в свое время Иркутским выборным воеводой, а Остафий Иванович – Илимским, в дворяне Перфильевы так и не попали.

Вопрос о дворянстве приобрел принципиальное значение, когда в связи с образованием в 1909 году Камчатской области встал вопрос о назначении губернатора.

Вопрос был не просто важным – суперважным. По итогам Русско-японской войны 1904-1905 гг. Камчатка де-юре принадлежала России, а де-факто – Японии, которая получила право на использование главного ресурса полуострова – ее рыбных богатств и открыто готовилась к экономической экспансии. Отечественная рыбная промышленность, проклюнувшаяся в 1696 году в Усть-Камчатске, была не просто в зачаточном состоянии – все ее развитие целиком и полностью зависело от японского рыбного рынка, японских кредитов, и японской рабочей силы…

Поэтому, хотя на должность камчатского губернатора претендовали многие желающие, нужен был человек не просто грамотный, не просто имеющий опыт административной работы, не просто служащий, исправно выполняющий начальственные директивы, а человек, мыслящий стратегически, способный на проведение экономических, социальных, политических, административных, культурных, образовательных, межнациональных и прочая, прочая, прочая реформ, так как на полуострове ни в одном из этих направлений, грубо говоря, еще «конь не валялся»: Камчатка жила патриархальной жизнью середины 19-го столетия, будучи полностью обеспеченной за счет чрезвычайно выгодному товарообмену с Соединенными Штатами, которые поставляли на полуостров за пушнину все необходимое – и лес для постройки домов, и шкафы с зеркалами, и кровельное железо на крыши, и заморские продукты, и европейские костюмы и платья…

Генерал-губернатор Приморского края предложил на эту должность сына… казачьего урядника из Забайкалья Василия Власьевича Перфильева (25 января 1865 — 25 июня 1914)

И ему мало кто тогда возражал.

Перфильев имел прекрасное образование – окончил физико-математический факультет Харьковского университета и курсы Санкт-Петербургской военно-медицинской академии, в 1893 прибыл в Хабаровск на должность врача, но в скором времени стал не только начальником госпиталя, но и делопроизводителем канцелярии генерал-губернатора, а затем и начальником его канцелярии, поражая окружающих умом, распорядительностью и знанием дела.

Я не буду перечислять то, что Перфильев успел сделать за три года своего пребывания на Камчатке. А успел он сделать много.

Главное в другом – все, что он предвидел для дальнейшего развития области и изложил в своем проекте, было осуществлено только в годы Советской власти. Сам Перфильев в связи с убийством выдающегося отечественного реформатора Петра Аркадьевича Столыпина, со смертью которого рушились и собственные планы по преобразованию Камчатки, подал в отставку. Ее охотно поддержали… — в стране наступала реакция. А через два года Василия Власьевича не стало.

Говорят, что на детях отцовский талант отдыхает. Но тут другой случай. Один из его сыновей — Борис Васильевич Перфи́льев (1891—1969), микробиолог, гидробиолог, лимнолог, доктор биологических наук, основоположник капиллярной микроскопии был лауреатом Сталинской (1941 г.) и Ленинской (1964) премий, выдающимся ученым ХХ века.

 

Тула

Может быть, и не по правилам, но в нашей истории, объединенной темой «Камчатка – Россия – Мир» речь пойдет о человеке, который никогда на Камчатке не был.

И вообще он уроженец Эстляндии. Выдающийся теоретик и практик стрелкового и оружейного дела, а также крупнейший организатор оружейного производства в Российской Империи XIX века, начальник Императорского Тульского оружейного завода, инспектор стрелковой части в войсках и инспектор оружейных и патронного завода Российской империи, генерал от инфантерии, кавалер бесчисленного количества орденов:

  • Орден Святой Анны 3-й ст., 26 августа 1856 г. — в награду отлично усердной и ревностной службы
  • Орден Святого Станислава 2 ст., 30 августа 1858 г.
  • Орден Святой Анны 2-й ст., 30 августа 1858 г.
  • Орден Святого Равноапостольного Князя Владимира 4-й ст., 30 августа 1862 г.
  • Орден Святого Равноапостольного Князя Владимира 3-й ст., 30 августа 1867 г.
  • Орден Святого Станислава 1-й ст., 28 марта 1871 г.
  • Орден Святой Анны 1-й ст., 19 февраля 1872 г. — во внимание бытности попечителем при Его Императорском Высочестве Князе Евгении Максимилиановиче Романовском Герцоге Лейхтенбергском
  • Орден Святого Равноапостольного Князя Владимира 2-й ст., 1 января 1878 г.
  • Орден Белого Орла, 30 августа 1882 г.
  • Орден Святого Благоверного Великого Князя Александра Невского, 30 августа 1885 г.
  • Бриллиантовый знак к ордену Святого Благоверного Великого Князя Александра Невского, 30 августа 1891 г.
  • Светлобронзовая Медаль «В память войны 1853—1856»
  • Тёмнобронзовая Медаль «В память русско-турецкой войны 1877—1878»
  • Тёмнобронзовая Медаль в память Священнаго Коронования Их Императорских Величеств в 1883 г.
  • Вензеловое изображение в бозе почившего Государя Императора Николая I
  • Знак отличия за 40-летнюю беспорочную службу в офицерских чинах, 22 августа 1884 г.
  • Знак отличия за 50-летнюю безпорочную службу в офицерских чинах, 22 августа 1894 г.

Чем же так «угодил» Владимир Васильевич фон Нотбек автору, что он открывает его именем «тульскую» страницу своего очерка?

Секрет чрезвычайно прост. Женой Владимира Васильевича была дочь Петра Федоровича Анжу и Ксении Ивановны Логиновй (Кохрен, Анжу), о которых мы рассказываем в главе «Торопец»), — Александра Петровна.

Мы не будем более перечислять заслуги великого русского оружейника (об этом написано не мало), скажем о важном – «Именно В. В. фон Нотбек добился того, чтобы закрытая коллекция редкого и старинного оружия, хранящаяся на заводе была преобразована в полноценный музей, доступный широкому кругу посетителей. То есть, существующий в Туле уникальный Тульский государственный музей оружия в некоторой степени своим существованием обязан, в том числе, и В. В. фон Нотбеку».

Но главное богатство семьи, как известно, — дети. Их было девять:

  • Александра (26.10.1862—?)
  • Елизавета (14.04.1864—?), замужем за генералом от инфантерии Владимиром Петровичем Ольшевским (30.08.1851—?)
  • Владимир (9.06.1865—1921) — русский военачальник, генерал-лейтенант, участник Белого движения.
  • Ксения (5.04.1867—?)
  • Мария (10.03.1868—?), замужем за генерал-лейтенантом Гавриилом Георгиевичем Милеантом (24.03.1864—11.05.1936) —участником Русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн: кавалером Золотого оружия. После октябрьской революции служил в Вооружённых силах Юга России. Затем эмигрировал.
  • Пётр (18.07.1869—24.05.1913), полковник гвардии, зам. начальника администрации Царского Села
  • Юлия (11.07.1870—?)
  • Людмила (22.06.1872—?)
  • Вячеслав (10.05.1879—26.04.1886)

Гражданская война разметала эту семью, как и многие другие русские семьи, по всему миру. Многие потомки камчадалки Ксении Ивановны Логиновой и адмирала Петра Федоровича Анжу находятся за границей. Возможно, что когда-нибудь кто-нибудь из них побывает на родине той женщины, которая дала жизнь их роду…

 

Самара

«Ах, Самара, городок…— эта песня в исполнении Лидии Руслановой для поколения людей, рожденных в 1950-х годах, то есть для моего поколения, была частью той великой эпохи, когда песни горланили не просто так и бестолку – а они были выражением нашего русского духа, как неотъемлемой сущности русского мiра.

Сегодня мы живем в другом духовно-нравственном измерении массовой культуры, для которой сам русский дух неприемлем, а русский мiр враждебен. И подчиняясь этой массовой бескультурности, мы перестали петь…

Ах, Самара-городок,
Беспокойная я,
Беспокойная я, —
Успокой ты меня!

Но вернемся к истории. С Волги, из Самарской земли, постоянно черпались все новые и новые служилые люди на пополнение военных гарнизонов Сибири — зимовий, острогов, городов-крепостей, которые росли как грибы, оконтуривая все новые и новые территории с ясачным населением.

Самарская крепость возникла на Волге сравнительно недавно — в 1586 году по приказу царя Федора I, о котором историки часто отзываются весьма нелицеприятно (например, В.О. Ключевский: «…блаженный на престоле, один из тех нищих духом, которым подобает Царство Небесное, а не земное, которых Церковь так любила заносить в свои святцы»), а вот русский народ чтит его именно как святого благоверного Феодора I Иоанновича, царя Московского. А память народная – это духовная скрепа, которую не под силу разогнуть и сломать даже таким маститым историкам, как Ключевский.

Самарская крепость служила защитой для обеспечения торговли на Средней Волге от набегов кочевников. Службу в ней несли стрельцы и волжские казака, многие из которых впоследствии были направлены в Сибирь.

Служба казачья продолжалась до глубокой стрости. Вот только один из примеров: «Беломестные казаки формировались в Сибири из гулящих людей и крестьян. В одной из челобитных имеются интересные биографические сведения об одном из таких гулящих людей. В 1694 г. на государево имя обратился с челобитьем о позволении оставить службу Лука Суслов, беломестный казак Невьянской слободы, прослуживший в составе данной категории служилых людей 46 лет. А до того он начал службу еще при Михаиле Федоровиче солдатом в полку воеводы Плещеева на Самаре, затем «многие годы» служил стрельцом в Астрахани во время воеводства Б.А. Репнина, в середине XVII в. перешел в Сибирь и строил Катайский острог «без вашего великого государя жалования», служил «во всяких посылках непрестанно». В 1694 г. казаку исполнилось 92 года, по его словам, он стал «стар и дряхл и казачьи службы служить за дряхлостью не могу» и остался без кормильцев. 27 июня 1694 г. эта челобитная была удовлетворена».

А не было бы челобитной, не побеспокоился бы Лука Суслов о собственной старости, никто бы его на заслуженный отдых, то бишь на пенсию, не отправил бы – да и о пенсиях тогда не знали: либо дети кормили до старости, либо монастырь призревал и старость становилась призренной (а не презренной…).

В 1685 году в Нерчинском остроге служит в казаках Овдей Самара – как раз в то время, когда шла героическая оборона Албазинского острога и согласно Нерчинского договора 1689 года Россия теряла освоенное уже даурскими казаками Приамурье, которое удастся возвратить только спустя сто пятьдесят лет.

Но сам Нерчинск в тот период становится центром торговли России с Китаем и превращается в крупный сибирский город.

А нерчинские казаки, разведав удобный южный путь перехода по границе с Китаем в Охотский острог, становятся главной воинской силой для закрепления русских на Чукотке и Камчатке, а также участниками всех тех знаменитых тихоокеанских экспедиций, которые вошли в мировую историю, оставаясь сами при этом безвестными для потомков.

И даже в период обороны Петропавловского порта, когда главной силой обороны стали сибиряки 13, 14, и 15-го Восточно-Сибирских линейных батальонов (казачьи дети), прибывшие в Петропавловский порт в буквальном смысле накануне сражения, имена большинства из них до сих пор остаются неизвестными для неблагодарных потомков и забытыми на их исторической родине.

И вот одним из таких (возможно, тоже из казачьих нерчинских детей) был и матрос 2-й статьи 47-го Камчатского флотского экипажа Кирило Самарской, который в 1855 году был переведен вместе со всем гарнизоном в Николаевск-на-Амуре, где возможно, впоследствии и пустил свои родовые корни.

Но мы знаем на Камчатке еще одного Самарского – Владимира Петровича — пилота первого класса, командира вертолета МИ-8, который родился на Волге – в селе Александровка Волгоградской области 26 мая 1940 года.

Он был не только легендой камчатской авиации, как часто пишут о нем. Он сам был живой легендой – одним из самых лучших знатоков заповедной Камчатки. И не случайно прощальные стихи о Владимире Петровиче сложил не кто-нибудь, а представитель коренной Камчатки Нина Германовна Бережкова из рода камчадалов Поротовых.

 

И свечи плакали в тот вечер,
Роняя слезы восковые,
Метался в сопках где-то ветер,
Слагая сказы ветровые.
И вторил им Ноктюрн Шопена,
Сердца тревожила тоска,
Он сострадал мотивом Сены
И песней рвался в облака.
А память бережно вела
Всех через снежники и лес,
К одной вершине подошла:
Друзья, постойте здесь.
Печаль молитвенных мелодий
Воспоминанья воскресит,
И до Самарского Володи
На крыльях ветра долетит.
Любил он небо и полет,
Так часто в жизни шел на риск,
Ему, ушедшему вперед,
Алней поставил обелиск.
Пусть вновь летит среди созвездий,
Взметая млечность, словно пыль...
Крик "От винта!"... Но слов последних
Мы не услышим. Это быль.

 

Я много раз участвовал, работая в Камчатрыбводе, в различного рода рыбоохранных рейдах на вертолете, который пилотировал Владимир Петрович. Наши рейды, как правило, продолжались дней десять – вертолетчики любили работать с рыбоохраной: и азартно, и налетно, и практически всепогодно («поквадратно», как говорил Владимир Петрович, — то есть уходили в тот квадрат, где погода позволяла летать)… И я навсегда запомнил его как жизнерадостного, никогда не унывающего, доброжелательного и очень отзывчивого человека, с лица которого никогда не сходила улыбка…

 

Якутия

Один из представителей камчатского рода Логиновых-Лонгиновых -Петрологиновых -- Владимир Денисович (Дионисьевич) Лонгинов

Единственное письмо Героя. Письмо Героя Советского Союза Владимира Денисовича...

Письмо Героя хранится Тандиском историко-архитектурном музее им.И.П.Готовцева на родине Вл.Д.Лонгинова в с. Танда, Усть-Алданского улуса Автор проекта Ефросинья Константиновна Колодезникова, научный сотрудник музея

 

Иркутск

Работая над циклом статей, посвященных восстановлению исторических связей Камчатки с Россий и миром, я написал обращение: ЕСТЬ ЛИ У КАМЧАТКИ БУДУЩЕЕ?

Именно из-за того, чтобы получить ответ на этот вопрос, я, не имея ни малейшего свободного времени в связи с восстановлением погибшего при пожаре просветительского центра «Страна рыбы и рыбоедов», веду в социальных сетях проект фестивального движения «Камчатка – Россия – Мир», надеясь на то, что будущее у Камчатки ЕСТЬ.

О каком будущем я говорю?

О русском будущем. О сохранении этой земли за Россией.

Вы полагаете, что у меня нет ни малейших оснований для тревоги?

А я полагаю, что есть. Ведь Советский Союз развалился не сам по себе – его развалили все те, кто хотел жить по-европейски, по-американски, еще по-каковски, но только не по-русски.

Сегодня русскоязычное население в массовом порядке покидает Камчатку. Это факт.

Сегодня Камчатку в массовом порядке заселяют представители Средней Азии. И это тоже факт.

И в недалеком будущем Камчатка перестанет быть русской по духу.

Русские люди будут приезжать сюда в турпоездки полюбоваться на огнедышащие вулканы, кипящие гейзеры, диких медведей, закусывающих отменным огненноспинным лососем. Точно так, как это делают германцы, американцы, французы, приезжающие полюбоваться на дикую Камчатку и «сделать селфи» на фоне природы. Ведь кроме природы на Камчатке снимать (на фото или видео) НЕЧЕГО

Испокон веков русские люди с Камчатки только ВЫВОЗИЛИ – пушнину, рыбу, золото…

Оглянитесь вокруг – а что они, то есть мы с вами, считая и наших предков, оставили Камчатке взамен?

Чем еще, кроме природы, созданной Богом, может похвастать Камчатка?

Своей уникальной историей?

Так ее нет – историческое наследие, каким бы уникальным оно не было, оно сохраняется в головах и душах людей. И если в головах и душах этого нет – то нет и истории, нет прошлого.

А без прошлого, как известно, невозможно построить будущее.

И не для того, чтобы лишний раз засветиться в социальных сетях, начал я работу над проектом фестивального движения «Камчатка – Россия – Мир», не для того, чтобы кто-то поставил мне лишний «лайк», а для того, чтобы люди, близкие мне по духу и по осознанию той ответственности, которая лежит на нашем поколении по сохранению исторического и культурного наследия того, что составляет русский дух и определяет русский мiр, помогли мне пробудить в наших соотечественниках ПАМЯТЬ. Память о своих предках, память о своих родовых корнях, память о той земле, которая на наших с вами глазах в наше с вами время перестает быть русской…

Никто в России, раздвигая границы государства, не думал, что придет время, когда мы начнем дарить эти земли соседям – как подарили Русскую Америку, как разменяли в свое время Курильские острова, как подарили Крым, безропотно отдали русские казачьи земли в Сибири…

А это случилось.

Случилось по одной простой причине – мы утратили чувство ответственности за будущее своей страны, будущее своего народа.

И если мы это чувство не вернем – грош нам цена…

А теперь о конкретном – нужно чтобы как можно большее количество людей в России и мире узнало о фестивальном движении «Камчатка – Россия – Мир» и поддержало его – то есть приняло самое непосредственное участие в возрождении духовных исторических связей различных городов и весей России и мира с Камчаткой – самой дальней окраиной РУССКОЙ земли – ее тихоокеанским форпостом.

Я понимаю, что написанное мной примут к сердцу немногие – но это будут именно те, кто понимает, что наше будущее зависит только от нас самих.

Очень надеюсь на поддержку и помощь…

 

И вот один из первых откликов на эту публикацию от проживающей и работающей в США, на Аляски, когда-то жительницы (и вероятно, уроженки) Камчатки Жанны Лельчук: «Когда на Аляску пришли русские, а потом американцы, они совершенно забыли, что были гостями на этой земле. Уничтожили и угнетали коренное население, вводили свои порядки. Сегодня ситуация изменилась. Да, Аляска часть США, но уже давно негласно признано, что она ни русская, ни американская. Сейчас делается все, чтобы сохранить культуру коренных народов - тех, кто по праву может сказать: «Это наша земля. А вы все на ней - гости». Мне кажется, Камчатка находится в похожей ситуации. И говорить только о сохранении русского наследия не совсем правомерно».

Я не хочу вступать с Жанной в спор.

По одной простой причине – она меня не понимает. Мы разговариваем на разных языках, хотя он русский и для меня, и для Жанны.

Я просто расскажу о судьбе одного простого русского человека — Ивана Евсеевича Попова, родившегося 26 августа 1797 года в Сибири, в семье пономаря села Анга Верхоленского уезда Иркутской губернии. В шесть лет он остался без отца. А в 1806 году был определен в Иркутскую духовную семинарию, где ему сменили фамилию в честь недавно умершего епископа Иркутского.

В 1824 году он был назначен миссионером в Америку и определен на остров Уналашка – самый крупный среди островов Лисьего архипелага, где в 1760-х годах произошло в самое крупное в истории Алеутских островов восстание аборигенов и почти полностью были уничтожены экипажи четырех промысловых судов – как следствие жестокости русских колонизаторов (правда, у меня самого есть другая версия на этот счет – восстание было спровоцировано группой русских промышленников для устранения своих же русских конкурентов, но это сути восстания не меняет).

На Уналашке сын пономаря Евсевия Попова прожил десять лет. Выучил алеутский язык. Создал алеутский алфавит и перевел на алеутский язык Библию. Построил своими руками церковь Вознесения Господня.

Затем он был переведен в столицу Русской Америки – Новоархангельск (совр. Ситха) и обучал грамоте индейцев из племени колошей (тлинкитов) – тех самых, что в 1802 году уничтожили здешний русский гарнизон Ситка, не пожалев ни женщин, ни детей. На месте этого пепелища был воздвигнут впоследствии Ново-Архангельск.

И вот, что было далее, цитирую: «Война закончилась заключением перемирия, которое, однако, индейцы не признавали, поскольку оно было заключено без соблюдения соответствующих индейских обрядов. Лишь спустя 200 лет, 2-3 октября 2004 г. была проведена официальная церемония примирения между кланом киксади и Россией. Официальная церемония проводилась на поляне, рядом с тотемным столбом военного вождя киксади Катлиана. В церемонии, согласно требованию клана и благодаря сотрудничеству Службы Национальных Парков, Библиотеки Конгресса, российских историков и Культурного Центра Индейцев Юго-Востока Аляски, принимала участие проживающая в Москве Ирина Афросина - прапраправнучка первого главного правителя русских колоний в Северной Америке А.А. Баранова».

То есть нас, русских, индейцы тлинкиты ненавидели еще, как минимум, двести лет.

Но тем не менее наш герой, в миру Иван Евсеев сын Попов, учил этих непримиримых врагов России грамоте, обращал в православие, совершал обряды крещения, бракосочетания, отпевания…

В 1840 году в связи со смертью супруги Иван Евсеевич принял монашество с новым именем Иннокентий.

15 декабря 1840 года в связи с образованием самой восточной Камчатско-Курильско-Алеутской епархии он стал ее главой и до 1858 года управлял епархией из Ново-Архангельска, с территории, со всех сторон окруженной, как надо понимать из современных источников, непримиримыми врагами России.

Вы уже, наверное, поняли, что я рассказываю об архиепископе Камчатском, Курильском и Алеутском (впоследствии Якутском, Приамурском и Приморском) Иннокентии Вениаминове, будущем митрополите Московском, апостоле Сибири и Америки.

Но к чему, этот рассказ.

Не торопитесь.

В 1867 году Аляска избавилась от своего заклятого врага – русских людей. Индейцы, эскимосы, алеуты вдохнули полной грудью свободу, стали жить весело и счастливо.

Заметили – я ни слова не говорю об американцах, которые: «Уничтожили и угнетали коренное население, вводили свои порядки».

Это уже их проблемы.

Я о русских.

Кстати, сам епископ Иннокентий Вениаминов писал о жестокостях, насилиях, грабеже местного населения нашими соотечественниками. Он осуждал все это открыто и честно.

Но, повторяю, с 1867 года эта территория России УЖЕ не принадлежит.

А вот цитата: «Сейчас на Аляске около 90 православных приходов, около 40 священников и больше 100 чтецов с семинарским образованием. Причем большинство священников — из местных».

Источник http://hram-troicy.prihod.ru/articles/view/id/1116982

Когда я в 1991 году вместе с Леонидом Павловичем Лельчуком (отцом Жанны, в то время вице-губернатором Камчатского края) впервые побывал на Аляске, то нам называли другую цифру – 80 действующих православных храмов на Алеутских островах и на Аляске — в землях эскимосов и тех же колошей (тлинкитов).

Мы побывали на острове Уналашка в церкви Вознесения Господня, построенной при непосредственном участии самого Ивана Евсеевича Попова (Вениаминова).

Мы побывали на острове Кадьяк в церкви Воскресения Господня.

На острове Еловом в часовне, построенной в память о святом Германе Аляскинском.

В столице Аляски, в Джуно, в церкви Святого Николая.

Это было в 1991 году, когда на Камчатке не было НИ ОДНОЙ действующей церкви и только еще начиналось восстановление колыбели русского православия на Камчатке и в Русской Америке – церкви Успения Пресвятой Богородицы в Нижнекамчатском остроге, на восстановление которой собирались пожертвования в том числе и на Аляске. Церковь представляла из себя сруб с прорубленной стеной и срубленными крестами – и в здании, который был некогда православным храмом, размещался в последние годы существования самого Нижнекамчатска склад для хранения всякой дряни.

Свое шестидесятилетие я отмечал на своей литературной родине – в Русской Америке, в бассейне реки Юкон по соседству с легендарным Клондайком любимого мною с детства Джека Лондона.

Мы побывали с супругой Татьяной (кстати, индейцы и эскимосы мою камчадалку принимали за свою, хотя у нее совершенно русское обличие) в поселках эскимосов и индейцев – и все они с гордостью говорили нам о своем родстве с русскими, о том, что еще их бабушек и дедушек звали русскими именами Вера, Надя, Люба, Иван… И в каждом из этих поселков аборигенов была своя маленькая, чистенькая, уютная православная церковь.

А теперь давайте ответим на очень важный для меня вопрос – если мы русские были их самыми заклятыми врагами, то почему они столь благодарно ХРАНЯТ о нас память, сохраняют русскую православную культуру, чтят наши русские традиции и обычаи? Даже в баню ходят – правда парятся не березовыми вениками, а пучками полыньи.

Значит на этой земле мы были для них не только непрошенными и незваными гостями?!

Значит помимо той жестокости, о которой писал и священник, а потом и епископ, сын русского пономаря Иван Попов (Вениаминов), было что-то еще в наших соотечественниках – незабываемое в веках?!

И Иван Евсеевич Попов – Иннокентий Вениаминов не упал ведь на Америку с неба, а был плотью и духом того русского мiра, который, оказывается, творит не только зло, но и добро.

Историки, как правило, пишут о зле – оно лежит на поверхности, оно конкретно: грабежи, разбои, насилия. Это было. Может потому мы так легко и потеряли Русскую Америку.

А добро – это категория другого, духовного, порядка. И оно осознается не сразу. Это об этом писал Сергей Есенин: Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи».

Теперь это расстояние – не годы и не десятилетия, а столетия…

Можно ли посчитать сколько добрых дел на счету святителя Иннокентия и определить за что конкретно его почитают в том духовном русском мире, в котором он и для нас, русских, и для тлинкитов, эскимосов и алеутов, Святой?

И можно ли посчитать, сколько добрых дел сотворено русскими людьми и в Русской Америке, и на Камчатке, и в других регионах России и мира?

Посчитать невозможно.

Но есть другая нетленная категория для определения степени сотворенного для людей добра – благодарная память людей.

И вот вам еще один конкретный пример – Леонид Павлович Лельчук, которого знала когда-то вся Камчатка (сегодня практически вся эта Камчатка уже выехала с полуострова на материк), потому что он руководил всем народным образованием Камчатской области. И я сам работал дважды под его руководством. В первый раз, когда был учителем в восьмилетней школе села Майского Усть-Камчатского района. А второй раз – когда был заместителем начальника управления культуры Камчатской области, а Леонид Павлович был курирующим, в том числе и этот сектор, вице-губернатором.

И всегда, во все времена, в облоно, в вице-губернаторском кресле, для него вопрос о национальных языках, о воспитании национальных кадров, национальной культуре был САМО СОБОЙ РАЗУМЕЮЩИМСЯ.

Как САМО СОБОЙ РАЗУМЕЮЩИМСЯ этот вопрос был и для Святителя.

Таким же, САМО СОБОЙ РАЗУМЕЮЩИМСЯ, он является и для меня – среднестатистического русского человека, — и по жизни, и в определении понятий «русского духа» и «русского мiра», потому что русскость в данном контексте – это понятие наднациональное, и это понимают многие народы, проживающие в России, называя себя русскими евреями или русскими курдами. А понятие «русский мiр» выходит далеко за пределы нашего ближнего зарубежья – и охватывает, например, ту же Аляску и Алеутские острова, где собственно и самих русских уже нет, или есть, за редким исключением, те, которые считают себя гостями на этой земле.

А мой род корнями врос в эту русскую землю — Камчатку. По мужской линии мы преодолели вековую отметку. По женской – трехсотлетнюю. А если по родне с коренным народом – то мы здесь ВЕЧНЫЕ.

Это моя РОДИНА!

Святитель Иннокентий, апостол Сибири и Америки, почитаем на обоих континентах по одной простой причине – и там, и там была его РОДИНА, и он должен был сделать все возможное, чтобы эта его РОДИНА и его земляки, независимо от их национального происхождения, жили полноценной духовной жизнью.

В этом заключалась его миссия. Независимо от того, где он жил и творил – в Русской Америке, на Камчатке, в Якутске, в Благовещенске или в Москве. Это был его мир – РУССКИЙ МIР

Он нигде не был в роли гостя. Только работником – созидателем и просветителем. Выразителем РУССКОГО ДУХА.

И потому этот ДУХ «не выветрился» из Русской Америки до сих пор.

 

Улан-Удэ

Сначала появляется на месте слияния реки Уды с Селенгой Удинское зимовье, а затем Удинский острог, который в отличие от Нижнеудинского острога в 18-м столетии назывался Верхнеудинским.

Но еще раньше этого было желание установить дипломатические отношения с соседями:

«В XVII веке российский император царь Алексей Михайлович Романов, желая установить дружеские отношения с южными соседями, в 1649 году снаряжает дипломатическую миссию во главе с царским сановником Ерофеем Заболотским. В его группе 8 человек. Цель — дойти до ставки монгольского хана Цэцэна и уговорить его присягнуть Белому царю. Миссия проделала долгий путь до Байкала, затем на небольшом дощанике переплыла озеро и остановилась на ночлег. Ночью на эту группу напал летучий отряд монголов во главе с Тарухай-табуном. Путники были убиты. Через годы на месте убийства посольской миссии был заложен памятный камень, а позже построен крупный православный Посольский Спасо-Преображенский монастырь — ныне гордость и главная туристическая достопримечательность Кабанского района».

А селенгинские казаки Гаврило Ловцов и Осип Васильев, построившие Удинское зимовье, выполнили при этом и посольскую миссию: «...в нынешнем во 174 г. (1665 г.), сентября в 27 день, вы­брав угоже место в Мунгальской земле, на Селенге реке, за помочью божиею великим государем острог новый поставили... И, послыша мунгальские люди про острожное поставление, и за помочью божиею... великих государей царского величества высокую руку мунгальской царь Куканкан в мирное поставление приклонился, и послов от себя трех человек великим государем к Москве послал; а имяна тем мунгальским послам, первому имя Банбара Болот косючи, второму имя Зорукту зайсан, третьему имя Азар Мергень батур. И в нынешнем во 174 году, сентября в 30 день я, Осипко Васильев, со служилыми людьми с товарыщи, тех мунгальских послов в Енисейской острог отпустил с пятидесятником казачьим с Гаврилом Ловцовым, да служилым человеком с Пятком Фофоновым, да охочих казаков с десятником казачьим с Федором Ивановым...».

Особый смысл строительства здесь острога раскрылся чуть позже: «С 1680 года через Удинский острог начинают проходить русские торговые караваны в Китай. Острог прикрывал от наступлений кочевников с юга и запада долину реки Уды, по которой пролегал основной путь в Нерчинский край, и стал главным местом хранения товаров и формирования караванов, отправлявшихся в Нерчинск».

В Нерчинске в 1689 году был подписан мирный договор с Китаем, который коренным образом изменил географию торговых путей внутри России – теперь пушнину везли не в Европу через Россию, а непосредственно в Нерчинск и Кяхту – таможенный пост на границе с Китаем.

Вот, что пишут по этому поводу историки: «В первое же десятилетие товарооборот через Нерчинск достиг таких значительных размеров, что стал соперничать с оборотами русской внешней торговли со Средней Азией, имевшей за собой вековую историю, и превосходил обороты торговли с Западом через Псков, Тихвин, Смоленск».

Мы к этой теме еще вернемся, когда будем говорить о самом Нерчинске.

Торговая составляющая в жизни Верхнеудинска нашла отражение и в гербе города, когда он был назначен главным городом уезда: ««Щит разделен на две части: в верхней герб Иркутский, а в нижней части, в золотом поле, Меркуриев жезл и рог изобилия, в знак того, что в городе происходит знатный торг и условия о торге».

В связи с 350-летием российско-монгольских дипломатических отношений, связанных с именами Гаврилы Ловцова и Осипа Васильева, основателей Удинска – Верхнеудинска (с 1730 г.) – Улан-Удэ (с 1934 г.) возникло предложение установить памятник этим людям. И вот, что пишет по этому поводу газета «МК в Бурятии»: «…история с противодействием установки памятника Ловцову и Васильеву приобретает реальный антигосударственный оттенок, о чем, впрочем, давно предупреждала местная общественность. Как и сказки про разбойников-казаков, только и знавших, что грабить бедных инородцев. Дипломаты они были, выполнявшие важную государственную службу - Ловцов и Васильев, под чьим руководством было срублено Удинское зимовье».

Явление не новое – когда пошла мода наименовать аэропорты в честь славных сынов Отечества, в Сибири (вероятно, в Тюмени) сняли кандидатуру Ермака Тимофеевича, на Камчатке – Владимира Атласова в связи с тем, что это были по меркам нынешнего дня казаки-разбойники.

В 1689 году внук первого якутского воеводы Петра Петровича Головина Федор Алексеевич Головин, впоследствии первый кавалер высшей награды Российской империи того времени – ордена Святого апостола Андрея Первозванного, не только подписал Нерчинский договор, но и оставил на службе в Нерчинске, Селенгинске, и Верхнеудинске два полка сибирских казаков, набранных по всем городам Сибири – многие из них остались здесь служить «вечно».

В 1851 году верхнеудинские казаки вошли в состав Забайкальского казачьего войска. Из казачьих детей Нерчинска, Селенгинска и Верхнеудинска шло формирование Якутского пешего полка, солдаты которого проходили службу в горячих точках Чукотки и Камчатки, были участниками всех тихоокеанских экспедиций до начала отечественных кругосветок.

В 1854 году четыре сотни казачьих детей из Иркутской губернии (в состав которой входил, как известно, и Верхнеудинский уезд) — солдаты 13, 14 и 15-го Восточно-Сибирских батальонов влились в состав 47-го Камчатского флотского экипажа и защищали Петропавловский порт от англо-французского вторжения. Скоро мы сможем поименно (с географической привязкой к конкретному месту призыва) назвать всех сибиряков, отстоявших Петропавловский порт.

Из Забайкалья прибыл на Камчатку второй (после Завойко) губернатор Камчатской области Василий Власьевич Перфильев, сын казачьего урядника (о нем я рассказываю в главе «Сургут»), который наметил пути для развития Камчатки, реализованные уже в годы Советской власти.

А в 1954 году, в тот год, когда и я появился на свет, на Камчатке начал писать свою рабочую биографию еще один житель Забайкалья – из села Большая Речка того самого Кабанского района, где находится Посольский Спасо-Преображенский монастырь, Бурятской АССР – Дмитрий Иванович Качин.

Он закончил Московский институт рыбной промышленности и был обычным тралмастером (судовым мастером по добыче рыбы), который постепенно, набирая знания и опыт, поднимался по профессиональной лестнице все выше и выше – сначала инженером добычи, а потом и начальником отдела добычи крупнейшего рыбопромышленного предприятия Камчатки того времени – Управления тралового и рефрижераторного флота (УТРФ), а после окончания Высшей партийной школы (1961 г.) вырос с обычного секретаря парткома УТРФ до первого секретари Камчатского обкома КПСС.

Было два человека в летописи рыбацкой Камчатки, которые вывели рыбную отрасль полуострова (а значит и всю Камчатку, для которой эта отрасль является важнейшей) на новый виток ее развития. Первым был Михаил Анатольевич Орлов. Он был уроженцем Вологды. И о нем мы расскажем в своем месте.

А вторым – Дмитрий Иванович Качин. В 1969 году он стал председателем Камчатского облисполкома, а через два года – первым секретарем Камчатского обкома КПСС.

1970-1980-е годы – это то самое время, когда Советский Союз стал великой рыболовной державой и вел промысел водных биологических ресурсов во всех четырех океанах мира – от Арктики до Антарктиды.

Благодаря той кадровой базы, которая была сформирована в те годы, рыбная отрасль Камчатки, пошатнувшись и накренившись в лихие 1990-е годы не рухнула и не рассыпалась на мелкие обломки, как это случилось у наших соседей – на Сахалине и в Приморье. Да, кое-что откололось, кое-что разбилось, как это бывает на Камчатке в сильное землетрясение, но фундамент выдержал и здание выстояло – сегодня «Океанрыбфлот» и рыболовецкий колхоз имени В.И. Ленина – по-прежнему флагманы рыбацкой России.

Слава Богу, что, когда я пишу эти строки, Дмитрий Иванович жив и здоров, два года назад перешагнув 85-летний рубеж.

И, пользуясь случаем, и этой возможностью, хочу высказать ему лично слова благодарности за все, что он сделал для Камчатки.

Мы часто слышим о партократах сплошной негатив. И дыма, как водится, без огня не бывает. Но этому человеку, который долгие годы находился на столь высоком посту, предъявить оказалось нечего – он всего себя посвящал делу, Камчатке и нам, ее жителям…

Вот какие замечательные кадры вырастила для Камчатки Бурятия.

Уверен, что мне подскажут и новые имена известных на полуострове людей, которые родом из бывшего Верхнеудинского уезда…

 

Пермь

Вообще-то изначально не Пермь, а Егошихинский завод.

Пермь Великая (именно с прибавлением титула «Великая») существовала в истории нашего государства в глубокой древности.

По мнению дореволюционного академика Николая Герасимовича Устрялова Пермью Великой была либо Чердынь, либо Сольвычегодск, либо Соликамск, либо Кайгород, так как, по его мнению, Великопермское княжество существовало в верховьях Камы.

Сигизмунд Гербенштейн, составивший описание России в 16-м столетии сообщал о Перми Великой: ««Великая и обширная область Пермия отстоит от Москвы прямо к Северо-Востоку на двести пятьдесят (или, как утверждают некоторые, на триста) миль. В ней есть город того же имени, стоящий на реке Вышере (Vischora), которая в десяти милями ниже изливается в Каму. По причинам частых болот и рек, сухим путем туда можно добраться только зимою, летом же этот путь совершить легче на судах через Вологду, Устюг и реку Вычегду (Vitzechda), которая в двенадцати милях от Устюга вливается в Двину. Тем, кто отправляется из Пермии в Устюг, надо плыть вверх по Вышере; проплыв по нескольким рекам и перетаскивая иногда в другие реки суда по земле, они достигают, наконец, Устюга, находящегося в трехстах милях расстояния от Перми. В этой области хлеб употребляется весьма редко; ежегодную дань Государю они выплачивают лошадьми и мехами. Они имеют особый язык и точно также особые письмена, которые впервые изобрел епископ Стефан, укрепивший жителей, колеблющихся в вере Христовой (ибо раньше они были очень слабы в вере и содрали кожу с одного епископа, покушавшегося на то же)».

Но есть и зеркально противоположное мнение авторов «Новой Хронологии», которые считают, что Великая Пермь, как и Вятка – это западноевропейские провинции Великой Тартарии, как еще в 18-м столетии географы той же Западной Европы называли территорию будущей Российской империи.

Я знаю, что отношение к «Новой Хронологии» в нашей стране самое разнообразное и поэтому, не пытаясь вдаваться в дискуссию, хочу напомнить один весьма важный исторический факт, который известен каждому, кто жил в СССР во времена перестройки и краха великой державы. Скажите мне, пожалуйста, куда бежали первые секретари ЦК республик, обкомов и крайкомов КПСС бывших братских республик, ставших суверенными государствами?

Правильно – в Москву, в метрополию.

А теперь объясните мне (исключая версии о том, что это было модным явлением 18-го столетия записывать себя в потомки иностранцев), почему в родословных росписях огромного количества служилого люда России (а это были священные для рода записи, связанные со службой предков и подтверждения имущественного и земельного статуса дворянства) записано, что их предки – выходцы из самых разных провинций Западной Европы.

Я говорю сейчас не о тех наемниках, что пришли в Россию вместе с Петром и его Всепьянейшим Собором, а о тех боярах и детях боярских, кто служил великим князьям еще со времен Куликовской битвы.

Почитайте на досуге книги князя Петра Долгорукова и задумайтесь…

А мы продолжим.

Итак, нынешняя Пермь – город совсем молодой и его появление на свет связано с пуском медеплавильного завода, построенного рядом с деревней Егошиха, расположенной в устье одноименной реки, впадающей в Каму.

Появление же в Перми пензенских помещиков князей Максутовых (имеющих татарские корни) связано с гражданской службой: Петр Иванович, выпускник Казанского университета, отец многочисленного (десять детей) семейства, был управляющим Пермской удельной конторы. В Перми родились его младшие дети: Александр (1830), Дмитрий (1832), Петр (1834), Георгий (1836), Параскева (1838), Владимир (1839).

В Перми умерла и похоронена его супруга Анна Ильинична (в девичестве Яковкина).

Братья – Александр и Дмитрий Максутовы – навечно связаны с камчатской историей. Лейтенант флота Александр Максутов командовал батареей №3, получившей название «Смертельной», во время обороны Петропавловского порта от англо-французов, и был сам смертельно ранен. А его младший брат лейтенант Дмитрий Максутов, офицер с фрегата «Аврора», в знак особого отличия был отправлен с депешей о победе над врагами в столицу.

Дмитрий Петрович Максутов был последним правителем Русской Америки. При нем спускали трехцветный флаг Российско-Американской компании (известный ранее как «флаг царя Московского» — Петра I), который впоследствии стал государственным флагом России. Это был страшный позор, который наш народ никогда не простит царю Александру II (хотя беспечный Николай Расторгуев почему-то уверен, что это «Екатерина была не права…», хотя в ее время за открытие Алеутских островов и Аляски вручали золотые медали с надписью «За полезные обществу труды»).

Любопытно, откуда взялась такая непонятная (даже неокругленная для сделок мирового масштаба) сумма в семь миллионов двести тысяч долларов США?

Меня однажды познакомили с версией, которой я до нынешнего дня так и не нашел документального подтверждения, но которая, как мне кажется, соответствует действительности.

Если вы помните, то в 1863 году Россия направила на поддержку Северных, воюющих с Южными, штатов Америки две эскадры парусно-винтовых кораблей:

В Атлантике оперировала эскадра только что получившего звание контр-адмирала С. С. Лесовского:

  • Фрегаты
    • «Александр Невский» (капитан 1-го ранга М. Я. Федоровский)
    • «Пересвет» (капитан-лейтенант Н. В. Копытов)
    • «Ослябя» (капитан 1-го ранга И. И. Бутаков)
  • Корветы
    • «Варяг» (капитан-лейтенант Р. А. Лунд)
    • «Витязь» (капитан-лейтенант О. К. Кремер)
  • Клипер
    • «Алмаз» (капитан-лейтенант П. А. Зеленой)

Фрегат «Ослябя» присоединился к эскадре, перейдя из Средиземного моря. Эскадра имела приказ скрытно пройти Балтику и Северное море, базироваться на Нью-Йорк.

К тихоокеанскому побережью Америки подошла и стала базироваться на Сан-Франциско эскадра контр-адмирала А. А. Попова:

  • Корветы
    • «Богатырь» (капитан-лейтенант П. А. Чебышёв)
    • «Калевала» (капитан-лейтенант Карнеллан)
    • «Рында» (капитан-лейтенант Г. П. Сфурса-Жиркевич)
    • «Новик» (капитан-лейтенант К. Г. Скрыплев)
  • Клиперы
    • «Абрек» (капитан 1-го ранга К. П. Пилкин)
    • «Гайдамак» (капитан-лейтенант А. А. Пещуров)

 

Приход этих эскадр решил судьбу Американской войны и судьбу американского государства.

А 7 миллионов 200 тысяч долларов – это расходы, понесенные русской стороной на осуществление двух этих походов, компенсированные Российской империи правительством Соединенных Штатов Америки под видом «продажи» Аляски, которую Россия, будучи не в состоянии удержать в своих руках, даром отдавала «доброму» (на тот момент истории) соседу.

Удивительно? Да. Невероятно? Нисколько – нам еще и не такую пыль в глаза пускали и пускают, обкрадывая и разрушая наше государство.

Но вернемся в город на Каме. Лично для меня Пермь дорога еще и тем, что этот город – родина моего друга, журналиста Юрия Манжосина, с которым я работал в свое время в газете «Камчатский комсомолец». Затем Юра вернулся в родной город, а я однажды, это было лет тридцать назад, побывал у него в гостях. Он успел мне рассказать и показать лишь частицу того, что знал и любил, но мне запомнилось единственное – балет. Я никогда не испытывал к этому виду искусства никаких чувств, так как видел балет лишь по телевизору. Но когда увидел вживую – это было что-то потрясающее… Но и пермский балет считался (не знаю, как сейчас) тогда лучшим в мире! По крайней мере, Юра мне это внушил…

Родившись, как медеплавильный завод, Пермь и сейчас продолжает быть промышленным центром нашей страны, в котором проживает более миллиона человек. Вполне возможно, что кто-то из них и дополнит эту камчатскую историю.

 

А я коснусь судьбы известного российского историка флота, который здесь, в Перми, написал многие свои работы, хотя был уроженцем Москвы, и явно имел какие-то давние «иноземные» корни – это морской офицер, участник первой кругосветной экспедиции на шлюпе «Нева» Василий Николаевич Берх, который, выйдя в отставку по состоянию здоровья в 1808 году, сменил военно-морской мундир на статский и из капитан-лейтенантов превратился в титулярного советника Пермской казенной палаты и до 1821 года писал свои труды, которые в будущем были оценен по достоинству – в феврале 1828 года он был назначен ИСТОРИОГРАФОМ российского флота. Но в 1834 году его уже не стало…

Помимо того, что Василий Николаевич посвятил Камчатке несколько своих исторических исследований, самым важным из которых для меня является «Хронологическая история открытия Алеутских остров, или подвиги российского купечества», он постоянно попадал в перекрестье различных человеческих судеб и различных событий, прямо или косвенно связанных с Камчаткой.

Вот, например, в 1810 году в Кяхте – городе, расположенном на границей с Китаем – директором Кяхтинской таможни, через которую проходили все товары, предназначенные для продажи, был действительный статский советник Петр Дмитриевич Вонифатьев, в дочь которого – Пелагею Петровну – влюбился молодой морской офицер, только что вернувшийся с Камчатки, Владимир Иванович Штейнгейль. Но был он в Кяхте не один – а со своим другом, который и выступал в роли свата – и, разумеется, это был Василий Николаевич Берх, который возвращался из Русской Америки в столицу не по морю, а по суше. В этом браке до ссылки Штейнгейля за участие в декабрьском восстании 1825 года родилось десять детей. Но на этом наша история не заканчивается.

В 1820 году, в Перми, к Василию Николаевичу пожаловал неожиданный гость, ни слова не говоривший по-русски. Его звали Джон Кохрен (John Dundas Cochrane). Это был путешественник, который ПЕШКОМ шел из Европы в Русскую Америку.

Берх был потрясен – каким невероятным не казался ему рассказ Кохрена (и он об этом, разумеется, впоследствии написал), но, тем не менее, иностранный гость был уже в Перми, а потом и на Крайнем Севере, где встречался с двумя известными своими поисками Земли Санникова друзьями Фердинандом Врангелем и Петром Анжу, а потом добрался и до Камчатки.

Это сегодня в России напрочь забыли про этого «бродягу», но в свое время слава о нем гуляла не только по всей нашей стране, но и по миру: «Джон Дундас Кокрен, офицер флота ее величества королевы Великобритании, рассорился с отцом, порвал с морской службой. Блудный сын и перекати-поле, он наудачу шел пешком из Петербурга по Сибири и Дальнему Востоку. Летом 1821 г. Кокрен очутился в Барнауле, где ему посчастливилось-таки встретить генерал-губернатора Сибири М. М. Сперанского, по чьей протекции он влился в состав экспедиции, шедшей к мысу Дежнева, в перипетиях своего маршрута он женился на сибирячке и вернулся в Англию, где издал книгу о своих скитаниях (1824 г.). Книга Кокрена, попав в Россию, оказалась как нельзя кстати в разгар эпохи романтизма, главный герой которой остро не принимает действительность и бежит от нее, отправляясь путешествовать по миру, подобно байроновскому Чайльд-Гарольду. Последнее, видимо, больше всего и интриговало: оба, и Байрон, и Кокрен, были родом с берегов Туманного Альбиона. Личность этого Кокрена, которого министр внутренних дел В. П. Кочубей метко прозвал «почетным бродягою», не случайно долго занимала русское общество, в частности пушкинский круг: обсуждали изданную им книгу, способ его путешествий, характер и качество сделанных им наблюдений».

С Камчатки Кохрен намеревался отправиться в Русскую Америку, но… влюбился в дочь местного священника, разжалованного за пьянство в дьячки. Правда, дочь имела блестящее (по российским меркам) воспитание – образованием и воспитанием местных барышень занималась лично жена командира Камчатки Петра Рикорда Людмила Ивановна.

Кохрен увез молодую жену в Англию к родственникам («Незаконный сын шотландского авантюриста Эндрю Кокрена-Джонстона, Джон Дандас Кокрен родился в большой и склонной к авантюрам семье — он был кузеном адмирала Томаса Кокрена, десятого лорда Дандоналда и племянником адмирала сэра Александр Форрестера Инглиса Кокрена»), а потом в Южную Америку, где неожиданно умер.

Его молодая жена – Ксения Ивановна, в девичестве Логинова – вернулась в Россию, в Кронштадт, командиром которого был Петр Иванович Рикорд, и здесь она встретила свою судьбу – того самого молодого морского офицера, который искал с Врангелем Землю Санникова – Петра Федоровича Анжу, в браке с которым у них было девять детей.

Но для нашего рассказа важно не количество детей у наших героев, а сопричастность Василия Николаевича Берха (прямая или косвенная) к судьбам камчадалов – так вот каков итог: сын Владимира Ивановича Штейнгейля Вячеслав женится на дочери Петра Федоровича Анжу и Ксении Ивановны Логиновой-Кохрен-Анжу Людмиле.

Вот так легли карты в этой обычной необычной истории, какие нам дарит жизнь бесконечно – только успевай записывать…

 

Архангельск

В истории России было несколько поворотных моментов, которые трудно назвать галсами. Галс – это движение парусного судна относительно ветра, который, собственно, и заставляет судно двигаться.

Рождение Архангельска, или Новых Холмогор, ознаменовалось именно тем, что капитан судна под названием «Россия» уловил тот исторический момент, когда ветер наполнял паруса России.

В 1553 году английский мореплаватель Ричард Ченслор зашел в устье Северной Двины и завязалась международная торговля, в результате чего и рождается рядом с древним Михаило-Архангельским монастырем первый в России морской порт, который в конечном итоге меняет свое первичное название Новые Холмогоры на Архангельск.

Как сообщают нам архангелогородские историки, Архангельск приносил государству до 60 процентов дохода от всей внешнеэкономической деятельности России: «Вместе со всей страной рос поморский Север. В составе Русского национального государства он был одним из передовых районов, развивавшихся по восходящей линии. Широкий размах получили здесь солеварение, смолокурение, рыболовство, железоделательный, слюдяной, звериный, морской и лесной промыслы. Успехам производственной деятельности северян содействовало отсутствие помещичьего землевладения, наличие неисчерпаемых природных ресурсов, а также то обстоятельство, что края не коснулось запустение Московского уезда, Псковской и Новгородской земель, вызванное Ливонской войной, опричниной и хозяйственным разорением 70—80-х годов XVI века. Скорее наоборот, новый приток населения из южных районов, вызванный упомянутыми причинами, содействовал дальнейшему развитию производительных сил Европейского Севера России.

Во второй половине XVI века в Поморье складывается большой областной рынок, охвативший Подвинье, Корельское побережье и Заонежье, земли Великого Устюга и Вычегодские, бассейны рек Пинеги, Мезени, Печоры. Поход Ермака привел к включению в поморский рынок Западной Сибири, откуда через Сольвычегодск стали поступать экспортные товары в Архангельск. Из нашего города они вывозились за рубеж.

Чего только не было в Беломорье: пушнина, ворвань (продукты морских промыслов), соль, семга, треска... Восхищаясь богатством края, Ричард Ченслер писал своим хозяевам: «Там добывают рыбий зуб; рыба эта называется морж». Его соотечественник Антоний Дженкинсон пополнил список товаров новыми наименованиями: «...русские выделывают много дегтя, смолы и золы из осины».

Мы, потомки, самым бессовестным образом вырвали из истории российского флота те ее славные страницы, которые связаны с мореплаванием наших русских поморов в самом опасном из всех – Северном Ледовитом океане.

История нашего российского флота сегодня датируется потешными безделицами царевича Петра в Плещеевом озере, в то время как за многие века до рождения этого человека, прозванного русским народом Антихристом, наши поморы ходили на Грумант, а по все еще существующей, но все так еще и не доказанной (но для меня несомненной) версии, доходили и до Аляски, потому что тот морской флот, который создали наши предки, — мог двигаться не только по воде, но и по льду, не вмерзая в него.

Прорубая окно в Европу, чем так гордятся наши историки, восхваляющие деяния Петра Великого, они вычеркивают из истории тот факт, что до воцарения Петра в эту самую Европу были настежь (порой даже чересчур) распахнуты ДВЕРИ, позволявшие развиваться и торговле, и промышленности России. Всей, подчеркнем, России – от Астрахани до Архангельска, связанных речными водными магистралями.

Но мы ведь живем в своей стране по одной и той же извечной формуле: «Весь мир (насилья, патриархальщины, варварства и всего прочего…) мы, безусловно разрушим до основания, а затем…» на обломках своей собственной страны будем ее заново возрождать…

Так было и при Петре Великом.

Он не только захлопнул эти самые двери в Европу. Он еще и запретил под страхом смертной казни вести какую-либо торговлю через Архангельский порт.

И спасением для Русского Севера стала Сибирь – туда был направлен весь ее неисчерпанный потенциал – экономический, энергетический, торговый, служилый, профессиональный…

И когда понадобилось Петру Первому проторить морскую дорогу на Камчатку, то не послал он в Сибирь своих иноземцев-наймитов, а именным указом направил туда архангелогородских мореходов Никифора Моисеевича Тряску (по другой версии Треску), Кондратия Федоровича Мошкова, Якова Невейцына и Ивана Бутина, а с ними «лодейщиков» - судостроителей Кирилла Плотницкого, Ивана Каргополова, Варфоломея Федорова, Михаила Карамакулова.

В 1716 году судно было готово. Это была поморская лодия «наподобие архангелогородских соем, шитая вичами».

Для справки: «Сойма – «Длина 5—12 м, грузоподъемность 10—15 т, экипаж 2—3 чел. Имели 2 короткие мачты- однодеревки со шпринтовыми парусами, иногда кливер. Передняя мачта располагалась почти у форштевня, задняя в средней части судна. Корпус соймы имел наибольшую ширину к носу от мидель-шпангоута. Форштевень и киль делали из одного елового ствола с корнем, остальной набор крепили деревянными нагелями, а обшивку к набору крепили внакрой вицей. Большие соймы имели палубу с люками и трюмы. В носовой части хранили провизию и судовое имущество, средняя предназначалась для грузов, в корме размещался экипаж».

Сегодня мы знаем размеры лодьи, построенной архангелогородцами (в литературе ее называют «Восток», «Святое Ламское море»): восемь с половиной сажени на три и на три с половиной сажени. Строил Кирилл Плотницкий. Сажень – примерно 2 метра 20 сантиметров: то есть длиной примерно 18 метров, шириной шесть с половиной метров и высотой четыре метра.

Вот на таких суденышках архангелогородские мореходы покоряли Тихий океан, вывозили с Камчатки пушнину, меняли служилых людей.

Мы чтим имя великого мореплавателя Витуса Беринга. А привел бот «Святой Гавриил» к берегам Аляски вовсе не он, а архангелогородский мореход Кондратий Федорович Мошков (он же был и участником Первой Камчатской экспедиции, задачи которой и выполнил четыре года спустя – в августе 1732 года, открыв существование американской земли). Он же обследовал Шантарские острова, побывал и на Курильских островах.

Великий мореплаватель Иван Крузенштерн в 1805 году не смог найти судоходного русла реки Амур, сев на мель и введя в заблуждение Адмиралтейства, что Амур – река не судоходная. Но еще летом 1730 года экипаж бота «Святой Гавриил» (мореходом на котором был все тот же неугомонный Мошков) определил, что у Амура два устья: одно – глубиной от 5 до 6, а другое от 15 до 20 саженей, пригодное для судоходства. Но у нас жизнь протекает еще по одной общей формуле: иностранцы знают все наши секреты, а мы только и делаем, что наступаем на исторические грабли, открывая то, что давно открыли наши предки или изобретаем, то что ими же давно изобретено…

И начиная с 12 августа 1743 года из Нижнекамчатского острога один за другим отправились покорять Тихий океан «шитые вичами» суденышки, так и называемые шитиками, мореходами на которых были выходцы с Русского Севера, в том числе и архангелогородцы, благодаря которым Россия приобрела Русскую Америку…

А потом немецкие родичи Петра Великого «не за понюх табака», как гнилой ненужный товар, сбагрили Русскую Америку Северным Соединенным Штатам Америки…

 

Врбове, Словакия

Краеведы – народ фанатичный, нередко выдвигающие просто абсурдные версии. Например, камчатского ссыльного известного авантюриста Августа Морица Беньвского наши соседи по дальневосточному региону записали в «сахалинские робинзоны».

Но точно такой же «дележ» чужой славы происходит и в «цивилизованных» европейских странах и в тех местах – Польше, Венгрии, Японии, Китае, Франции, Мадагаскаре, где он действительно отметился.

Одной лишь Камчатке, где и происходили все главные события Большерецкого бунта 1771 года, предводителем которого был конфедерат из Польши (а не польский конфедерат) Август Мориц Беньевский все это БЕЗРАЗЛИЧНО. Народ здешний знать не знает и знать не хочет о всяких там авантюристах мирового масштаба, о которых написаны горы книг, сняты фильмы, устанавливаются памятники, чеканятся монеты… Они у нас здесь знать не хотят и о героях…

А человек был весьма любопытный… У меня о нем (точнее, о камчатских событиях, связанных с его именем) написано несколько книг, а в Интернете уже много лет «гуляет» мой очерк «Экипаж мятежного галиота», опубликованный тридцать лет назад в двух номерах журнала «Вокруг света», поэтому я предоставлю слово другим, кто попытался разобраться в происхождении нашего героя.

«Сразу можно запутаться. Даже в таком простом вопросе, как имя. Барон Мориц Анадор де Бенев (как он сам подписывался по-русски) или Мауриций Аугуст (он же Маврикий Огюст де, Марек Август, Матфей, Михал Матус Франтишек Серафин, Морис, Мэтью) по фамилии Бейновск, Бейпоск, Бемневский, Беневский, Бенейх-Ревай, Бениовзски, Бениовски, Бениовский, Беновенсис, Беновски, Беньевский, Беньевски, Беньовский и прочая, прочая. Три страны борются за право. Да нет, не борются — просто и гордо называют себя его родиной: Венгрия, Польша, Словакия. Мадагаскар до сих пор гордится им как национальным героем; после крушения колониальной системы лишь его имя (из неместных) осталось в названиях своих городов да улиц. Гений польского романтизма Ю. Словацкий начинает свою главную эпическую поэму: «Беневский! Так зовется мой герой Он был храним таинственной звездой. В мороз и в зной, и в час сраженья дикий». Так и будем звать барона. Хотя тут тоже загвоздка некоторые историки считают его баронство фальшивым. В отместку скажем, что не менее часто герой носит другие из троицы своих титулов граф или король (да-да!). Вообще, диапазон оценок очень широк. Австрийский барон и венгерский граф. Словацкий помещик и польский генерал. Русский каторжник и американский республиканец. Трансильванский еретик и венский студент. Камчатский командор и мадагаскарский король. Французский эмиссар и английский эмигрант. Холодный несгибаемый фанатик и пламенный революционер. Фантазер и авантюрист. Светский щеголь и международный дипломат. Романтический герой и циничный искатель приключений. Всесветный бродяга и защитник угнетенных. Анархист и конкистадор. Шпион и предатель. Создатель утопических государств и пьяница-дезертир. Сентиментальный персонаж опер и трезвомыслящий шахматный гений. Пират и философ. И кем еще только не объявляют?! – Источник: https://histnote.ru/neugomonnyj-strannik-moric-benevskij/

«Родился он в 1746 году в Австро-Венгрии, на словацких землях, принадлежавших тогда венгерской короне. Его отец Самуэл был словаком по национальности и австрийским полковником, мать Розаплия Ревай – дочерью епископа венгерских и словацких кровей».

«Август Беневский, внук польско-еврейского эмигранта, принявшего христианство, и породнившегося с венгерской шляхтой. Таким образом в венах его текла польская, еврейская, возможно беларусская и венгерская кровь».

«Мориц Август Бенёвский родился в 1746 году в местечке Врбове в Австро-Венгрии (современная Словакия). В разных источниках он фигурирует как Беньовский, Беньов, Бениовский, Бенёвский, Бенейх. Его отец был венгерским дворянином и генералом от кавалерии».

Граф Мориц Август фон Бенёвский

Дата рождения: 20 сентября 1746

Место рождения: Врбове, Пьештяни, Трнавский край, Словакия

Дата смерти: 23 мая 1786 (39 лет)

Место смерти: Мадагаскар

Страна: Словакия, Венгрия, Польша

Род деятельности: путешественник-исследователь, писатель

Мо́риц, либо Маури́ций Бе́нёвский (словацк. Móric Beňovský, венг. Benyovszky Móric) — венгерско-словацкий авантюрист и путешественник, закончивший свою богатую приключениями жизнь королём Мадагаскара.

Итак, подведем черту.

Родился он в городе Врбове. Коренной словак, а не поляк и не венгр (хотя уверен, что и поляки, и венгры будут за это на меня в обиде). Но пусть не переживают – найдем мы в камчатской истории и поляков, и венгров, и представителей других европейских народов – копилка камчатской истории настолько богатая, что в ней хватит места и представителям других континентов, не только Европы.

Но, хочу внести еще одну неприятную для европейцев деталь – никаким мореплавателем, то есть мореходом, навигатором, судоводителем – Август Мориц Беньевский сроду не был. Не знаю, есть ли рядом с Врбове какая-нибудь речушка, в которой он в детстве окунулся – вот и вся его водяная стихия.

В 1770 году он в качестве ссыльного был доставлен из Охотского порта в Чекавинскую гавань (в устье реки Большой на западном побережье полуострова) на Камчатку на казенном галиоте. Это, по всей видимости, и было первое в его жизни плавание по морям-океанам.

А кто же на самом деле осуществил это, беспримерное на тот период времени, плавание из Охотского моря в Японское, а затем в Восточно-Китайское и Южно-Китайское моря с высадкой «десанта» на острове Формоза (Тайвань) и заходом в порт Кантон, где и закончилось это, повторяю, БЕСПРИМЕРНОЕ, плавание.

Скажите, знает ли кто-нибудь в России (а тем более в мире) имя этого морехода, совершившего первым в России то, что до него не совершил еще НИКТО?

И я не удивлюсь, если вместо ответа будет молчание…

 

Великий Устюг

Вторая часть названия понятна – город, расположен в устье реки Юг (слияние реки Юг с Сухоной).

Построен ростово-суздальскими князьями еще в девятом столетии, но, находясь на границе Ростово-Суздальского княжества и Новгородского княжеств часто подвергался нападению, разорению и уничтожению.

В период с 1364 по 1474 год существовало самостоятельное Устюжское княжество с центром в Великом Устюге. Теперь становится понятной и первая часть названия города (хотя историки говорят, что Великим он становится только при Иване Грозном, входя в состав опричных городов и принося опричникам немалый доход).

В связи с открытием торгового пути по Сухоне и Северной Двине к Белому морю, к Холмогорам и Архангельску, Великий Устюг приобретает большое торговое и промышленное значение, расширяя границы своих торгово-промышленных интересов вплоть до Камчатки и Русской Америки.

Количество устюжан, прибывших в Сибирь, не поддается счету. Да и сами жители Великого Устюга готовы записать в список своих земляков всех сибиряков. Так из одной исторической книги в другую гуляет версия об устюжском происхождении Михаила Неводчикова, первооткрывателя Ближних Алеутских островов, хотя А.И. Алексеев нашел в архивах документы о том, что Михаил Васильевич является уроженцем Тобольска (но вполне вероятно, что его отец был выходцем из Великого Устюга). Устюжане считают своим земляком Владимира Владимировича Атласова, но его отец Владимир Тимофеевич Отлас сообщал о себе, что он с Усолья (Г. Леонтьева предполагает, что с Усолья Камского).

Это я сообщаю не для того, чтобы устюжане принялись переименовывать названия улиц, связанных с великими землепроходцами, рожденных за пределами Великого Устюга, а для того, чтобы пробудить естественный исследовательский интерес устюжан к забытым именам своих земляков, которые тоже оставили свой неизгладимый след в истории освоения Сибири и Дальнего Востока.

Я сегодня хочу рассказать о двух устюжанах, без которых поход Владимира Владимирович Атласова не состоялся бы.

Первым из них по значению считается Лука Семенов Старицын Мороска.

Поэтому начнем с него.

Скорее всего, он пришел в Сибирь промышленным человеком, охотником за пушным зверем, а потом (по своей воле, а может быть и по неволе) был верстан в якутские казаки.

Характер у него был весьма своенравный, жесткий, за что не раз был наказан. Службу он начал в 1678 году, но, как отмечает историк Б.П. Полевой: «Уже три года спустя он был обвинен в Якутске в том, что при воеводе Приклонском был «в бунту и одиначестве». За это он впервые был выслан на Анадырь, где также вел себя дерзко, «не бояся Бога и не помня крестного целования», жил «бестрашно».

Второй раз он прибыл в Анадырский острог в марте 1692 года.

Я это особенно подчеркиваю, так как в исторической литературе укрепилась мысль, что Лука Семенов сын Старицын Мороска совершил свой первый поход на Камчатку в 1691 году.

Более того. Историки уверены, что такой поход в действительности был совершен.

Тогда кем?

И тогда мы вспоминаем о втором человеке из Великого Устюга.

Читаем: ««7... году месяца Якуцкого города и присутствия Якуцкого же в дальнем растоянии на реке Анадыре, завомое «за Носом», из острогу Анадырского пошли устужане, промышленные русские люди, иных разных городов пятнадцать человек, в них же бе первенствеши человек именем Лука... сын прозванием Старицын, по нем вторы человек... сын Голыгин, родом устужане, а по Якуцкому городу служивые люди…».

Историки такого масштаба как Михаил Иванович Белов и Борис Петрович Полевой, доктора исторических наук, сломали копья в прениях о том, кто такой этот Голыгин.

А секрет оказался настолько прост, что диву даешься.

Так случилось, что в Якутск почти одновременно пришли гулящий человек Осипов Голыга и промышленный человек Васка Иванов сын Голыгин.

Василий Иванович умер, а на его вдове женился тоже вдовый к тому времени Осип, у которого уже был взрослый сын, казак Иван Осипович Голыгин, в скором времени ставший десятником (первый по значимости казачий чин). У вдовы – дети Иван и Михаил Васильевичи Голыгины, а также еще один, о существовании которого мы узнаем из документа, характеризующего весьма жестокие нравы того времени: «Дело по челобитью казака Ивана Васильева сына Голыгина о возвращении с реки Колымы его сродного брата казачьего сына Петра Антонова, отданного в работу торговому человеку Матвею Ворыпаеву отчимом Осипом Голыгою»

То есть одновременно в Якутске состояли на службе два сводных брата Ивана Голыгина. Потом появился и третий – но уже Иван Иванович.

И в 1691 году совершить первый поход в сторону Камчатки мог только один из двух будущих руководителей уже хорошо известного в истории похода 1695-1696 года, когда Лука Семенов Старицын Мороска и Иван Васильев Голыгин не дошли до реки Камчатка – им оставалось идти всего один походный день, но они решили вернуться, чтобы собраться с новыми силами, чем и успешно воспользовался удалой Владимир Атласов.

Итак, второй, а на самом деле первый – это Иван Васильевич Голыгин. Вполне вероятно, что в этом походе вместе с ним участвовал и его брат Михаил Васильевич. Именно с Михаилом был послан с ясаком в Якутск Владимир Атласов, получивший исчерпывающие данные о том походе и всех трудностях, с которыми столкнулись казаки на Камчатке. И обратно в Анадырский острог Атласов шел уже с воеводским наказом, данным лично ему, идти и открывать новую землю Камчатку. И его чуть было не опередил Мороска -- собрав «ватажку» в 1695 году из промышленных и служилых людей, он вместе с Иваном Васильевичем Голыгиным, который уже проведал путь, чуть было не предвосхитили то, что задумал Атласов.

Ни Голыгина, ни Мороску Атласов в свой поход не взял – не хотел делиться славою победителя. Голыгин остался в Анадырском остроге и позже погиб в стычке с чукчами, а строптивый Лука Мороска несмотря ни на что догнал Атласова, участвовал в походе, но погиб в бою с местными воинами. Одна из рек Западной Камчатки в память о нем называется Морошечной (хотя многие думают, что там изобилие морошки. Да, морошки там тоже изобилие, как и по всей корякской тундре, -- только никто эти места Морошечными не называет).

Сын Ивана Осиповича Голыгина, Никита Иванович Голыгин, участвовал в камчатском походе Атласова, а в 1711 году принял участие в казачьем бунте и убийстве трех камчатских приказчиков, в том числе и Владимира Владимировича Атласова.

И чтобы поставить некую точку в этой истории: со времен прихода русских на Камчатку одна из рек на юго-западе полуострова носит название Голыгина… Возможно, в память об Иване Васильевиче.

Говоря о путешествиях, нельзя не вспомнить еще одного человека, предки которого были выходцами из Великого Устюга – сына священника Ивана Устюжанинова, который вместе с Августом Беньевским совершил весь тот круг славы, который обессмертил имя его «патрона».

Священник Алексей Устюжанинов, как стало известно следователям, был в сговоре с бунтовщиками, но камчатский протопоп Никифоров, заподозрив неладное, отозвал Устюжанинова из Большерецка в Нижнекамчатск, и для того, чтобы был повод вызвать Устюжанинова обратно (а он нужен был Беньевскому, чтобы повязать присягой и крестным целованием всех бунтовщиков) Беньевский, по одной из легенд, отравил священника Петра Логинова – патриарха рода камчатских просветителей Логиновых-Лонгиновых-Петрологиновых. Но Никифоров на отпевание Логинова прислал другого священника.

И малолетний Иван бежал с Камчатки вместе с Беньевским. А отец позже был выслан в Иркутск.

Иван Устюжанинов побывал на Формозе (Тайване), в Кантоне, на острове Маврикий, во Франции, откуда он вместе с Беньевским отправился завоевывать для Франции Мадагаскар (предлагая поначалу захватить Формозу – Тайвань). Позже Беньевский разойдется в своих интересах с французами и начнет воевать с ними. Его даже провозгласят королем Мадагаскара, но французская пуля сразит его на смерть.

Иван Устюжанинов до последнего вздоха Беньевского был с ним. Позже он вернулся в Россию. Долгое время, до глубокой старости, жил в Нерчинске, встречался с декабристами. Возможно, местные краеведы смогут нам рассказать какие-то подробности о его жизни.

 

Вологда

В истории России исключительное по важности значение имели монастыри – по сути дела, пограничные, хорошо укрепленные крепости, в которых доживали свой век (призренную старость) отставные воины, и несли службу зрелые иноки, способные дать отпор любому врагу.

Так появляется, например, задолго до города Архангельска Михайло-Архангельский монастырь, давший впоследствии название самому городу.

Не была исключением из этого правила и Вологда:

«Лета 6655 (1147) Августа в 19 день, на память святого мученика Андрея Стратилата, прииде Преподобный отец Герасим от богоспасаемого града Киева, Глушенскаго монастыря постриженик, к Вологде реке, ещё до зачала града Вологды, на великий лес, на Средний посад Воскресения Христова Ленивыя площадки малаго Торжку, и создал пречестень монастырь во славу Пресвятыя Троицы, от реки Вологды расстоянием на полпоприща»

А уж населенным пунктом (1264 г.) и центром Вологодского княжества (1446 г.) Вологда стала гораздо позже: ««Пятый сын, Андрей Меньшой, получил…Вологду с Кубеною и Заозерьем, Иледам с Обнорою, Комелою и Волочком, Авнегу, Шиленгу, Пельшму, Бохтюгу, Ухтюшку, Сяму, Отводное с Перхушковскими селами, Тошну, Янгосар».

Судьба Вологда резко меняется в 1553 году после прибытия в устье Северной Двины английских купцов, заключивших договор на торговлю с Иваном Грозным – мы начали продавать в Англию и Голландию лён, пеньку, воск, меха, моржовый клык, ворвань; а закупали оружие, галантерею, вино…

В 1555 году Вологда становится столицей Российско-Английской компании – крупнейшим торгово-промышленным и ремесленным центром России.

Крахом для Вологды стал 1708 год, когда царь Петр I запретил вести внешнеэкономическую деятельность через Архангельский порт во имя развития и процветания сотворенного им на Балтике Санкт-Петербурга.

Вологду, как и все города и веси Русского Севера, спасло открытие Русской Америки и начало промысловой деятельности самобытных мореходов, построивших на свой страх и риск шитые лозой и китовым усом шитики, на которых они покоряли Тихий океан и открывали все новые и новые острова Алеутского архипелага пока не достигли Большой Земли – Аляски.

Краеведы Тотьмы и сотрудники Тотемского музея Мореходов посчитали сколько «звезд с неба» удалось добыть самым счастливым из тотемских аргонавтов.

Но я не думаю, чтобы Вологда уступила пальму первенства в конкурентной борьбе за американское мягкое золото.

Если говорить о наиболее отличившихся – тех, кто получил из рук императрицы Екатерины Великой золотые медали «За обществу полезные труды», то среди них мы назовем следующие имена вологодских купцов:

Буренин Иван (1767 г.)

Буренин Федор (1768 г.)

Кульковы (Куликовы, Кулаковы – существует разное упоминание фамилии в документах) Иван и Василий (1764 г.)

Шапкин Василий (1764 г.).

Итого: пять человек из двадцати одного.

Но я расскажу историю того вологодского купца, о котором в Вологде, наверное, уже не помнят.

Точнее, не я, а Карл фон Дитмар – эту историю я почерпнул из его книги «Поездки и пребывание в Камчатке в 1851-1855 гг.»:

«Особенно интересно было для меня знакомство с одним очень старым жителем Ключей, более чем 90-летним крестьянином Удачиным, воспоминания которого уходили в очень давнее время. Отец его родился в Вологде и уже лет через 25 после Атласова поселился в Камчатке, где умер от оспы в 1768 [г.], именно в ту страшно опустошительную эпидемию, которая и теперь еще играет очень важную роль в летоисчислении камчадалов. Сам Удачин родился около 1760 г. в Нижнекамчатске. К сожалению, его воспоминания были очень сбивчивы и, главным образом, вертелись около второстепенных мелочей, так что, в сущности, почерпнуть из них можно было лишь очень мало. Но общий характер старины, все страшные неистовства казаков по отношению к камчадалам старик передавал очень живо и вполне согласно с историческими памятниками. Сущность его рассказов сводится к следующему. Удачин подтвердил известия Миллера и Крашенинникова о большом восстании камчадалов в 1731 г. Он рассказывал, как многочисленные толпы камчадалов, особенно же ключевские и еловские, под предводительством своего героя Харчина напали на русских вечером Ильина дня и перерезали их, как те же камчадалы хитростью захватили и сожгли поселение казаков пониже Ключей, тогда населенных исключительно камчадалами и составлявших старинную, пользовавшуюся большой славой деревню их, как далее они подвергли той же участи Нижнекамчатский острог. Спасся только один русский, доставивший печальную весть на суда, собравшиеся у устья реки Камчатки для похода против чукчей. Команда с судов поспешно направилась в Ключи, и после ряда кровавых битв русские взяли вверх. Спустя несколько лет из Якутска прибыл полковник Василий Мерлин с множеством солдат и произвел страшно строгий суд над камчадалами и казаками, предав смертной казни множество тех и других. Дед Удачина с материнской стороны, приобретший печальную известность казак Никифор Колыгов, также был приговорен к смертной казни, но откупился несколькими соболями.

После подавления бунта все камчадалы были прогнаны из Ключей и переселены в Козыревск, находящийся выше по реке. В Ключах же водворились русские, частью из Нижнекамчатска, а еще более с берегов Лены, так что с 1740 года это чисто русская деревня. Нижнекамчатск был также немедленно восстановлен, но не на прежнем месте, а немного ниже по реке, где стоит и теперь, т. е. при впадении Ратуги в Камчатку. Удачин еще очень хорошо помнил новопостроенную крепость. Поселение было окружено очень прочным частоколом с воротами и дверьми, в амбразурах были поставлены пушки, и вообще крепость была сильно укреплена. Старая крепость, по словам Удачина, также была очень сильна и взята лишь хитростью. Камчадалы зажгли один из домов в предместье, и русские, ничего не подозревая, выбежали из крепости тушить пожар. Камчадалы воспользовались этим моментом, в большом числе вышли из засады, напали на русских, перебили их и сожгли деревянное укрепление. В нововыстроенном остроге стояли Успенский собор, Приказ, госпиталь, казарма, дом начальника и еще некоторые другие дома; собственно же частные дома, Никольская церковь и два гостиных двора находились впереди крепости. Торговля здесь процветала, и все товары можно было достать очень дешево. Вообще, благодаря прежде гораздо более многочисленному населению, во всей стране было больше оживления, между тем как теперь она представляется совершенно мертвой. Прежде было также значительно больше и более ценного пушного зверя, а потому сюда притекало больше денег и товаров.

Камчадалы прежде были гораздо более самоуверенны, чем теперь, и нередко в борьбе с русскими обнаруживали черты большой храбрости и самоотвержения. Вооруженные одним холодным оружием, они мужественно выступали против огнестрельного оружия русских, стремясь освободить свою родину от владычества казаков.

По мнению Удачина, камчадалы почти вполне сохранили свою внешность, нравы, обычаи и привычки. Изменилось у них немногое: так, русская изба вытеснила юрту, а христианство -- поклонение Кутхе. Последнее изменение, однако, чисто внешнее, потому что у них еще вполне процветают суеверия. Ворон и поныне остается птицею, посвященной Кутхе; и теперь еще, в важных случаях, камчадалы прибегают к шаманству, хотя, боясь священника, делают это под большим секретом. На севере, у оседлых коряков, у укинцев, паланцев и олюторцев, вполне открыто еще соблюдается старая вера. Камчадалы нередко отправляются туда, чтобы испросить совета и помощи у тамошних шаманов.

Наконец, Удачин рассказал мне легенду, заслуживающую внимания по некоторым чертам сходства с библейским рассказом о потопе. По этой легенде Камчатка в глубокой древности была залита большим наводнением. Жители ее выстроили себе громадный плот, на котором и спаслись. Впоследствии, после стока воды, плот остановился на вершине хребта Тимаска и остался там. Много лет после того на горе еще были видны обломки этого плота.

Много лет спустя после Мерлина, рассказывал далее Удачин, Правительство перевело из Сибири в Камчатку несколько батальонов солдат под командой генерала Сомова и расквартировало их главным образом в Нижне- и Верхнекамчатске. Самыми населенными и большими камчадальскими деревнями (острогами) по реке Камчатке в то время были Машура и Хапича. Население Хапичи, находившейся между Ключами и Камакой, совершенно вымерло в 1768 [г.] во время страшной эпидемии оспы, и с той поры этот острог более не существует. На восточном берегу полуострова самыми большими камчадальскими острогами были Кроноки и Чажма, ныне также совершенно вымершие и безлюдные местности. Такая судьба постигла, впрочем, все поселения восточного берега, от самого южного конца до устья реки Камчатки».

А род камчатских вологжан Удачиных, к сведению вологодских краеведов, благополучно проживает в своем родовом гнезде – поселке Ключи у подножия самого высокого из действующих вулканов Евразии Ключевской сопки.

Если вам хочется более подробно познакомиться с историей Удачиных и их рода, загляните в мою книгу «Потомки остроклювого бога (Камчадалы)».

Среди вологжан, которые исключительным образом повлияли на судьбу Камчатки, особое место принадлежит Михаилу Анатольевичу Орлову, который в 1956 году был избран первым секретарем Камчатского обкома КПСС.

Год его избрания совпал с началом японской дрифтерной экспансии, когда японский флот на границе территориальных вод СССР выставил огромное количество дрифтерных порядков жаберных сетей -- каждый длиной 50 километров, перекрывающих миграционные пути лососям к местам их нереста.

Это был год начала краха береговой рыбной промышленности Камчатки, которая в течение последующих двух десятилетий перестала играть серьезную роль в экономике полуострова.

Камчатку от экономического и демографического краха в те годы спасло только то, что рыбную промышленность сумели в оперативном порядке переориентировать на активный океанический промысел и начали осваивать промысел камбалы, трески, сельди сначала в прибрежье Камчатки, потом в районе Алеутского архипелага и Аляски, а в затем добрались и до промысловых запасов криля у берегов Антарктиды.

Не случайно в 1971 году Михаил Анатольевич Орлов был назначен на должность заместителя министра рыбного хозяйства СССР.